– А дрель есть? – неожиданно спросил внезапный союзник.
– И дрели нет. Хотя наверняка есть у Дока.
– Тогда поехали к Доку, – скомандовал Самурай.
Глава 19
Омск, 23 июля
Из дневника Самурая (запись четвертая)
…Я уж забыл, на чем в прошлый раз остановился.
Ах да, поговорил с Ефимом и решил поехать в Омск. Не столько из-за Береславского, сколько из-за моего гнусного соплеменника, Ваньки Алтухова, успешно продолжившего добивание моего народа производимой им водкой.
Деньги на билет были, других идей не было, почему бы не поехать? Тем более Шаман благословил.
Да, Шаман, Шаман…
Ничего страшного, наверное, не случится, если я назову его так, как зову только я, – деда Сережа. На самом деле имен у него несколько. По документам – Сергей Матвеевич Митрохин. Я лично нашел документы в архиве районного поселка. Шаман, наверное, и сам не помнит, что они у него есть.
А они у него есть.
И из них следует, что папа его – Матвей Сергеевич, с той же фамилией Митрохин, русский, член ВКП (б), управлял – по крайней мере в 1923 году – всем нашим маленьким народом, не будучи тогда его членом.
Управлял по ходу дела хорошо, потому что численность вверенного ему народонаселения неуклонно шла вверх вплоть до середины тридцатых годов. Он, кстати, в конце 20-х сам женился на девушке по имени Айну – больше про нее ничего в документах сказано не было. И она родила ему Шамана. Точнее, Сережу Митрохина. Шаманом он стал куда как позднее.
В конце 30-х Матвей Сергеевич ушел вслед за многими-многими членами его родной партии, которая с увлечением пожирала собственных детей. Следы девушки Айну теряются – скорее всего она стала ЧСИР – членом семьи изменников Родины, была тогда такая устойчивая аббревиатурка. Упоминаний о ней больше нет.
Мальчик Сережа тоже стал ЧСИРом – а куда ж деваться? Родная партия ни одного ребенка не забывала. И попал в нечто среднее между детским домом и тюрьмой, где Родина на всякий случай сохраняла для будущего своих пасынков.
Сохранялись там пасынки неважно. Больше – помирали.
Мальчик Сережа был умный и смелый – папа хоть и был членом ВКП (б), но совсем не возражал, чтобы сынок изучал окружающий мир не по учебникам. Более того, он не протестовал даже тогда, когда главным учителем малолетнего отпрыска стал тогдашний шаман. (Об этом – отдельный донос. Мне его показали позже.)
Почему? Кто же теперь скажет?.. Может, потому, что не был слишком прямолинейным. А может, потому, что – очень похоже – шаман был недальним родственником его жены Айну.
Но все оказалось более чем в жилу.
Сережа не стал ждать смерти и удачно бежал из детдома-тюрьмы, применив все полученные от таежного родственника навыки.
Не думаю, что за ним организовывали серьезную погоню – списали немощную единицу, и дело с концом. Мало ли их мерло, предателей Родины и их отродья? Одним больше – одним меньше, страна большая.
Но выжить в осенней тайге, когда тебе одиннадцать лет, – это круто.
Потом, правда, когда он добрел до своих, ему помогали. Но ведь надо было добрести!
Когда кончилась война и Сережа стал большим, он все-таки пошел получать документы, назвавшись, правда, на всякий случай Сергеем Ивановичем Ивановым. Это стало еще одним его именем.
В армию его не забрали по смешной причине – плоскостопие. Мол, будет плохим ходоком, не успеет за другими бойцами.
Это Шаман-то не успеет! Диву даюсь я на то, как такая безумная власть прожила-таки почти три четверти века.
А Шаман тем временем поспевал везде. В тюремном детдоме он, несмотря ни на что, научился читать. И читал при каждом удобном случае. У него в лесу библиотека уж точно посерьезнее районной. Особенно с учетом ее подбора.
Как-то незаметно и само собой Шаман сделался значимым человеком. С ним советовались, у него лечились, он был мировым судьей да и народным тоже – из лесу до нормального правосудия неблизко. Да и где оно, нормальное правосудие?
Семьи у Шамана никогда не было. Уже недавно он объяснил, что любовь к одному мешает любить весь народ. Так что отказ от детей – у него осознанный момент. Хотя, я думаю, было немало женщин, желающих за него выйти.
А вот я умудрился стать его ребенком. То ли сыном, то ли внуком – с детства помню его уже очень пожилым человеком.
Моя история сколь типична, столь же и грустна. Раньше наших близких задирал медведь, убивала пурга или лесной пожар. Потом к этим печальным причинам добавились Советская армия и ГУЛАГ. И наконец, во второй половине XX века страшным лидером в деле уничтожения моего народа стала обычная водка.
Народец-то был никому не нужен. И на самом деле – это правильно. И если б он и дальше оставался никому не нужен, может, я сейчас не искал бы денег на резервацию.
Но – жить стало лучше, жить стало веселее. Детей стали забирать в интернаты, в которых уже никто не умирал. Более того, там ужас что было бы с персоналом, если бы кто-то умер. А потому – никакой таежной жизни, никакой стрельбы или ночевок в снегу.
И никаких смертей, разумеется.
Смерти начинались потом. Когда ставший враз самостоятельным – а точнее, бесхозным – выпускник появлялся в родном поселке. Ничего не умея и даже не желая здесь жить.
Ах, как они хотели обратно в интернат с его сытостью, ясностью и предопределенностью.
Так хотели, что некоторые даже выбрали тюрьму – гораздо более грубое подобие интерната. А некоторые утопили печаль все в той же водке.
Шаман всегда пытался бороться с течением. Он и меня-то подобрал незаконно, обязан был сдать в органы опеки, ведь я ему даже родственником не был.
Вот со мной у него получилось. А с народом – пока не очень. Но надежда есть, иначе бы он остановил меня раньше.
Ладно, перейдем к вещам более близким.
С Алтуховым я встретился сразу после прилета. Ванька стал еще большей тварью, чем был. Хотя, например, Береславский считает, что человек уже в три года представляет собой то, что он есть. Его можно научить что-то скрывать или сдерживать, но переделать, по мнению Ефима Аркадьевича, невозможно.
Мы с Алтуховым не сошлись сразу же.
Ванька задал разумный вопрос:
– Если я перестану возить водку на Север, другие тоже перестанут?
Я промолчал, а он удовлетворенно добавил:
– По крайней мере у меня она не самопальная.
Денег он дать отказался, даже когда я слегка пригрозил Шаманом. Побледнел, конечно, но отказал. Понимает, сволочь, что всех таких, как он, не перевешаешь. Всегда найдется следующий, для кого рубль или доллар будет дороже не то что чужой, но даже своей жизни.
Зато дал мне мотоцикл.
Точнее, я сам его взял. На следующий день, когда понял, что вокруг Ефима происходят странные события. И мне понадобится средство передвижения.