Читать интересную книгу Все оттенки черного - Татьяна Степанова

— А говоришь, не к ней приехала, — усмехнулся он. — Зачем врать-то? Рыбак рыбака, как говорится, да? Что ж, липнем мы все, как мухи на бумагу, как сущие мухи на его дерьмо, липнем… И сказал Псалмопевец: «И стал я как филин на развалинах… Возлюбил ночь больше дня. Так и он возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной. И сказал: все, все через ближнего — и жизнь, и погибель». Ну, что, Екатерина, смотришь на меня такими круглыми глазами? Не понимаешь? Азбуку-то, значит, еще не проходили, нет? Ничего, подожди. Научит всему .мадам Юлия. За один сеанс не сумеет, за десять вдолбит. Она это любит. А потом ты и сама уже никуда не денешься. Хочешь дружеский совет? Если дурью балуешься — кончай. Она ничего такого, искусственного не терпит. Отравленная кровь, говорит. Чистить тебя начнет сначала, прежде чем допустит к… ну, догадываешься к чему? А это, чистка-то, ох как несладко, ох как больно!

— Я разве похожа на наркоманку?

— Ты? Нет вроде. Это я так просто. Тут много, всякого народца бывает, есть и такие, — он усмехнулся. — Я же сказал: дружеский совет, на всякий случай. Ваше поколение все ведь сейчас какое-то малость под кайфом… Шизанутые. Иногда так забавно наблюдать.

— Наше поколение… вы так это говорите, словно вам самому сто лет. Ваше поколение, если и за ним понаблюдать, не менее забавное. Одна вот эта тельняшечка чего-нибудь да стоит… На флоте служили, да? Плавали, знаем… А что это еще за «филин на развалинах»?

— Библейский афоризм. Библию-то читали когда-нибудь, интересовались, нет? Точный весьма, хотя и туманный.

— Точный по отношению к кому? К вам? А кто это «он», что возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной?

Он лишь криво усмехнулся, пожал плечами. Жест сей мог означать что угодно. Взгляд его скользнул по Кате. В нем не было ничего, что она привыкла встречать в мужских взглядах. Ей показалось — так рассматривают бесполезную вещь, прежде чем задвинуть ее за ненадобностью на антресоли.

— Лучше б было для тебя, девочка, и твоей подружки от нее подальше держаться, — сказал он. — Но для таких, как вы, любопытство — главный жизненный стимул — угадал, нет? Ровесники, друзья все на гуру помешались. Все о духовном руководстве грезят — кто в кришнаиты подался, кто в Тибет, кто в сайентологи за просветлением мозгов. Модно просветления-то стало искать, да? Стильно — так это сейчас у вас зовется? Только та, к которой ты липнешь со своими поисками-то, такой же гуру, как… Ну ладно, не буду, чего уж там… Запомни только одно: такие поиски имеют обыкновение дурно кончаться.

— Как у Леры, что ли, дурно? — дерзко спросила Катя. Она отчего-то начала злиться. ОНА НЕ ПОНИМАЛА, О ЧЁМ ОН ЕИ ГОВОРИЛ. Ей было лишь ясно, что он все время имеет в виду Юлию Павловну. И словно предостеречь от чего-то пытается — от чего? — Как с Лерой, что ли? — повторила она упрямо.

— Ну, нет, конечно. — Он в который уж раз (в сотый, наверное) усмехнулся. — Лерка — совершенно особый случай. Хотя как посмотреть… Разве в первую вашу встречу она не сказала, что любые, самые потаенные желания сбудутся, только надо хорошо, очень хорошо попросить.

— Я не понимаю — она, он, — вы такими загадками изъясняетесь, филин какой-то библейский… А с Сорокиной я и слова-то не сказала, если вы ее имеете в виду. Или не ее? Юлию Павловну?

— Ого, да тут у нас работа кипит! Что, ремонтную мастерскую открываешь, Вова?

Катю перебили, загадочная беседа была прервана самым бесцеремонным образом. И Кате тут же стала понятна причина того, что Нина так замешкалась с поисками инструментов: на террасе стоял Кузнецов, держа под мышками по огромному полосатому арбузу. А Нина выглядывала из-за его плеча.

— Ну, куда сгружать, девочки? Командуйте. А ты, — он насмешливо кивнул «человеку в тельняшке», — ты тут уже? Ясно-понятно. Соперник? Не потерплю.

— Приехали? Я машину твою из окна видел. А наши вас только к вечеру сегодня ждут. Своего-то привез? — Владимир забрал из рук Нины долгожданные инструменты, которые были уже ни к чему.

— У него эфир был с утра на радио. Задолбали его там, вопросами. До интервью ему сейчас этих только…, — Кузнецов поморщился. — Не наладилось у него, нет?

На этот непонятный вопрос собеседника Кузнецов только отрицательно мотнул головой. Катя слушала настороженно: они говорили про Смирнова, это она кое-как, поняла. Причем говорили таким тоном, словно знали про руководителя «Табакерки грез» всю подноготную. Кате стало до слез досадно: как уж тут помогать Никите добывать информацию, когда ты, да и Нинка (что греха таить), — настоящие белые вороны в этом сплоченном дачном коллективе. Чужие и лишние в этих полуфамильярных «соседских» беседах.

— И не наладится в ближайшем будущем, — продолжил Кузнецов. — Квартиру-то он на следующий месяц снял — я хозяйке деньги возил тут. А туда-то, домой, он ни ногой сейчас. Она ведь, Наташка-зараза, и на порог его сейчас не пускает.

— Шура, ты про что это? — Нина появилась на террасе с огромным фаянсовым блюдом в руках для арбузов.

— Да про старика своего, про Олега нашего вещего. Проблемы у него семейного плана. С женой молодой. Ах, с лица он почернел весь.

— Про Смирнова? Что случилось-то? — Нина была само любопытство. — С женой поссорился, да? Да ведь они так недавно поженились и уже… А она правда такая молодая? На сколько его моложе? На двадцать пять лет? Больше даже? Ой, вот здорово! А где маленький их? Шура, ну что ты отворачиваешься, ты же обещал про него как-нибудь рассказать. Он же такой знаменитый, такая личность одиозная, а ты с ним накоротке и…

— Ш-ш, девчонки, я не сплетник. Не мужское это дело. Не тормоши меня, Нина. Буду языком молоть — выгонит меня к чертовой матери. Олег мужик капризный, с гонором, да и избалованный. Да черт с ним!. Что вы все про него да про него! Я к вам в гости пожаловал, а вы все про Смирнова! Невежливо даже как-то. Давайте, командуйте — я арбузы пошел мыть. Сейчас на шоссе у азербайджанцев купили — прямо с колес предают. Тетке и вам парочку — жизнь подсластить. Нина, не трогай, он же тяжелый! Я сам.

Починка «Рубина» завершилась на удивление быстро. Едва лишь помыли арбузы, Владимир, подгоняемый «дельными» советами Кузнецова, что-то поправил б проводах и лампах — и вот рябь на экране пропала и удалось настроить целых три канала.

«Человек в тельняшке» хотел было тут же вежливенько и тактично откланяться, но хлебосольная Нина Картвели не позволила: буквально за рукав поймала — нет, нет, как можно! Мы вам, Володя, по гроб жизни теперь обязаны, чаю, пожалуйста, выпейте, арбуза попробуйте.

Его присутствие за столом сразу же наложило отпечаток на всю их беседу, которая никак не клеилась. Нина хлопотала по хозяйству. Катя молча пила чай и напряженно размышляла: «Ну о чем, о чем же мы с ним сейчас разговаривали? Что он имел в виду? Отчего предостерегал нас?» Владимир тоже молчал, лишь изредка отпускал самые невинные замечания типа. «День какой сегодня жаркий, а?» или «Арбуз — чистый сахар». За столом в результате царил Александр Кузнецов.

Катя видела: приход особы мужского пола в Нинин дом он расценил… Ну, скажем, как прямой вызов собственному влиянию. Сразу же распушил хвост, став похожим на забияку-петуха. Нина неодолимо влекла его к себе. Он не мог этого уже скрыть. Не в силах был притворяться равнодушным. По тому, как он смотрел на нее через стол, и слепой бы понял, о чем он думает и что хочет.

Катя как-то странно ощущала себя в этой ситуации: ей все казалось… Нет, не то чтобы Нина Картвели была недостойна, нет, нет, она выглядела превосходно на своем седьмом месяце. Но Кате прежде казалось, что женщина в положении вызывает у мужчин — ну, скажем, сложные, смешанные чувства (яркий пример того был Константин Сорокин).

Но сейчас она так ясно читала на лице Кузнецова совсем другое: как ему нравится зга женщина, носящая под сердцем чужого ребенка. Нравится так, что трудно, почти невозможно отвести от ее лица взгляд. Нравится так, словно иные женщины даже и не существуют…

Арбузы были на редкость сладкие и спелые — азербайджанские, одним словом. Но Кузнецов их нещадно критиковал: «Нет, девчонки, это все не то. Вы испанских не ели. Размером — во, с бычью голову. А на вкус — мед! А какой там виноград в Андалузии, какие яблоки, какое вино!» Испанией, в которой ему доводилось бывать в качестве «московского торгового гостя» по делам оптовых закупок обуви и галантерейных товаров, Кузнецов буквально бредил. Туг только до Кати дошло, отчего он вызубрил Лорку наизусть.

Кузнецов сыпал названиями городов, в которых побывал: Мадрид, Барселона; Гранада, Кордова, Севилья, Кадис. Рассказывал, как настоящий поэт, о пляжах Коста-Браваи Бени-дорма, где отдыхал «до кризиса». Критиковал остров Майорку и майскую корриду в Барселоне, устраиваемую на потребу глупых туристов: «Тощие, чахлые быки, вялый темп поединка, никакого блеска н риска, ни капли крови — барахло». Но зато взахлеб нахваливая бары Кордовы и Севильи, где летними вечерами сходятся на стакан вина жители кварталов, «основном местная молодежь, и до самой поздней ночи слушают своих кумиров — гитаристов, певцов, танцуют. И льется рекой дешевое красное вино. И в его виноградном дыхании кажется, что весь залитый ночными огнями город и черное южное небо над ним пляшут в ритмах фламенко.