Время шло, они не уходили. Не давала знать о своём приближении и воинская помощь столице — сухопутная и морская. Однажды патриарх Фотий, о храбрости которого говорили, что он не зря в юности служил в царской гвардии, предпринял поступок, больше, по житейским понятиям, похожий на безумную выходку. Через ближайшие к Влахернской церкви башенные ворота он вывел крестное шествие прямо на береговую кромку залива.
Чужаки, толпившиеся поодаль в одном из своих становищ, с молчаливым любопытством уставились на невидаль, ещё более странную, чем зрелища предыдущих ночей. Трепет цветных хоругвей, будто приплясывающих в воздухе, пересверк парчовых облачений, красные угли кадильниц, — и всё это само идёт им в руки. Но, похоже, чей-то приказ сдерживал нетерпение тех, кто желал бы враз окружить добычу.
Когда с молитвенными песнопениями приблизились к воде, Фотий, до того нёсший ризу Богоматери на высоко поднятых руках, ступил в обмершие воды, троекратно омочил в них подол ризы. После этого в заливе и в городе стало совсем тихо. Но ненадолго…
В такой последовательности можно представить развитие событий тех дней на основании нескольких сообщений из византийскиих источников. Но обратимся к ещё одному свидетельству, уже не ромейскому, а славянскому. Это летописная запись из «Повести временных лет», старейшего древнерусского исторического свода. Её автор лишь немного сближает события, вычитанные им из Хроники Георгия Амартола, и настаивает на том, что всё самое главное случилось сразу же в ночь возвращения василевса Михаила в Константинополь:
«Царь же едва в град вниде, и с патреярхом с Фотьем к сущей церкви святей Богородице Влахерне всю нощь молитву створиша, та же божественную святы Богородиця ризу с песньми изнесше, в мори скуть омонивше. Тишине сущи и морю укротившюся, абье буря вста с ветром, и волнам вельям вставтем засобь, безбожных Руси корабля смяте, и к берегу приверже и изби я, яко мало их от таковыя беды избегнути и восвояси возвратишася».
То есть, как явствует из записи, тишины не хватило даже до исхода недолгой ночи. Буря, налетевшая вдруг («абье»), в тот же час решила участь и осаждающих, и осаждённых. Описание замечательно по крайней мере в двух отношениях. Автор, сам будучи русским, не счёл нужным скрыть от читателей, что нападение их единоплеменников на столицу ромеев закончилось самым бесславным образом. И произошло так потому, что Русь была безбожной и получила за свои бесчинства по заслугам. Причём наказание пришло не от осаждённых, а от самой Божией Матери, решившей вразумить грабителей так сурово.
За сказанным стоит летописец-христианин, и он, как видим, вовсе не намерен выгораживать соотечественников за их дикарский первый «выход на люди» только потому, что они «свои».
Между тем в современных нашествию описаниях события отыскиваются следы того, что от стен Константинополя нападавшие не ушли домой в полнейшем для своих душ убытке и сраме. Напоследок между сторонами даже имели место переговоры. По их итогам предводитель «безбожной Руси» обязался гостелюбиво встречать у себя дома ромейских купцов, а собственных купцов привлекать к торговле с великим царством. Главное же, он выразил намерение принять в своём княжестве византийских священнослужителей и дать им возможность проповедовать христианство и крестить его подданных, которые пожелают принять новую веру.
Тот же русский летописец в самом начале своего рассказа о походе на греков сообщает, что возглавили его два князя, Аскольд и Дир, до того сидевшие в Киеве на Днепре и правившие славянским племенем полян. Что касается первого из них, Аскольда, то в Киеве в течение веков упорно сохранялось предание о его крещении с именем Николай. Оно отчасти объясняло причину насильственной смерти, принятой Аскольдом от прибывшего в Киев варяжского конунга Олега. А заодно и благочестивую легенду о существовании в Киеве Аскольдовой могилы.
Патриарх Фотий назвал иноземцев, ворвавшихся 18 июня 860 года в столичный залив Суд, «народом Рос». Его современник, автор византийской хроники, известный под названием «Продолжатель Феофана», говорит про «набег росов» и уточняет: «…скифское племя, необузданное и жестокое». Но кто всё же эти скифы, они же росы?
Можно представить себе смятение цареградцев, для которых все пришельцы были на одно лицо, — щетинистое, обугленное солнцем, яростно оскаленное, в брызгах или присохших ошмётках чужой крови. Поэтому горожане, по привычке не очень отличавшие славян от кочевников северного Причерноморья, и на сей раз для тех и других использовали имя-кличку скифы. Но в Фотиевом «народе Рос» явно присутствует не вполне расслышанное «Русь», а значит, речь нужно вести ещё и о варягах.
Немногочисленные варяги, которые, по свидетельству «Повести временных лет», звали себя русь, придя к славянам с Балтики, волей-неволей способствовали их национальному самоопределению под именем «Русь», которое без запинок ложилось на слух, поскольку живо перекликалось с чисто славянскими именами городов и рек.
В нашествии этой Руси, этого «народа Рос» на Царьград бок о бок со славянами стояли и варяги. Но числом преобладали, конечно, первые. Что до самого Аскольда, то его варяжское (или даже кельтское?) происхождение не признаётся историками единодушно. Хотя «Повесть временных лет» настаивает на его варяжском родословии, в науке бытует иное мнение: князь был из племени полян, а не пришёл в Киев от Рюрика. Академик Б. А. Рыбаков в своё время обратил внимание на перекличку имени Аскольда (Осколда) со славянскими названиями рек Оскола и Ворсклы, притоков Днепра, а также на то, что имя народа, обитавшего в этих землях издревле, было «сколоты».
Понятно, что пострадавших обитателей Константинополя и его окрестностей в первую очередь во всём происшедшем занимали подробности иного рода. Почему всё же чужаки заявились так неожиданно? Случайно ли то, что они напали на город именно в пору его вынужденной беззащитности? Или же кто-то посоветовал им действовать так стремительно и напропалую?
Новое поручение
Ворвавшись в залив Суд 18 июня, чужеземцы, по воспоминаниям византийских авторов, шатались в окрестностях столицы ещё около полугода. Возможно, ближе к зиме от них оставались только разрозненные шайки. Не успев вернуться к Босфору для общего отхода, заплутав в неизвестных урочищах, они, в поисках вина и пропитания, орудовали исподтишка, на свой страх и риск.
Но всё равно Мефодию и Константину, вдруг вызванным с Вифинского Олимпа, с возлюбленной ими монашеской Горы в столицу, нужна была в дороге предельная осмотрительность. Возможно, их сопровождал небольшой вооружённый отряд, приданный от самого василевса, который как раз и настаивал на срочном приезде солунской двоицы. Или же забота о безопасности пути, в расчёте на воинскую бывалость Мефодия, поручалась ему. Тогда можно допустить, что отставной стратиг постарался, чтобы в отряде оказались добрые славянские молодцы из монастырских учеников, с которыми он и Философ легче всего находили общий язык, поскольку имели с ними, по сути, уже два общих языка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});