мужем, он с утра заперся в кабинете, на стук не отвечает, наверно, с ним что-то произошло, ей страшно, она хотела вызвать «скорую», но подумала, что медики
не станут ломать дверь, а как иначе войти?
— Ключ… — начал сержант, но женщина прервала его словами:
— Ключ торчит изнутри, в том-то и дело, я пробовала протолкнуть, но ничего не получается, а ломать у меня нет сил.
— Кто-нибудь еще живет с вами? — спросил Кармон, приглядываясь к двери: обычная деревянная дверь, сломать можно было плечом, если бы дверь открывалась внутрь комнаты, но она открывалась наружу. Легче вырезать замок, чем взламывать. Ключ действительно торчал в скважине с внутренней стороны. Хозяин… кстати, как его зовут?
— Натан.
— Вызови «скорую», — приказал Кармон напарнику и спросил у хозяйки, есть ли дома инструменты: стамеска, например, и молоток. Коробка со стандартным набором нашлась на балкончике, и минут десять спустя — как раз и медики прибыли — дверь аккуратно вскрыли.
Тогда и раздался женский крик, после которого на лестницу высыпали соседи, а на улице перед домом начала собираться толпа.
— Можно унести? — спросил Хан. — Орудие преступления я пока не трогал.
Предмет, убивший Натана, лежал рядом с диваном, у ножки компьютерного кресла. По виду — камень очень странной формы. Произведение скульптора-абстракциониста. Если бросить беглый взгляд, похоже на человека: два отростка, напоминавшие длинные ноги, росшие из туловища в форме изуродованного бочонка. Еще два небольших отростка на уровне «плеч» — руки, наверно. И голова без шеи, будто сплющенный кривой шар, прилепленный к туловищу или, скорее, вросший в него. Похоже на песчаник, но в камнях Беркович разбирался плохо; возможно, это был гранит или еще что-нибудь, но, скорее, все же, песчаник, типичный израильский камень. Беркович наклонился и разглядел то, что уже, конечно, увидел Хан.
— Понимаешь теперь, как это было? — спросил эксперт.
Конечно. Отростки, напоминавшие ноги, были острыми, как два ножа. Если ударить по шее этой стороной… Да, такой след и должен был остаться. Глубокий порез. Проведи этой «куклой» по руке, и перережешь артерии. Следы крови… На одной из «ног» и чуть выше, на туловище «куклы». Для анализа достаточно, но и без анализа понятно: конечно, кровь Натана.
— И никаких отпечатков, — сказал Хан.
На гладкой поверхности камня любые отпечатки были бы видны сразу.
— Стер? — спросил старший инспектор.
— Скорее, держал в перчатке.
— Перчатку унес с собой?
Хан опустил камень в пластиковый пакет для вещдоков.
— Тебе не кажется странным, — спросил он, — что убийца оставил орудие преступления? Унес бы камень, и мы еще долго соображали бы, каким образом нанесена рана.
Беркович отметил это «мы». Хану не обязательно было соображать, как да что, но он любил думать, а старший инспектор любил минуты, когда они думали вдвоем — Рон обладал редкой способностью если не подсказывать верные решения, то наводить Берковича на мысли, которые в иных обстоятельствах могли не прийти в голову.
— А тебе не кажется странным, — вопросом на вопрос ответил Беркович, — что преступник, кто бы он ни был, не мог покинуть комнату, но, тем не менее, его тут нет?
— Ключ в двери?
— Не только. Посмотри на окно. Внешние жалюзи заперты. И рама тоже на защелке. Других возможностей уйти не вижу — разве что сквозь стену.
— Третий этаж, — задумчиво произнес эксперт.
— Да хоть первый. Может быть…
— Что? Ты подумал, мог ли Натан сам себя ударить? Не мог. Тем более с такой силой, чтобы сломать позвонок. Нет, Борис, самоубийство исключи.
— Оставь пока камень, — попросил Беркович. — Покажу домашним, может, они видели его раньше. Кто-то долго работал, чтобы придать камню форму.
— Дикая форма, — пробормотал Хан. — Похож на Фредди Крюгера, не находишь? Эти ноги-лезвия… Кто-то думал об убийстве, когда вытачивал камень… Хорошо, показывай, только не вынимай из пакета. Потом принесешь в лабораторию.
— Будешь у себя или в Абу-Кабире[11]?
— До пяти у себя, потом поеду в Абу-Кабир, результат вскрытия нужен тебе сегодня?
— Конечно.
Закрыв за Роном дверь, Беркович обошел комнату, пристально вглядываясь, — сотрудники Хана поработали хорошо, судя по следам порошка для снятия отпечатков. Не забыли ни про жалюзи, ни про рамы. Естественно, ручку двери тоже не оставили без внимания.
Он вышел из кабинета. Камень в прозрачном пакете показался ему тяжелее, чем должен был быть, — чисто эмоциональное впечатление. Беркович спрятал предполагаемое орудие убийства в сумку. Там еще лежал пакет с завтраком, Наташа приготовила бутерброды с мягким сыром, и Беркович представил себе, что сейчас хозяйка на кухне включит чайник, поставит на стол тонкие фаянсовые чашки с зеленым ободком…
Откуда взялась эта мысль? Беркович понимал, что чаем его угощать не будут. Женщина только что потеряла мужа, а дочь вообще не в курсе, она еще не вернулась из школы. Разговор предстоит тяжелый, если вообще хозяйка сможет говорить.
Тяжело вздохнув, старший инспектор открыл дверь в кухню.
* * *
Женщина стояла к нему спиной и тщательно мыла в раковине посуду. Руки двигались медленно, вода брызгала на цветастое ситцевое платье, короткое, насколько позволяли приличия. Движение рук завораживало: женщина, похоже, не посуду мыла, чтобы занять себя и не думать о страшном, а совершала важный ритуал, шаманский обряд, способный если не вернуть мужа к жизни, то хотя бы изгнать из квартиры дурные мысли, дурные намерения и возможные дурные поступки.
Беркович осторожно прикрыл за собой дверь, оставив в коридоре Кармона, очень хотевшего послушать, как старший инспектор будет говорить с вдовой, которая, возможно, станет единственной подозреваемой, потому что… да просто потому, что, кроме нее и мужа, никого в квартире не было.
Беркович кашлянул. Женщина опустила в раковину тарелку, осторожно, медленно опустила, будто драгоценность, так же медленно сначала вытерла руки висевшим над краном вафельным полотенцем, аккуратно повесила полотенце на крючок и только потом — медленно, будто каждое движение давалось ей тяжело, — обернулась.
— Извините, — с неожиданным для себя стеснением в голосе проговорил Беркович. Проговорил, а не сказал — слова почему-то с трудом складывались из звуков. — Мое имя Борис Беркович, я старший инспектор полиции.
— Вы говорите по-русски, — с радостью, которую она не старалась скрыть, произнесла женщина. — Я боялась, что придется давать показания на иврите. Я знаю язык, умею общаться, но если нужно, чтобы было понятно каждое…
Фраза утомила ее, и женщина замолчала на полуслове, взглядом показала Берковичу на табурет у кухонного стола, покрытого кремового цвета клеенкой. Подождала, пока старший инспектор положит на стол сумку (Беркович едва удержался от искушения достать бутерброды и перевести разговор в иную, более человечную, что ли, плоскость), сядет на табурет и прислонится к стене, будто откинется на спинку