Прибыл следователь прокуратуры. Новенький, видно, только с университетской скамьи. Салага. Иван Савельевич после моих приключений слег в больницу. Сердце, говорит, пошаливает. Микроинфаркт. Поди проверь… Похоже, хитрит, хочет дело сбагрить этому ретивому да молодому несмышленышу. Хитер бобер…
Фишман охает и ахает. Голова его обмотана мокрым полотенцем.
— …Нет, нет, ничего не помню… — со стонами рассказывает он мне. Обернулся, смотрю — стоит такой огромный, в маске… И все…
— Как — все?
— Что-то мелькнуло — и все… — Фишман нервно потирает пухлые короткопалые руки.
Я уже слышал разъяснения врача опергруппы, поэтому мне состояние Фишмана понятно. Убийца, без всякого сомнения, прекрасно владеет приемами каратэ или у-шу — с того места, где он стоял, нанести такой точный и молниеносный удар может только незаурядный мастер. Но почему он оставил в живых именно Фишмана?
— Наблюдение «засветилось»… — хмуро буркает Палыч, будто подслушав мои мысли.
Да уж, в седьмом отделе траур — пролетели они со своими подопечными, как фанера над Парижем. А такие «проколы» у них случаются очень редко, и бьют за них очень больно. Представляю, что сотворит с их шефом генерал…
Я ловлю взгляд Палыча — он, сощурив и так узкие глаза, будто держит на прицеле Фишмана. И я понимаю «зубра».
— Мне нужно задержать потерпевшего, — говорю я следователю вполголоса, отведя его в сторонку.
— Зачем? — тот удивлен. — К тому же он не совсем здоров…
— Хотя бы на сутки, — умоляюще шепчу.
— С какой стати? — колеблется салажонок. — И под каким предлогом?
— Предлог будет, — подходит Палыч. — Ты пока его поспрашивай, — говорит он мне, кивая на Фишмана. — Заболтай. А я… э-э… поищу Хнжняка.
Ах, «зубр» — голова! Нет, я в старика все-таки влюблен.
Через полтора часа все уладилось. На нашу удачу Хижняк вернулся из своей «ссылки» и подбросил нам кое-какие документы по торгово-закупочному кооперативу «Свет», которых оказалось достаточно для задержания Фишмана (правда, с большой натяжкой, ну да семь бед — один ответ) Конечно, Ивана Савельевича нам уломать бы не удалось ни под каким предлогом.
Но молодой его коллега просто не мог представить, в какую кашу он может угодить по нашей милости.
КИЛЛЕР.
Я паковал чемоданы, когда в дверь постучала Хрюковна.
— Что нужно? — спрашиваю я не очень дружелюбно.
— Гы… — осклабилась Хрюковна. — Там к тебе морда ящиком пришел. Пущать?
Это Додик. Я ждал, что он припрется: вчера у меня был по телефону неприятный разговор с шефом.
— Впусти.
Додик как всегда с дебильной ухмылкой от уха до уха.
— Во овчарка, — кивает он на дверь, за которой топталась Хрюковна. — Ей бы зэков в зоне сторожить.
— Зачем пришел? — не поддерживаю треп Додика и включаю телевизор почти на всю громкость.
— Шеф кличет. Срочно. Едем. Прямо сейчас.
— Никуда я не поеду. У тебя все? Тогда топай.
— Не дуркуй, красавчик. — Додик напирает на меня своим брюхом. — Мне приказано тебя доставить обязательно. Живым… или мертвым. Усек?
— Убирайся… — цежу я сквозь зубы.
— Красавчик, к чему эти трали-вали? Без тебя мы не уедем. Посмотри… подходит к окну.
Я смотрю. Еще довольно светло, и я вижу, как во дворе расположилась компашка — три лба, и каждой — косая сажень в плечах. Думаю, что это еще не все в сборе.
— Уже иду — смиряюсь я и начинаю одеваться.
Додик прислоняется к дверному косяку, цепким взглядом шарит по комнате. Конечно же, мои чемоданы с барахлом не остались незамеченными…
— Жди… — Додик останавливает машину за городом неподалеку от бензозаправки.
Он вытаскивает ключ зажигания и уходит вместе со своими хмырями, которые всю дорогу хлестали баночное чешское пиво на заднем сиденье и дышали мне и спину перегаром. Они вооружены, по крайней мере Додик и его помощник по кличке Феклуха: пока мы усаживаемся в машину, я успеваю их «прощупать».
Шеф возникает из темноты неслышно, как привидение. Он усаживается рядом на месте водителя.
— Свое решение менять не собираюсь, — упреждаю и его вопрос. — Я завязал.
— Хочешь уехать? — спокойно говорит шеф, располагаясь поудобней. — У меня нет возражений.
— Тогда что вы от меня хотите?
— Выручи. В последний раз.
— Нет!
— Я так не говорил, когда вытаскивал тебя из весьма щекотливых положений. Ты неблагодарный человек…
Это правда. Я ему многим обязан. Впервые он меня выручил, когда я едва не отправил на тот свет очередного отчима. Мне грозило как минимум лет пять колонии, но шеф «смазал» где надо, и я отделался лишь исключением из инфизкульта. Второй раз, уже перед тем, как я начал на него работать, поддержка шефа пришлась очень кстати: я, к тому времени прозанимавшись почти три года в одной подпольной шарашке у-шу, влип в драку на танцплощадке. Меня пытались пырнуть ножом, пришлось защищаться жестоко, и парень, который решил побаловаться «пером», остался калекой на всю жизнь. Доказать свое право на самозащиту я не смог, потому как танцплощадка находилась в другом районе города, где у меня не было ни друзей, ни сочувствующих. Свидетели клепали на меня, что только могло им в голову взбрести. Шеф опять не поскупился, купил всех свидетелей на корню, в суде они отказались от своих показаний, и я остался на свободе.
— Отпустите меня, — прошу я. — Поверьте, я и впрямь больше не могу. Дошел до точки.
— Я тебя не держу. Мы просто работали вместе. И ты не был ни в чем обижен. Ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Но ты забыл, что долг платежом красен.
— Свои долги я вам уже вернул. С лихвой. Если вы считаете, что платили мне слишком много, я верну вам деньги.
— Деньги… Мальчик мой, разве это деньги? Так, шелуха, мизер… Ты еще только на подступах к настоящим деньгам. К большим деньгам. И ты будешь их иметь, сколько захочешь: сто, двести тысяч, миллион. Выполни мою последнюю просьбу — даю слово, что последнюю! — и я возьму тебя в компаньоны. Голова у тебя работает прилично, человек ты надежный, проверенный — лучшего помощника трудно сыскать. А «чернухой» заниматься больше не будешь. Для этой работы люди всегда найдутся…
— Спасибо за доверие, но я не хочу. Плевать мне на большие деньги. Они меня к «вышке» приведут.
— Ну этого я, предположим, не допущу, — мягкий, убаюкивающий голос шефа вдруг стал скрипучим, неприятным. — «Вышка» предполагает судебное разбирательство…
Я понимаю и чувствую холодок под сердцем. Значит, дорога у меня теперь только одна…
— Кончать меня сейчас будут или как? — спрашиваю я сквозь зубы.