Читать интересную книгу Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

О, сколько же было тогда сеймов! И конвокационный, где шляхта договаривалась о наследнике трона, и элекционный, на котором избирали короля нового, и коронационный, на котором Владислава интронизировали, то есть возвели на трон. И каждый раз пышнейшие обещания, и ожидания щедрот монарших, и надежды высокие. Жаль говорить!

Ведь когда хотят что-нибудь дать, то дают, имеют намерение - то осуществляют, а когда принимаются за какое-нибудь дело, то только обеими руками! А тут уже в самом начале внешне благороднейшие намерения королевские должны были быть навеки потопленными в потоках слов, заглушены криками участников сейма, низведены к нулю иезуитскими коварствами высокого клира. От этих неисчислимых кривд, причиняемых народу украинскому, шляхта казалась безглавым зверем с ненасытной утробой, на самом же деле она была гидрой многоголовой, многоречивой, порой и многомудрой, в хвастовстве и величании возносила свою Речь Посполитую до уровня римских деяний, жаждала иметь и своих тарквиниев, гракхов, цезарей и Цицеронов. Так родился шляхетский Цицерон и в то время. Был это мой однолеток по имени Ежи Оссолинский. Учился в чужих землях, обладал быстрым разумом, а языком - еще более быстрым. В то время когда я изнывал в стамбульской неволе, Оссолинский ездил послом к английскому королю просить подмоги после поражения под Цецорой. Произнес перед королем такую речь, что тот велел напечатать ее на латинском, английском, французском, испанском и немецком языках.

Кто же я был тогда? Простой казак, хотя и образованный, вот и все. А Оссолинский уже гремел славой, покоряя если и не земли, то души и умы. Когда он выступал на сейме, все замирало. Ille reqit dictis* - говорили о нем расположенные к нему люди. Animas et pectora mulcet** - добавляли даже недруги.

______________

* Властвующий в речи (лат.).

** Души и сердца очаровывает (лат.).

Все мое добро было в Субботове, но и это мозолило глаза Коиецпольским, а Оссолинский обрастал богатствами, как хомяк жиром. За посольство в Англию он получил от короля староство радомницкое, за войну прусскую - староство андзельское, за мир со шведами - подстольство коронное. Женился на дочери коронного подскарбия Даниловича и сам при одре умирающего Зигмунда, благодаря всесильной Урсуле Майерин (заменила королевским детям мать), получил должность подскарбия надворного, а вместе с Майерин - еще и благосклонность нового короля Владислава, который раньше относился к Оссолинскому сдержанно, холодно из-за неприязни того к Владиславову любимцу Казановскому. Во время элекции Владислав сделал Оссолинского своим приватным министром, а вступив на престол, наградил по-королевски: подарил свой дворец в Варшаве, саблю стоимостью в десять тысяч злотых, шестерик коней, 60 тысяч злотых, украшения, которыми были обиты во время коронации хоры в краковском костеле, и одно из богатейших староств в королевстве - быдгощское.

И за что же все это? Не за то ли, что Оссолинский был единомышленником нового короля и тоже хотел замирения с православием? Гей-гей! Принадлежал он к ожесточеннейшим гонителям нашей веры! На сейме конвокационном произнес слова, ставшие лозунгом папистов: "Религия ваша - пришелец у нас; вера же католическая - госпожа и хозяйка в дому своем. Берите, что дается вам из милости; мы скорее пожертвуем своею жизнию и имуществом, нежели допустим вас свободно распоряжаться в Польше". Разве это не то же самое, что другими словами провозгласил иезуит Адам Маковский: "Как города некоторые разрешают непотребные дома для людей своевольных non tam libenter, quam reverenter*, так ваших религий лютерских, и кальвинистских, и арианских, и наливайковских".

______________

* Не столько из охоты, сколько со страху (лат.).

И вот такого человека Владислав посылает в Рим к папе якобы затем, чтобы попросить заступничества за эту веру "наливайковскую"! Даже самый большой враг не мог бы выдумать такого, а король ведь рядился в одеяния миротворца. На наш протест король дал милостивое согласие включить в посольство (триста человек!) еще и казацких депутатов, в особенности учитывая мою бывшую эдукацию у иезуитов. Забыл его величество, что науки тогда я воспринял, веру же сохранил отцовскую и пантофлю у папы целовать не стал бы даже под занесенным мечом! Мы составили еще репротестацию, но посольство уже отправилось. Пышностью своей оно превосходило даже посольство короля Франции, который считался тогда богатейшим властелином в Европе. Что у французов было из серебра, Оссолинский сделал золотым, что у них было золотое, у Оссолинского - из драгоценных камней, что те имели из благородных камней, у Оссолинского - из одних жемчугов. У коней подковы были из чистого золота, некоторые из них намеренно были плохо прикреплены, чтобы терялись по пути на добычу римской толпе. Среди подарков папе Оссолинский вез якобы подлинный привилей римским первосвященникам от Константина Великого, знаменитый diploma donationis*, хранившийся в Кремлевской царской сокровищнице и захваченный шляхтичами из свиты Лжедмитрия.

______________

* Здесь: привилей (лат.).

Перед папой Урбаном Оссолинский сказал следующее: "Все народы, населяющие север Европы от Карпат до Каспийского моря, от Ледовитого океана до моря Черного, - все это, отче святой, за преклонением Владислава, упадет перед твоим троном; ибо все те народы, или по праву наследственному, или как покоренные через оружие, признают его своим государем... Сия-то Сарматия, недоступная римскому оружию, в настоящее время покорилась римской вере; она, некогда стольких суеверий кормительница, ныне единого бога служительница; она ревностнейший страж вольности, никогда не удручаемая ярмом, в настоящее время бискупам и столице апостольской наипокорнейшая слуга, - Польша, говорю, которая одна на свете не производит уродства. Не вышло из нее ни единой ереси, ни одного отступничества, а если и там находятся зараженные недугом соседних народов, то таковые немедленно суровой прав наших карою и пятном вечного бесчестия от целости шляхты пребывают отсеченными".

Еще сказал:

"Через тебя, величайший из пап, Польша имеет Владислава, Владислав Польшу, а ты обладаешь обоими. И ты, при помощи божьей, узришь еще перед своею столицею одичалых львов скандинавских, усмиренных могучею рукою Владислава, узришь перед собою отщепенцев от верховного пастыря и замкнешь их в своей овчарне, ибо вышел на ловитву сын твой, дабы насытить тебя, и голод твой, жаждущий славы наивысшего, утолить, и дабы там обнаружить начало своего царствования, где есть надежда возместить потери, какие понесли небо и церковь..."

"И Цицерон не мог бы сказать лучше", - заметил папа Урбан.

По уже издавна повелось: где Цицерон, там и Катилина! Видел ли кто-нибудь тогда Каталину в лице казацкого писаря Хмеля? Жаль говорить! Ведь разве я сносил бы голову да еще и сидя в самой столице среди ненавистников народа моего и веры моей?

Папа хотел проявить благосклонность к новому польскому королю. Так же, как Владислав к нам. И так же все утонуло в потоках словес.

Назначена была конгрегация из четырех кардиналов, четырех прелатов и четырех каноников. Пять недель искали отцы римские способа, как удовлетворить и можно ли удовлетворить желание короля об успокоении православных. Наконец конгрегация заявила, что римская церковь никогда не может согласиться на возвращение духовной власти тем, которые отлучились от нее или хотят отлучиться. Еще заявила конгрегация, что апостольский престол в этом деле не может молчать и бездействовать (silere aut dissimulare), a должен всячески противодействовать (repugnare et contradicere) домогательствам схизматиков.

Так новый король ограничился только пышными обещаниями, а затем беспомощно развел руками: с одной стороны папа, а с другой - шляхта, монарх бессилен в своих благородных намерениях. Были ли эти намерения или, быть может, это были одни лишь слова? Жаль говорить! Народу же моему снова было отказано в праве на дух свой. А что за народ без духа? Плоть ничтоже, только дух животворит. Тускнеет золото, ржавеет булат, крошится мрамор, и гранит растрескивается, смерть витает над всем сущим, только дух бессмертен, а с ним гнев и печаль, добро и милосердие, непокорность и слово. Мой народ ждал слова, которое зажигало бы души, которое вспыхивало то в молодецком зове казацком, то в думе невольничьей, то в песне, слово рождалось в тяжких муках и на раздольях, в косноязычии и в проповедях отцов святых, в речи и безмолвии, и сколько же лет и веков прошло, пока это слово вырвалось из моих уст, а было оно простым и доступным каждому, хотя и рождалось не на полях битвы, а в тесных кельях и в тех пристанищах духа, где надлежало бы разговаривать лишь с богом, приходилось же обращаться к миру, который весь был в ранах, истекал кровью, погибал от неправды и насилия.

В "Апокрисисе" Христофора Филалета (1597): "Берегитесь, чтобы сквозь ту дыру, которую делают в наших правах, не проскочили все права и вольности ваших милостей. Наши страдания в своих последствиях отразятся и на вас. Никогда, ни в одном царстве принуждение и насилие не испытывалось сразу всеми - слегка да помаленьку начинается этот пожар, но кто не гасит его на чужом дворе, вскоре увидит его и на своем.