Читать интересную книгу Самая таинственная тайна и другие сюжеты - Борис Акунин

В ателье дагерротиписта

Чем старее карточки, тем они мне милее. Поэтому больше всего я люблю самые первые портреты — дагерротипические.

С них смотрят (чаще всего прямо на меня) лица двух типов.

К первому относятся те, которых больше не бывает. И таких большинство.

Мы очень изменились за полтора с лишним века, потому что сильно эволюционировала жизнь. Из-за нездоровой диеты, слабо развитой медицины, необустроенности быта люди выглядели иначе. Была другая мимика — люди меньше улыбались и не играли в приветливость. Хуже ухаживали за кожей. Были заметней следы перенесенных болезней. Старели раньше. Острее ощущали хрупкость бытия. И так далее, и так далее.

Лица, которых больше нет, выглядят, например, вот так:

А таким, наверное, был портрет Настасьи Филипповны, поразивший князя Мышкина:

Сейчас подобные фамм-фаталь перевелись. Нынешние выглядят совсем иначе.

К той же категории — снимков из другой жизни — принадлежат курьезные фотографии, свидетельство перемены нравов и представлений об интересном.

Вот железнодорожный рабочий Филиас Гейдж гордо показывает штырь, которым вышиб себе глаз и продырявил башку. Травма сделала Гейджа знаменитостью — он выжил после уникальной по тем временам черепной операции.

1848 г.

А это звезда фрик-шоу — «Бородатая Леди из Женевы»:

1853 г.

Фотошоп 19 века: явление призрака. Обратите внимание на волосы дыбом.

Первая «обнаженка» появилась сразу же, как только камера научилась снимать людей. О, какой был спрос на этакие пикантности!

Из этой демонстрации рахита, между прочим, впоследствии произрастет вся эротическая индустрия:

1839 г.

Весело разглядывать откровенно постановочные кадры — они были в большой моде.

Урок географии. 1850 г.

Ниже — самый ранний отечественный фотопортрет. Сахарозаводчик и любитель всяческих новинок вроде дагерротипии А. А. Бобринский (между прочим, внук Екатерины Великой) изображает высокого интеллектуала:

1842 г.

Со снимками людей, которых больше не бывает, всё ясно. Я рассматриваю такие карточки с любопытством или с улыбкой — без щемящего чувства, без грусти. Дела давно минувших дней. Жили старинные обыватели — какой-то совсем другой жизнью, отличной от нашей. Померли. Вырос лопух. Ну и земля пухом.

Иное дело лица второго типа: как у нас с вами. Сегодняшние. Нечасто, но попадаются и такие. Всякий раз мне становится не по себе. Как будто злые чары похитили живого человека, посадили под стекло, и он смотрит оттуда, безгласный и беспомощный.

Иногда мне, правда, кажется, что пленникам хорошо там, на потускневшем снимке, и они вовсе не стремятся вернуться. Так что, может быть, чары и не злые.

Я сейчас покажу вам такие лица.

Это самый первый — вообще первый — фотопортрет (1839 г.). Человек по имени Питер Корнелиус снимает сам себя:

Вы видите, что он живой? Я — вижу

Посмотрите на бабушку с внуком.

Похожи на ряженых из малобюджетного костюмного телесериала, где экономят на кастинге. Сейчас съемка закончится, они переоденутся в нормальную одежду и уедут домой на метро. А между прочим, старушка (София Айрленд ее звали) 1773 года рождения…

Три берлинские девочки из 1843 года:

Верхняя и особенно та, что справа, — чинные старинные медхен. А слева сидит непонятно как туда угодившая моя племянница Ася. Правда, не безобразничает, как в обычное время. Дядю фотографа, наверное, стесняется.

У мужчины ниже что-то не то с прической и бант привязан, очевидно, для прикола. А так — хоть сейчас в московский «Жан-Жак», двойной эспрессо пить и читать новости по ай-паду.

А на эту романтическую даму я смотрю и думаю, что лет в пятнадцать вполне мог бы в нее влюбиться, как влюбляется в дагерротип юный герой моего романа «Беллона».

Это Дороти, сестра фотографа Джона Дрейпера. Бедняжка не мигая смотрела в одну точку 65 секунд (чем, вероятно, объясняется магичность взгляда) и за свое долготерпение вошла в историю: это первый в мире женский фотопортрет (1839).

От нас с вами, конечно, останется гораздо больше вещественных доказательств того, что мы когда-то жили. Мы ведь только и делаем, что щелкаем друг друга. Наши цифровые портреты не пожелтеют и не потускнеют.

Интересно только, какими покажутся наши лица далеким потомкам?",Своими или",чужими? Понятными и близкими — или такими, ",которых больше не бывает?

«Стыдные» процессы

27.04.2013

…Про жуткий и одновременно анекдотичный «Процесс кадавра» я начитался, когда собирал материалы для главы о крещении Руси. Нужно было разобраться, почему князь Владимир предпочел восточное христианство западному. (Этот выбор представляется мне самым главным событием отечественной истории. Почему — объясняю в первом томе «Истории российского государства».)

Как известно из летописи и некоторых иных источников, Киевская Русь не сразу отдала предпочтение константинопольской версии христианства. Ислам (религия волжских болгар) и иудаизм (религия хазар), вопреки легенде, кажется, не рассматривались, а вот к римской церкви Рюриковичи приглядывались и примеривались всерьез. Однажды, при княгине Ольге, в Киев уже было позвали германского епископа, но потом передумали и отправили восвояси.

Почему? Ведь, соглашаясь признать церковную власть византийского патриарха, Русь усугубляла свою зависимость от империи, и без того весьма значительную. Русские князья хорошо понимали эту опасность и к ромеям относились настороженно, даже враждебно.

А дело в том, что на исходе первого тысячелетия авторитет Святого Престола пал очень низко. Папский Рим погряз в пороке и скандалах, стал притчей во языцех. «Немецкая» церковь пребывала в убожестве. Послы Владимира Красное Солнышко рассказывали князю: «И придохом в Немце и видихом службу творяща, а красоты не видихом никоеяже». Казалось, благочестие и религиозность ушли навсегда и больше не вернутся. (Я некоторое время назад уже писал о тогдашнем кризисе папства в связи с красивым словом «порнократия» — просто не стал тогда сознаваться, что это факты с периферии моего исторического проекта.)

Низшая точка падения для римской церкви — так называемый Synodus Horrenda («Ужасный Синод»), он же «Процесс кадавра».

Папа Формоз (891–896) был скверным понтификом. Этот политический интриган вверг Италию в затяжную и опустошительную войну (не буду сейчас рассказывать, между кем и кем — неважно). У духовенства и римских жителей накопилось столько злобы на несвятое святейшество, что даже кончина Формоза не смягчила сердца.

А с виду такой приличный мужчина

Новый папа Стефан VI решил подвергнуть своего предшественника посмертному суду. Полуразложившийся труп вынули из саркофага, усадили на престол и провели процесс по всей форме.

На вопросы обвинителя за Формоза отвечал специально назначенный дьякон. Без запирательства признавался в богохульстве, святотатстве и прочих злодеяниях. Думаю, прокурорам было очень удобно работать с таким подсудимым.

«Процесс кадавра». Жан-Поль Лоранс

Согласно вердикту, покойник был предан проклятию, все его эдикты отменены, рукоположенные им епископы лишены сана, а само пятилетнее папство Формоза объявлено не существовавшим.

Мертвецу отрубили три кощунственных пальца, смевшие касаться Святых Даров, и швырнули останки в смрадный Тибр.

Но на этом злоключения Формоза не закончились. Кто-то выловил его из реки и похоронил, как положено. Однако через несколько лет несчастный скелет опять поволокли на суд. Второй процесс признал Формоза виновным в еще более тяжких преступлениях. Оттяпали уже не пальцы, а голову, и только тогда успокоились.

Все христианские страны — равно как и народы, еще только подумывавшие о крещении, — наблюдали за этим трупоедством с ужасом.

Как тут не вспомнить фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», где мертвого злодея снова и снова выкапывают из могилы, чтобы его преступления не были преданы стыдливому забвению.

И здесь мы подходим к больному вопросу: есть ли смысл устраивать ритуальные суды над собственным прошлым? В конце концов, преступники уже умерли или казнены, развалины поросли травой, сменились поколения. Кому нужны эти позорные для отечества «Процессы кадавров»?