Бакман нажал кнопку интеркома.
— Пусть сюда доставят Катарину Нельсон, — проинструктировал он Герба Майма. — Полицейского информатора из округа Уотте, из этого в прошлом черного района. Пожалуй, мне следует с ней переговорить.
— Есть. Будет через полчаса.
— Спасибо.
— Ее-то зачем в это втягивать? — хрипло спросил Ясон Тавернер.
— Она подделала ваши документы.
— Она знает про меня только то, что я велел ей занести в мои УДы.
— И это была сплошная ложь?
После краткой паузы Ясон отрицательно помотал головой.
— Стало быть, вы все-таки существуете.
— Да, но… не здесь.
— А где?
— Не знаю.
— Тогда расскажите мне, как вам удалось изъять те данные из всех банков.
— Я никогда этого не делал.
Услышав эти слова, Бакман ощутил, как его переполнило чудовищное предчувствие — словно бы сжало стальными лапами.
— Вы не изымали данные из банков. Вы пытались туда их вложить. Там с самого начала не было никаких данных.
Наконец Ясон Тавернер кивнул.
— Хорошо, — сказал Бакман, чувствуя, как у него внутри затеплилась радость открытия. — Вы ничего не вынимали. Но ведь есть причина, по которой там с самого начала не было данных. Почему их там не было? Вы знаете?
— Знаю, — отозвался Ясон Тавернер, глядя прямо перед собой; лицо его напоминало кривое зеркало. — Потому что я не существую.
— Но ведь когда-то вы существовали.
— Да, — с болью и неохотой подтвердил Тавернер.
— Где?
— Не знаю!
Вот так всегда, подумал Бакман. Не знаю. Впрочем, возможно, он на самом деле не знает. Но ведь пробрался же он из Лос-Анджелеса в Вегас; подцепил ту тощую и морщинистую шлюху, которую вегасские полы загрузили вместе с ним в фургон. Как знать, подумал он, может, я у нее что-то выясню. Хотя интуиция подсказывала ему обратное.
— Вы уже пообедали? — поинтересовался Бакман.
— Да, — ответил Ясон Тавернер.
— Тогда хотя бы составьте мне компанию. Сейчас я распоряжусь, чтобы нам что-нибудь принесли. — Он снова нажал кнопку интеркома. — Пегги, уже так поздно. но вы все-таки доставьте нам два завтрака из того нового местечка дальше по улице. Не из того, куда мы обычно ходили, а из недавно открывшегося где на вывеске собака с головой девушки. «У Барфи» называется.
— Слушаюсь, мистер Бакман, — сказала Пегги и повесила трубку.
— Почему вас здесь не зовут генералом? — спросил Ясон Тавернер.
— Когда меня зовут генералом, — объяснил Бакман, — я чувствую, что мне следовало бы написать книгу о том, как вторгнуться во Францию, в то же время оставаясь в стороне от войны на два фронта.
— Значит, вы просто «мистер».
— Именно.
— И начальство вам позволило?
— Для меня, — сказал Бакман, — не существует такой вещи, как «начальство». Если не считать нескольких полицейских маршалов, разбросанных по всему миру. А они также предпочитают, чтобы их звали мистерами. — И как бы им хотелось еще понизить меня в должности. За все, что я сделал.
— Но ведь есть еще министр обороны.
— Министр меня никогда не видел, — сказал Бакман. — И никогда не увидит. Не увидит он и вас, мистер Тавернер. Вас, впрочем, никто не может увидеть, раз уж, как вы сами сказали, вы не существуете.
Вскоре пол-женщина в серой униформе вошла в кабинет, неся перед собой поднос с пищей.
— Здесь то, что вы обычно заказываете ночью, — сказала она, ставя поднос на стол перед Бакманом. — Одна малая порция горячего с добавочной порцией грудинки; одна малая порция горячего с добавочной порцией сосисок.
— Что вы предпочитаете? — спросил Бакман у Ясона Тавернера.
— А сосиски хорошо приготовлены? — спросил Ясон Тавернер, внимательно приглядываясь к тарелке. — Вроде бы да. Пожалуй, я возьму сосиски.
— Тогда десять долларов и один золотой пятак, — сказала пол-женщина. — Кто из вас будет расплачиваться?
Порывшись в карманах, Бакман вытащил оттуда банкноты и мелочь.
— Благодарю вас, — сказал он. Женщина удалилась. — У вас есть дети? — спросил он затем у Тавернера.
— Нет.
— А у меня есть ребенок, — сказал генерал Бакман. — Сейчас я покажу вам небольшое трехмерное фото. Совсем недавно получил. — Он полез к себе в стол и достал оттуда пульсирующий квадратик трехмерных, но неподвижных цветов. Ясон взял фотографию, поднес ее под нужным углом к свету — и увидел статичную фигуру босоногого мальчугана в шортах и свитере. Мальчик бежал по полю, волоча за леску воздушного змея. Как и у генерала полиции, у мальчика были короткие светлые волосы, а также впечатляющие своей мощью и шириной скулы.
— Замечательно, — сказал Ясон. И вернул фотографию.
— Он так и не смог поднять змея с земли, — продолжил Бакман. — Наверное, еще слишком мал. Или боится. У нашего мальчугана куча тревог. Думаю, это оттого, что он редко видится со мной и со своей матерью. Он живет в интернате во Флориде, а мы здесь. Это, конечно, не к добру. Так вы говорите, у вас нет детей?
— Насколько мне известно, — сказал Ясон.
— Насколько вам известно? — Бакман поднял одну бровь. — Вы, стало быть, не вдавались в подробности. Никогда не пытались выяснить? А знаете ли вы, что по закону отец обязан обеспечивать своих детей — как в браке, так и вне брака?
Ясон кивнул.
— Ладно, — сказал генерал Бакман, убирая фотографию обратно в стол. — Каждому свое. Но подумайте только, что вы упустили в вашей жизни. Неужели вы никогда не любили ребенка? Это вредит вашему сердцу, самому потаенному вашему органу, откуда к вам запросто может прийти смерть.
— Я об этом не знал, — сказал Ясон.
— Да-да, конечно. Моя жена говорит, что можно забыть про любой вид любви, кроме той, которую испытываешь к детям. Причем эта любовь идет только в одну сторону и никогда не обращается вспять. И если между вами и ребенком что-то случается — например, смерть или такое страшное бедствие, как развод, — вам уже никогда до конца не оправиться.
— Но тогда, черт возьми… — Ясон качнул нанизанной на вилку сосиской, — тогда лучше бы такой вид любви вовсе не испытывать.
— Не согласен, — возразил Бакман. — Любить всегда следует. И в особенности ребенка, потому что это самая сильная форма любви.
— Вижу, — отозвался Ясон.
— Ничего вы не видите. Сексты никогда не видят; они просто неспособны понять. Тут и говорить не о чем.
С хмурым видом Бакман принялся шелестеть кипой бумаг у себя на столе, раздраженный и озадаченный. Впрочем, постепенно он успокоился, снова обрел холодную уверенность в себе. Хотя и никак не мог понять позиции Ясона Тавернера. Для Бакмана его ребенок обладал абсолютной ценностью. Любовь к нему, а также, разумеется, к его матери составляла стержень всей его жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});