Читать интересную книгу Третий рейх во взятках. Воровство и бардак немцев - Максим Кустов

— Какой болван произвел вас в унтер-офицеры?! Ветеринар какой-нибудь или живодер? Марш к врачу!

Но он забыл об одном: он не сказал, что отстраняет меня от командования. Значит, я имею право отдать любую команду.

Щелкнув каблуками, я вытянулся и, не щадя свою больную глотку, крикнул:

— Вольно! Разойтись!..

Солдат точно ветром сдуло с плаца. Уже никто не мог их остановить.

А фельдфебель смотрел на меня обалдело. Такого нарушения наших железных воинских порядков он еще не видывал.

Другие унтер-офицеры ухмылялись, довольные.

Во второй половине дня меня известили, что я освобождаюсь от занятий. Хотя еще не прибыли мои документы о болезни, начальство радо признать, что подобный цирк перед строем мог устроить только сумасшедший. Правда, это не значит, что меня отправят домой. И невменяемые пригодны к несению службы в военное время.

Утром нас построили для осмотра перед увольнением в город. Вдоль строя, осматривая одежду, обувь, пояса, прически, медленно шагали трое: наш главный фельдфебель, шпис и дежурный унтер-офицер. Только и слышалось:

— Небрит. Лишить увольнения.

— Грязная одежда. Останетесь здесь. Времени для чистки хватало.

Строй повернулся кругом, начался осмотр со спины. Кто-то ткнул меня в спину. Я услышал голос шписа:

— К завтрашнему утру — постричься. Отпустил шевелюру, словно Бетховен. Снять эти вшивые патлы!

Ну что ж, самое подходящее время повторить цирковой трюк. На сей раз перебранка будет перед строем.

Повернувшись лицом к проверяющим, я с подчеркнутой обидой заявил:

— Прошу разрешения обратить внимание господина обер-фельдфебеля! С унтер-офицером великогерманского вермахта недостойно обращаться, как с рядовым!

Унтер-офицеры начали хихикать. Рядовые многоголосо покашливали.

Шпис, игнорируя мою жалобу, произнес:

— Бараны кашляют к перемене погоды.

Но все же он не выдержал и втянулся в перебранку.

— С вами вообще нельзя связываться! — заорал он. — Не зря вас засадили в желтый дом! Невменяемый какой-то.

— Так точно, господин обер-фельдфебель. Прошу разрешения обратить ваше внимание на то, что привлекать невменяемых к службе уставом запрещено!

Шпис, потеряв самообладание, скомандовал:

— Кругом!

Я единственный стоял спиной ко всем. «Кругом!» относилось ко мне. Но разгневанный шпис скомандовал так громко, что в строю это восприняли как общую команду. Или притворились, будто так поняли. Словом, вся шеренга развернулась «кругом». Повернулся, конечно, и я. Теперь все стояли лицом к шпису, только я — спиной. Снова раздался общий хохот.

Короче говоря, меня отправили на врачебную комиссию. А в резервном батальоне только и разговору было об этих неслыханных для германской армии происшествиях. Все, конечно, понимают, что моя болезнь тут ни при чем.

В роскошно обставленном кабинете восседал медицинский чин, окруженный целым штабом помощников. Даже не взглянув на меня, чин спросил:

— Вы что, унтер-офицер, неважно себя чувствуете? Или вы решили покончить с войной?

— Так точно.

— Надо говорить: так точно, господин капитан медицинской службы.

— Так точно.

— Значит, вы решили покончить с войной? Правильно, молодец. С войной мы должны покончить как можно скорее. — Он возвысил голос: — Лучше всего это делается на фронте. Да, дорогой мой, на фронте. Вы, значит, решили покончить с этим. Молодец, ибо мы должны вернуться домой с победой.

Я подумал, не устроить ли мне припадочек, но остался стоять как истукан.

Капитан медицинской службы наконец заглянул в мои бумаги, встал и сказал:

— Откройте-ка рот.

Капитан небрежно заглянул мне в глотку.

— Поменьше ковыряйте там, — заключил он. — Эта рана не больше укуса блохи. Из-за такого прыщика не валятся с ног и не устраивают беспорядок в части. Кто скорее хочет покончить с войной, тот должен отправиться на фронт. Вот так. Нечего здесь бросать на землю оружие.

Комиссия признала меня годным для гарнизонной службы, хотя Дойч, который в этот день дежурил, уверял, будто меня хотят отправить в сумасшедший дом.

«Для гарнизонной службы» — это значит на определенном расстоянии от фронта».[131]

Настоящий, а не выдуманный саботажник спокойно дожил до конца войны. Он не заинтересовал гестапо, которое рьяно выискивало псевдозаговорщиков и «шпионов».

Глава 12

Как Серый Волк в люфтваффе воровал

Чрезвычайно интересное описание того, что в конце войны творилось во вспомогательной части люфтваффе, сделал эстонец Ахто Леви, автор книги воспоминаний «Записки Серого Волка». Когда-то воспоминания Серого Волка пользовались у советских читателей определенной популярностью как источник информации о воровском мире. Автор после войны вернулся в СССР и стал вором. Потом «завязал» и написал книгу воспоминаний.

В войну эстонский юноша убежал из дому в Германию в поисках приключений и романтики. Искомое он нашел — его в Германии быстренько определили в «острабочие» к немецкому крестьянину.

Фактически это была настоящая продажа в рабы: «Пришел военный, офицер, пожелавший приобрести меня; господин с брюшком захотел Велло (друг и спутник Ахто Леви. —Авт.), худюсенькая черная дама пожелала меня, другая захотела Велло; и потом был ряд покупателей, но все хотели приобрести Велло, а я никому не был нужен.

Наконец к вечеру, когда мы всем надоели бесконечными «их вайе нихт», основательно проголодались и устали сами, пришел господин с рыжей бородой и желтыми глазами. Он, не торгуясь, забрал нас обоих. Нам было все равно, хоть к черту в зубы. Господин живет на окраине города, он садовник.

Мы не единственные рабы этого «плантатора». Остальные ребята — семеро поляков, трое не то русских, не то украинцев и двое азиатов — работают здесь уже давно. Как они сюда попали, не знаю».[132]

Вся ситуация юному эстонцу очень сильно не понравилась:

«Что-то мне наши дорогие союзники не нравятся: где это видано — я, сын эстонского легионера, который сражается за новую Европу и свободу Эстонии на Восточном фронте, должен рыться в земле, как последний раб, у какого-то противного желтоглазого немца?! Где же справедливость?! Но он еще не знает, с кем имеет дело, этот желтоглазый индюк, возомнивший себя великим плантатором. Мы еще зададим ему!»[133]

Сын эсэсовского борца за новую Европу и свободу Эстонии от такой жизни решил добровольно поступить на военную службу:

«Мы с Велло вступили добровольцами в армию — в люфтваффе. Завербовались. Это вспомогательные части авиации. Отсюда нас куда-то повезут, там получим красивые серые мундиры, оружие, научат воевать, возможно, будем летать. Всех нас отсюда поедет тридцать человек. Остальные ребята почти такая же мелюзга, как мы, но есть и старики — за двадцать лет. Кто знает, может, это и есть маленькое начало большого дела? Мне немного грустно, что скоро придется расстаться с Велло…

Прошел месяц с тех пор, как я приехал в лагерь люфтваффе. Не стану описывать, как нас, группу голодранцев, вывели из готенхафенского лагеря беженцев, привели на вокзал и посадили в вагон. Перед тем нам выдали по буханке хлеба и мясные консервы. Мы их сразу же съели, так что в Эгерь прибыли голодными как волки. Эгерь — городишко в Чехословакии. Приехали ночью. Построившись в колонну, шли по пустым темным улицам города. Потом вышли за город, еще километра четыре по шоссе. Из полосатой будки у ворот вышел вооруженный солдат, пересчитал нас и пропустил на территорию спящего лагеря. Нас привели в пустой барак и сказали, что это блок и что в нем мы должны дожидаться утра. Мы завопили, что голодные, на это никто не обратил внимания. Но когда стали ложиться спать, два маленьких солдата принесли большой деревянный ушат вареной картошки в мундире и сказали, что это «абендэссен». Мы дружно, словно поросята, зачавкали. Затем разместились на полу и уснули крепким солдатским сном. Утром нас повели в баню, потом в столовую, где выдали ложки и котелки. Столовая — большой блок с вывеской «Столовая № 6». За столовой — склад, где после завтрака нам начали выдавать мундиры. Полетели наши гражданские тряпки, и нате вам брюки, френчи, фуражки, сапоги… Здесь обнаружилось, что для моей персоны мундира нет. Мундиры вообще были, но в каждый из них можно было вместить двух таких, как я. Пришлось смириться — меньшего не нашли. Сапоги тоже достались огромные, зато такие крепкие, что, думаю, они дождутся того времени, когда будут впору. Засучив штаны, я обулся, затем стал размышлять, что делать с рукавами, и в это время завыла сирена.

Вой сирены — явление обычное, было бы удивительно, если бы хоть один день прошел без него. Нас погнали к воротам, через них совершенно спокойно выходил, колонна за колонной, весь лагерь. Зрелище мы представляли, вероятно, комичное — ремней получить не успели, и встретили нас взрывом безудержного смеха. Дальше нас погнали в поле, причем неизвестно зачем то и дело заставляли ложиться где попало, вскакивать, бежать и снова ложиться. И так без конца. Самолеты гудели в невидимой высоте, и до нас им не было никакого дела. А нас все гоняли и гоняли… Очевидно, это делалось для того, чтобы запачкать наши новенькие мундиры. Не понимая команды на немецком языке, я вел себя настоящим ослом: когда приказывали ложиться — бежал, и, наоборот, когда нужно было бежать — падал. За это на мою голову посыпались проклятия, но я их, к счастью, не понимал тоже. И еще пинки в казенную часть, которые я, к сожалению, ощущал. Но еще большие мучения ждали нас в лагере, когда после тревоги и чистки мундиров мы построились на проверку. Мы очень спешили и, конечно, плохо почистили мундиры. И снова нас гоняли, теперь вокруг блоков, заставляя бегать и падать. А потом опять чистили мундиры, а потом опять бегали и падали, и так бесконечно. Когда наконец вечером я добрался до постели, моей последней мыслью было: чертовски нелегко быть военным.