Что же касается самого факта такой персонализации и предпосылок, создаваемых для нее конституцией 1993 года, о чем написал Михаил Краснов, то, повторяю, все это не случайно. Люди, которые сочиняли конституцию, решали поставленную Ельциным задачу и конструировали политическую систему под персону «заказчика». Правда, они, скорее всего, не предполагали, что создают институциональные условия, облегчающие вхождение представителей спецслужб в высшее политическое руководство страны. Догадывался ли об этом сам Ельцин? Думаю, что догадывался. Вряд ли он мог все просчитать, но он обладал гениальной интуицией и, кроме того, точечным видением ключевого звена стоящей перед ним политической проблемы – как орел, который летит и видит только те точки на огромном пространстве, которые ему нужны. Ельцин, по-видимому, представлял себе возможные последствия принимаемых решений, но, как большой политик, действовал в тех рамках, которые определила ему история.
В итоге на рубеже 1990–2000 годов страна столкнулась с проблемой, которую можно обозначить так: могла ли политическая элита, обновленная Ельциным перед его уходом, преобразовать созданную им политическую систему и вывести нас из 1990-х с наименьшими потерями?
Шанс раннего Путина
Путин реально пришел к власти 16 августа 1999 года, когда Дума утвердила его главой правительства. И в тот же день было объявлено, что он будет баллотироваться на предстоящих президентских выборах. Иными словами, он пришел к власти, когда решение о преемнике было фактически обнародовано уже официально. Так вот, в 1999 году, с моей точки зрения, у нации в лице ее политической элиты был колоссальный шанс избрать для страны новый путь. Шанс этот был вполне реальным, потому что Ельцин освободил своего преемника от каких бы то ни было обязательств перед олигархической машиной, которой сам он после выборов 1996 года был повязан по рукам и ногам.
Более того, с его уходом новая элита освобождалась и от неразрешимых экономических проблем, потому что самый страшный поворот, ведущий к необратимому распаду экономики, в августе – сентябре 1998 года удалось миновать. Страшный удар, который нанес по России капитализм «эпохи первоначального накопления», страна выдержала. Было ясно, что 17-летний период понижательной тенденции цен на нефть вот-вот закончится, и впереди, по крайней мере на несколько лет, страну и ее экономику ожидает рост мировых цен на энергоносители. Было ясно также, что реформы заработали, а неприятные издержки первоначального периода приняли на свой счет ельцинские элиты. Так что у новых элит руки, в известном смысле, были развязаны.
К тому же и в обществе к тому моменту сформировался запрос на новую политику и новое политическое лидерство. Суть его, с моей точки зрения, аккумулировал Никита Михалков (человек, очень точно чувствующий конъюнктуру) в фильме «Сибирский цирюльник» – слабом профессионально, но чутком к духу общественных перемен: «Он русский, и это многое объясняет!» А я бы добавил: он свободный русский, и это многое объясняет. В обществе вызрел запрос на свободного и патриотичного лидера, и Путин, не произнося ни слова и не формулируя собственную политическую программу, тем не менее идеально встроился в востребованный образ. На почве приятия этой новой идеологемы, заявленной в фильме (его премьера прошла во Дворце Съездов, фактически – в Кремле), сошлись все: и элита, и народ. И в этом был определенный шанс на общенациональное согласие.
Путин не был либералом, но у него появилась возможность, примиряя собою нацию, постепенно менять структуру управления и модернизировать страну в соответствии с теми задачами, которые ей предстоит решать в XXI веке. Единственное, чего Ельцин ему не дал и не мог дать – это свободу от той среды, которая Путина взрастила, – я имею в виду среду чекистскую. Но это уже был вопрос политического масштаба личности: хватит ли Путину решимости последовать примеру Ельцина, разорвавшего в свое время отношения с взрастившей его компартией? Это – вопрос политической воли, и насколько я могу судить на основании имеющихся в моем распоряжении фактов, такая воля в должной мере проявлена не была.
Ставка на «вертикаль власти»
Впрочем, выбор Путина мог быть и вполне осознанным. Не исключено, что он просто подсчитал последствия и понял, что не может позволить себе разрывать отношения с доставшейся ему политической системой. При этом он, ориентируясь на силовиков, оставил в руководстве экономической политикой исключительно либералов. Однако в дальнейшем, чем либеральнее был экономический курс, тем жестче и охранительнее становилась политическая среда, обеспечивающая либеральные реформы. Но когда вы делаете такой выбор, т. е. ставите на равные позиции взаимоисключающие политические силы, вы оказываетесь обречены сохранять «вертикаль власти».
Увязка появления термина «вертикаль власти» с Бесланом – случайность, недоразумение. Просто наступил срок завершения продолжительной подготовительной работы, а удачный ли то был момент для объявления о новом политическом повороте – вопрос особый: с этической точки зрения, может быть, и неудачный, но политически абсолютно точный и закономерный. И в этот момент модель политической системы, которую Ельцин создавал как вынужденную и переходную, закрепляется необратимо и окончательно. Изнутри системы поменять ее становится уже невозможно: когда приоритетной задачей провозглашается построение «вертикали власти», система для перемен закрывается. Этот момент маркирован двумя знаковыми событиями: заявлением о том, что отныне мы строим вертикально ориентированную государственность, и арестом Михаила Ходорковского.
Здесь вряд ли уместно обсуждать, хорош Ходорковский или плох. Более того, у меня нет полной уверенности в том, что победа Ходорковского была бы лучшим вариантом в сравнении с тем, что произошло. Но случилось то, что случилось. И случившееся, с моей точки зрения, – не просто преступление. Это – хуже, чем преступление, это – ошибка.
В тот день и час, когда было принято решение об аресте Ходорковского, пришел в действие маховик, остановить который уже нельзя. Он выносил наверх силовиков и спускал вниз либералов, нарушая пропорции внутри правящего класса и побуждая оба слоя элиты закрываться: решение о «вертикали власти» перекрывало каналы вертикальной мобильности, решение по Ходорковскому – уничтожало транспарентность системы «по горизонтали», разрушало ее связь с обществом.
До перехода к открытому выстраиванию Путиным «вертикали власти» еще можно было смикшировать, повернуть, остановить соответствующие процессы. Но как только этот принцип был сформулирован в качестве политической задачи, властная бюрократия обрела организующее начало и стала выстраиваться в упорядоченную, закрытую и устойчивую к внешнему дестабилизирующему воздействию систему.
При этом потребовалось наложить узду на общественное мнение, поскольку люди, которые фокусируют его, хотя и являются меньшинством, но очень активным, и их активность представляет серьезную угрозу для бюрократии. Пришлось также прервать реформирование судебной системы, причем на стадии близкой к завершению. Реализация плана Дмитрия Козака приостанавливается. А сам Козак, который, с моей точки зрения, мог бы стать в момент окончания первого президентского срока оптимальным преемником для Путина (с одной стороны, как человек системы, а с другой – как более открытый политик), исчезает с главной политической арены страны, уходит в политическое небытие.
Вслед за этим запускаются процессы отъема собственности, в которые вовлекаются на равных как либералы, так и силовики. Потому что либо ты лоялен, либо – уходишь. И когда умный и энергичный экономический политик Игорь Шувалов открыто сетует, адресуясь западным политологам, что силовики побеждают, что Роснефть уводят из государственной системы, остается лишь развести руками. Когда он, в составе общей команды, принимал участие в отъеме Юганскнефтегаза, он не понимал, чем это кончится? Он не понимал, что на то они и силовики, чтобы быть сильнее и не останавливаться на достигнутом?
Это, безусловно, довольно поверхностный анализ, всего лишь мои наблюдения, но я формулирую итог: все, крышка захлопнулась, ловушка закрыта, из мышеловки выхода нет. Правда, пока в мышеловке есть сыр, ситуация выглядит почти нормальной, внутренние напряжения и конфликты почти незаметны. Но если и как только сыр закончится, мы все столкнемся с очень большими проблемами: мышки в мышеловке захотят выйти из нее, а выхода нет. И хотя в истории возможно всякое, я смотрю на ближайшее будущее нашего государства в его нынешнем виде пессимистически. Государства, которое с судьбой страны, однако, не отождествляю.
Разумеется, если цены на нефть хотя бы еще лет десять продержатся в районе 60 долларов за баррель, не очень превышая этот порог, но и существенно не снижаясь, если цены на газ будут вести себя так же, тогда все мои опасения беспочвенны. Мне не нравится, как выстроилась система, но я готов буду признать, что ее создатели угадали экономический тренд и построили под него жизнеспособную государственность. Саудовская Аравия, например, вполне жизнеспособная страна, а у нас в России есть преимущества, которых нет у Саудовской Аравии: это просторы, это интеграция в западную экономику и многое другое. Однако в том, что еще лет десять продержится нынешний ценовой уровень на энергоносители, я сомневаюсь. Цены могут либо зашкалить, и тогда мы вместе со всем миром просто не выдержим таких затрат на энергию, либо упадут, и тогда мы полетим вверх тормашками, потому что уже привыкли жить в условиях высочайшей доходности экспорта. А перенастроиться созданная система не сможет.