Читать интересную книгу Ночь святого Вацлава - Лайонел Дэвидсон

Ее локоть упирался мне в подбородок. Я от нее отодвинулся, когда смотрел весь этот жуткий бред. Она крепко спала в душной постели, а я лежал рядом, думая: о господи, все еще ночь! Ну и ночка! А их вопросы все стучали и стучали у меня в мозгу. КОМУ ВЫ ЕЕ ОТДАЛИ? ВЫ ОБЯЗАНЫ НАМ ЭТО СКАЗАТЬ! СЕЙЧАС ИЛИ ПОТОМ – ЭТО КАК ВАМ БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ. МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ ЕЕ КОМУ-ТО ОТДАЛИ. КОМУ ЖЕ ВЫ ДОВЕРЯЕТЕ БОЛЬШЕ, ИМ ИЛИ НАМ? МОЖЕТ, ВЫ ОТДАЛИ ЕЕ МУЖУ ТОЙ СТАРУХИ, ВАШЕЙ НЯНЬКИ?

«Да нет же, – думал я с болезненно бьющимся сердцем, – это ведь не они, а Власта! Эта дуреха которая все нудила и нудила одно и то же».

Все они нудят и нудят про эту формулу. Какое мне до нее дело, если моя жизнь висит на волоске? Они все тут страдают коллективным бредом, в этой дикой стране, ей-богу! Все они мыслят одинаково. Может, так, по их пониманию, должен чувствовать себя каждый гражданин. Все – во имя формулы, во имя лозунга, во имя отечества.

Мощное примитивное создание крепко спало рядом со мной – непостижимая славянка, мечтающая покинуть эту страну и в то же время по всем признакам – ее частица. С такой готовностью страдать, испытывать себя на «прочность»… И еще с одной чертой, характерной для всех «рук и умов», – желанием, чтобы в тебе непременно увидели преданного друга. Неужели я верю ей меньше, чем мужу моей старой няньки, только потому, что он мужчина?!

«Постой-постой, – подумал я вдруг с колотящимся сердцем, – а кто ей сказал про мою старую няньку? Кто и когда, черт побери, упоминал об этой старухе?»

Я стал лихорадочно перебирать в памяти все наши разговоры с этой девицей. Про няньку мы не говорили. Вообще не было ситуаций, в которых можно было бы вспомнить про няньку! Вдруг внутри у меня что-то екнуло, и я осознал, что же мне так мешало уснуть.

Этой девице было известно то, о чем я ей никогда не говорил.

«О, боже, – подумал я, – что-то здесь сильно не так!» И тут же увидел целую вереницу этих «не так».

Эта просторная вилла на двоих – на нее и отца, когда в городе такая страшная проблема с жильем. И звонок в час ночи. И ее настойчивые расспросы по поводу этой долбаной формулы.

Я рывком сел в постели. Она тоже проснулась. Но не пошевельнулась. Просто изменился ритм ее дыхания. Теперь-то я понимал, кто она такая. Зубы у меня выбивали дробь. Я спустил одну ногу с постели.

– Ты куда, милачек?

– В туалет.

– Где выключатель, знаешь?

О да, где выключатель, я знал. Я вошел туда, весь дрожа, но света не зажег, подозревая, что дом оцеплен полицией. А эти ее слезы, эта пресловутая славянская печаль, дрожащая в ее голосе! Может, она и правда по-своему ко мне привязалась, но это не помешает ей выполнить свой долг. А я-то хорош, попался на крючок!

Обессиленный, я сидел на унитазе, дрожа от сквозняка, тянущего из открытого окна, и думал, что же мне делать дальше. Небо светлело. Часы свои я снял, они остались на прикроватной тумбочке. Пять, шесть утра? Скоро она встанет. Сейчас уже не удерешь. Как только она выйдет из дома, они меня и зацапают. Этот странный звонок… чтобы проверить, все ли идет как надо. А все и правда шло как надо. Милачек, который сам пришел и готов все ей выложить, как на блюдечке. Но что все-то? Что такого я мог сообщить этой девице, чего бы они сами не смогли из меня вышибить за полчаса?

Я обхватил голову руками и напряг свой усталый мозг.

– У тебя ничего не случилось, милачек?

Я вскочил с унитаза как ошпаренный.

– Нет, все в порядке.

Помыв руки, я вернулся в комнату. Над кроватью горело бра, а она сидела в постели, недовольно растирая свои груди, продрогшие на сквозняке, тянущем из открытой двери.

– Ты такой взвинченный, милачек! Все переживаешь?

– Да, немножко.

– Может, хочешь еще что-нибудь мне рассказать?

– Да не стоит, – ответил я, забираясь в постель. Но тут же подумал, что, пожалуй, стоит.

Формула! Эта не произнесенная, не упомянутая, трижды распроклятая формула, в ней все дело! Они искренне не понимали, что случилось. С моим побегом из отеля в их сведениях образовалась роковая брешь. Была одна-единственная вероятность, может быть, не более чем вероятность, – что я ее где-то припрятал, кому-то передал. Они могли бы меня здесь застукать. Избить до полусмерти, и все выведать. Но я уже доказал свою «бегучесть». Другой путь был легче. Ночь, проведенная с ненасытной великаншей в якобы безопасной обстановке, – и я уже сам все преподнесу им как на блюдечке.

Неутомимая девица снова обняла меня и, покусывая мой подбородок, зашептала:

– Зачем так нервничать, милачек? Ты, наверно, мне не доверяешь, да?

– Доверяю, Власта, – сказал я и вздохнул. – Просто я уже сомневаюсь, доверят ли в посольстве моему письму. Они решат, что это трюк.

– А есть еще что-то?

– Есть одна вещь… Но я не рискну… тебя просить…

– Да что ты, Николас! Ведь я ж тебе тысячу раз сказала, что сделаю все, что ты скажешь!

Я помолчал, чувствуя, как сердце буквально выпрыгивает из груди. Наверно, она слышит, как оно колотится там, рядом с ее роскошным фасадом.

– Это та самая формула, Власта… Я ведь ее не уничтожил. Потому что это дело гораздо важнее моей жизни. А к тому же это может меня спасти. Именно так я смогу заставить их мне поверить. Если бы ты только могла передать ее вместе с письмом!

– Милачек, умоляю, дай мне ее!

– Ты ничего не поняла, Власта! У меня ее нет с собой. Я сказал тебе правду. Она в потайном месте.

Она замолчала. Я думал, не слишком ли все прозрачно. Минуту спустя она спросила:

– Хочешь, чтобы я за ней сходила?

– Нет, Власта. Тут замешаны разные люди. Ты не сможешь это сделать. Мне придется самому за ней сходить и встретиться с тобой в городе. Вот почему мне так трудно об этом просить. Если меня засекут, то и тебе крышка.

Она снова замолчала и, выпустив меня из объятий, задумалась, моргая глазами. Потом медленно спросила:

– Это правда, Николас? И из-за этого ты так нервничаешь?

– А что, этого мало?

– Да это ерунда! Я полицию узнаю. И этих эсэнбешников тоже, – иронически сказала она. – Я ведь здесь живу, купчик ты мой! Ты думаешь, мы здесь не знаем, как они выглядят?

– Власта, это подло – просить тебя о такой услуге. Ведь это смертельно опасно.

– Знаешь что, милачек, давай не будем сейчас об этом думать.

– Да, ты права, – успел я сказать, пока она снова на меня не навалилась – Если я почувствую, что за мной следят, я просто буду все отрицать. Я не пойду на то, чтобы выдать тебя или своих… своих коллег. Лучше умереть, чем предать!

От этого фантастического заявления ее словно на секунду парализовало. Она вздрогнула.

– А пока забудь про это, – прошептала она мне на ухо. – Не тревожься ни о чем, милачек!

И вернулась к важнейшему из занятий.

Без четверти семь последние следы ночи были смыты появлением молочника. Я битых полчаса лежал в бессонной одури, слушая, как он понукает свою лошадь, и перебирал в уме разные планы – один безумней другого.

Чувствовал я себя не то чтобы усталым, а каким-то абсолютно изношенным. Со мной случилась такая пропасть всякой всячины, события сплошной массой обрушились на меня – как ревущая волна цунами… «Но зато, – думал я под окрики и понукания молочника, – зато эта лавина обнажила коренную породу, поблескивающую кристаллическую структуру, из компонентов которой состоит костяк Николаса Вистлера. Были здесь вкрапления жульничества и угодничества; и неведомая доселе кошачья живучесть; и еще, – думал я, пока это гигантское сонное существо зевало, пробуждаясь к жизни, – и еще некая сокрытая во мне силища, о которой я даже не подозревал в иные, более счастливые времена».

Она окончательно проснулась, а я закрыл глаза.

– Николас! Пора вставать, Николас.

И поднялась, ясноглазая, беспечная, даже, можно сказать, веселая. Видимо, для нее эта ночь прошла очень недурно. Она нежно куснула меня за подбородок и спрыгнула с постели. Я же шевелился отнюдь не так проворно.

– Уже поздно. Я совсем забыла, что у меня сегодня с утра работа. Пойду позвоню, – сказала она, помывшись и одевшись.

Перед этим я все думал, как же она выкрутится в связи с изменением программы, и стал с интересом вслушиваться в то, что она говорит по телефону.

– Агнеса, я сегодня, к сожалению, опоздаю. Отмени, пожалуйста, все, что намечено на утро. Нет-нет, ничего не случилось. Я расписание сама переделаю, когда приду. Тебе ничего не нужно делать, Агнеса, киска, ровным счетом ничего.

Пока ока ела, я дописывал письмо и с каким-то благоговением наблюдал за ее здоровым, прямо-таки могучим аппетитом.

– Ты помнишь, что тебе нужно сделать, Власта?

– Да, я вложу его в конверт Министерства стекольной промышленности и напишу на нем: «Лично послу. Срочно».

– Не забудь, это должно быть написано по-английски. Хочешь, я сам напишу?

– Да нет, я запомню.

– И где мы потом встречаемся?

– В двенадцать, в «Славии». Если в двенадцать десять тебя нет, я ухожу.