– В этом нет нужды. Просто уничтожьте его.
– Простите?.. Но, господин полковник, не относитесь к этому всерьез, у нас нет недостатка в продовольствии, нам не сложно заготавливать его, сколько угодно.
– Доктор Омар, даже если бы у вас возникли проблемы со снабжением, это были бы исключительно ваши проблемы, а не мои. Мне не жаль ваших бобов и крупы, я отдаю этот приказ по другой причине. Все дело в том, что ваш подопечный стал другим, он серьезно изменился и больше не может выполнять свою задачу.
– Задачу?
– Вот именно, у него была задача, и он перестал с ней справляться. Он стал слишком большим. Слишком. В таком виде он пугает моих солдат, а их должны пугать последствия нарушений моих приказов, а не твари Стикса. Он мне больше не нужен, так что заканчивайте, достаточно с него. И подумайте насчет адекватной замены.
– Не совсем вас понимаю.
– Мне нужен кто-то страшный и жалкий одновременно, а не эта гора брони с глазами грустного маньяка.
– Я вас понял, мы попробуем что-нибудь подобрать.
– Вот и отлично, я на вас надеюсь. А что там за проблемы со стерильностью флакон-контейнеров?
– Об этом лучше поговорить на месте. И еще желательно позвать Краба, он заведует этим хозяйством.
– Ну так зовите и ведите, у меня не так много времени осталось.
– Это вас почти не задержит. Но я должен уточнить, каким способом?
– О чем вы?
– Ну… о подопытном. Каким способом нам это сделать?
– Он теперь целиком ваш. Как хотите, так и поступайте, не мне вас учить заниматься вивисекцией.
Глава 2
Тряска. Гул автомобильного двигателя. Вспышка острой боли, раздирающая хребет. Опять тряска. Опять боль. И темнота, наступившая после того, как на лицо опустили грязную шуршащую ткань, воняющую горелым пластиком и рыбьим жиром. Она очень жесткая и сильно измятая, угловатая складка время от времени елозит по глазу, это неприятно, но Трэш в такие моменты даже моргнуть не может, он такой же беспомощный, как и прежде.
С того самого момента, когда начал себя осознавать, не выдалось ни мгновения, которое обошлось бы без боли. Но, как оказалось, терпеть ее, ничего не видя и слыша непонятное, – гораздо невыносимее.
Почему Трэш не теряет сознания? Ведь нет сил это выносить, боль высосала все силы, он даже хрипеть больше не может. Но тем не менее не проваливается в спасительную тьму.
Тряска закончилась резким рывком, от которого тело дернулось настолько сильно, что Трэш все же сумел захрипеть, а грязная ткань слетела с его глаз.
В них тут же ударил свет, ярко-беспощадный. И нет возможности зажмуриться, прикрыть глаза, которые больше болели, чем что-то показывали.
Но нет, зря он на них наговаривает, кое-что они различают. Бетонный свод над головой укреплен рельсами, на краю поля зрения сереет стена, на ней чужеродно смотрится идеально белый квадрат, набранный из крупных кнопок.
Вот, собственно, и все.
Уши как работали, так и работают, слышит Трэш прекрасно.
Хотя – не факт, ему ведь не с чем сравнивать.
– Зема, это че, в натуре, за кадр?! Откуда он, такой красивый? По пути привалили?! А чего такой целый?!
– Обижаешь, Руфик, никто никого не валил. Это клиент.
– Я че-то не понял?..
– Что тебе непонятно? Не первый раз на разборку сюда разных привожу. Пациент это, из наших. Слишком много кушал, вот вырос большим.
– Да иметь меня конем! Это ж охренеть! Ну ни фига себе у вас там пациенты. Да надо всю голову отморозить, чтобы с такими работать.
– А че их бояться? Они все паралитики, жрут в себя, гадят под себя, вот и все, что умеют.
– Да? Это как же утку под такого больного подкладывать?
– Да какие там утки, шлангом обмывают, стоя по колено в дерьме.
– Паскудная работенка.
– Обслуга занимается, мы там не при делах.
– Это как такого разбирать? Да и на кой нам вообще такое счастье нарисовалось? Тут же одна броня, я мяса вообще не вижу. Да это танк какой-то, скармливать нечего, куда такого красивого на харчи пускать?
– Его кормили хреново.
– То говоришь, что жрал много, то хреново. Как тебя понимать, вообще?! Что, этот бегемот плохо жрал?! Ну ты сказанул, Зема, ну ты повеселил, братан. На сколько он тянет? Тонны полторы будет?
– Весовщиком тебя ставить нельзя, почти на двести кило меньше дал.
– Двести? Двести, Зема, – ни о чем. Считай, что тютелька в тютельку сошлось. Но только мяса тут и половины не будет, тощий он, доходяга какой-то.
– Говорю же, кормили плохо, в основном он на горохе сидел.
– Не гони, они такое не жрут.
– Этот жрал и добавки просил, когда ему через шланг кашу заливали.
– Это сколько за раз гороха смолотить может?
– Два ведра влегкую.
– Два ведра? Это сколько же от него потом копоти. А чего у него ручонки короткие?
– Ему их режут каждый месяц, еще не доросли до нормы.
– На фига режут?
– А чтобы в носу не ковырялся.
– Гы-гы-гы. Блин! Зема!
– Чего?
– Оно смотрит! У него зрачок двигается!
– Ну и что?
– Так оно че?! Живое?!
– Конечно, живое.
– На кой ты его живым привез?
– Я же просто водила, мне какого загрузили, такого и привез.
– А если трос порвет?!
– Не суетись, у него хребет перебит, видишь, штыри торчат. Перфоратором пробивают каждую неделю и что-то там подрезают, а потом эти штуки загоняют, чтобы не заросло. И еще вон, видишь дыру? Там у него артерия, в нее колют гадость, от которой у них все отнимается, полный паралитик получается. Получается, он без рук и без ног, хребет перерезан, да еще и ядом обколот – гарантированный овощ.
– Ну вы там и умники, охренеть. Привезли элиту пробитую, да еще и живую. Вот на кой она нам тут живая нужна? Мы тут, на филиале, не садисты, как ваши, у нас все по-честному.
– Да это Чип поспорил с Дейлом, что ты, когда такого клиента увидишь живым, обделаешься жидким. Видишь, Чип выиграл.
– Хрен ты угадал, вот, нюхни штаны, лишним не воняют. Можешь даже лизнуть, гы-гы-гы.
– Руфик, а что это у вас за ворота новые?
– Да все ништяк ворота. Броня четкая, миллиметров сто.
– Ты гонишь.
– Ни хрена я не гоню. Веника знаешь?
– Ну?
– У него из руки получилась грампластинка.
– Ты че несешь?
– Прапор мешок через плечо несет, а я, как есть, говорю. Венику эти ворота на руку уронили, когда устанавливали.
– Да ты что?
– Я тебе говорю, на моих глазах. Была рука, и хлоп – не рука, а, блин, диск «Битлз» какой-то. Теперь левой лысого гоняет, полное освобождение от нарядов. Видишь кнопки? Пять, два, два, пять жмешь, и плита сама в сторону катится. Четко все, как в бункере у президента.
– Сама в сторону уезжает? Значит, тонкая.
– Не, толщина там о-го-го, еле поставили. Такую танком не прошибешь.
– На западе такие клиенты водятся, что эту плиту одной лапой скомкают и выбросят, как фантик от сладкой конфетки. Сам знаешь, от какой конфетки.
– Зема, ты это че? Меня в конфеты записал?
– Ну а для кого еще этот фантик?
– Шутник.
– Никаких шуток, матерую элиту такой ерундой не остановить, она с танков башни сносит.
– Здесь такие не водятся. Сам знаешь, что всех серьезных внешние отстреливают с ходу, разгуляться им не дают.
– Постучи по дереву и сплюнь три раза. Здесь хватит и одной, если пропустят.
– Зема, так у клиента мешок, получается, не спустили?! Да вы там совсем с башкой не дружите, тут же добра на год красивой жизни!
– Губу на место закатай.
– Я не для того ее раскатывал.
– Закатывай-закатывай, пустой он.
– Это как пустой?! Ты че?!
– А ниче. Вот такой он вырос – совсем пустой. Говорю же, кормили его плохо, с гороховой кашки жирок хрен нагуляешь.
– Это не радует. Такой видный клиент и бестолковый. В натуре понты.
В поле зрения показалась ладонь, остро воняющая застарелым потом и нефтепродуктами. В ее пальцах был зажат дымящийся окурок, который в следующий миг с шипением вонзился в глаз.
– Зема, ты гляди, клиент даже не моргает.
– Говорю же тебе, овощ он. Можешь хоть сесть ему на рыло, не укусит.
– Да ну, стремновато как-то. Ты только погляди на его хлеборезку, такой если хватанет, на белого друга нечем присаживаться будет.
– Не хватанет, он даже языком пошевелить не может. Ему перед дорогой еще метанола со жмыхом от живца в кровь залили.
– На фига?
– Для них жмых – это чистый яд. Слабые дохнут, а такие шевелиться не могут, только слезы пускают. Вон, гляди, глазища какие мокрые.
– А метанол на хрена?
– У них от этого болевые ощущения усиливаются, зрение вянет и вялыми становятся.
– Мы дохнем от него, как мухи, а у них, значит, просто боль лучше чувствуется и хреново себя чувствуют? Да тут реально страшно жить.
– У них не просто усиливается, у них от любой царапины слезы литься начинают. Вон, плачет, скотина, больно ему.
– А чего ты его как мужика называешь? У нас таких зовут тварями, ну или просто «оно».
– Да там длинная история. Пиво есть?
– Для тебя, может, и найду.