Читать интересную книгу Изгои - Виктор Лосев

"В домашнем архиве Е.С. Булгаковой хранилась и вторая корректура 6-го номера "России". Здесь, в набранной уже полностью третьей части романа (выделено мною. - В.Л.), шла чрезвычайно интересная, густейшая правка последних глав: обширные - крест-накрест, "конвертом", страницами и полустраницами - вычерки; небольшие связующие вставки; стрелки, перемещающие абзацы... Роман заканчивался известными читателям строками с упоминанием звезд и характерным для рукописей Булгакова словом "Конец" // Архив Е.С. Булгаковой сохранился не полностью, и местонахождение этого творческого документа в настоящее время неизвестно" (См.: Комментарии к роману "Белая гвардия" в издании: Михаил Булгаков. Избранные произведения, т. 1, 1989, с. 747).

Действительно, этой рукописи в фонде писателя нет, хотя в первичной описи архива она значится! И до тех пор, пока эта важнейшая рукопись не будет найдена, едва ли есть смысл говорить о каноническом тексте романа. Поиски продолжаются...

* * *

Первые годы жизни в Москве, несмотря на тяжелые бытовые условия, были для писателя исключительно плодотворными. Работал он одновременно над несколькими произведениями, из которых выделяются его крупные повести "Дьяволиада", "Роковые яйца" и "Собачье сердце". Некоторые исследователи даже склонны считать, что эти сочинения на злобу дня как бы "заместили" собой последующие части задуманной писателем трилогии. Но если в этом и есть доля истины, то очень небольшая. Ибо повести на современную тему никак не могли "заместить" собой события, которые происходили в Киеве с февраля по август 1919 года и на Северном Кавказе в последующие месяцы. Другое дело, что наблюдаемая Булгаковым жизнь в "красной столице" в значительной степени подтверждала многие его опасения относительно перспектив российского бытия в условиях "революционной демократии". Об этом он писал в своих повестях и рассказах, переходя часто грань "дозволенного". И сознавал это, и страшился. Так, в ночь на 28 декабря 1924 года он записал в дневнике: "Вечером у Никитиной читал свою повесть "Роковые яйца". Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда - сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное?.. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги "в места не столь отдаленные".

Чувство опасности вообще было развито у Булгакова в высокой степени, однако стремление высказаться на важнейшие темы бытия было непреодолимо. Тем более что начало в этом направлении было уже положено в вышедших частях "Белой гвардии". Писатель почувствовал в себе силу и уверенность. Мысли его, постоянно возвращавшиеся к роману, вполне понятны: его интересовали не только оценки художественных достоинств "Белой гвардии", но и отношение читающей публики (самой разнообразной, в том числе и зарубежной) к реализованным в произведении, пока лишь в первых его частях, авторским замыслам. О некоторых из них, хотя бы вкратце, необходимо сказать.

Начнем с вопроса о "социальной революции" в России. Столь категорично, резко отрицательно, как он это сделал в "Грядущих перспективах", Булгаков высказываться, естественно, не мог. И все же автор сравнивает события, происходящие в России, с бессмысленным и жестоким бураном, сметающим все на своем пути. Это видно уже из первого эпиграфа к роману "Белая гвардия", взятого из "Капитанской дочки":

"Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.

- Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!"

Мысль о губительных последствиях, к которым приводит вторжение революционной стихии, постоянно проводится писателем в его произведениях.

Еще в октябре 1921 года, едва появившись в Москве Булгаков написал очерк "Муза мести". Он был построен на сопоставлении мыслей великих русских поэтов Пушкина и Некрасова о крестьянстве. Если Пушкин, по мысли Булгакова, раба жалел ("не мог же полубожественный гений не видеть "барства дикого"), но "лишь коснулся волшебным перстом тех, кто от барства дикого стонал непрерывным стоном", то Некрасов, "изменив" своему классу - дворянству, стал выражать интересы другого "великого мира" - крестьянского. Барство же "возненавидел, стал презирать его и гневным ядом напоил строфы". Поэт предсказал возможность прорыва народного гнева:

У каждого крестьянина

Душа, что туча черная

Гневна, грозна - и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям.

И вот "прошло несколько десятилетий, - делает вывод Булгаков, - и вдруг в наши дни случилось чудо. За эти десятки лет в Заплатовых, Дырявимых скопилось столько гнева, что не вместила его больше исполинская чаша. Порвалась цепь великая, но уже не один, а оба конца ее очутились в железных корявых руках и ударили по барину и еще раз по барину... И были грозные, кровавые дожди..."

И этот гнев великий народный, по мысли писателя, умело был использован элементами, преимущественно нерусского происхождения, обещавшими простому люду то, чего он добивался веками, - землю. Но великие комбинаторы осуществили великий обман. Эта тема - слепоты и доверчивости русского народа, его способности в значительной своей массе поддаться на агитацию враждебно настроенных к нему же, как показал дальнейший ход истории, инородцев или предателей - была больной для писателя.

Нельзя не коснуться еще одной чрезвычайно важной темы - вопроса государственного устройства России. Рассуждая на эту тему, Булгаков исподволь подводит к мысли о желательности возврата к самодержавию. Разумеется, он не мог позволить себе откровенные высказывания от своего имени, но из реплик его героев можно выстроить некую логическую схему рассуждений писателя. Собственно говоря, убеждения эти вырисовываются уже из Николкиных надписей и рисунков ("Белая гвардия") на ослепительной поверхности турбинской печи, среди которых выдерется такая: "Да здравствует Россия! Да здравствует самодержавие!" Не менее прямолинейный штабс-капитан Мышлаевский также утверждает вполне определенно: "На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!" И рассудительный Алексей Турбин, "постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года", ему не возражает. Напротив, именно он, более других понимавший суть происходящего, с гневом говорит об отречении государя, как о самой страшной трагедии для России:

- Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда. Но все равно, мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только монархия".

В этом вопросе взгляды Булгакова были традиционны и консервативны. В дневнике писатель подчеркивал, что он "консерватор до мозга костей", терпеть не может все, что связано со словом "социализм". Его взгляды полностью совпадали, например, с мнением Н.М. Карамзина. Великий историограф писал, что император российский, получая власть от Бога, наделяется обязанностью исключительно заниматься благом Отечества. Обладая огромными правами по управлению государством, император лишен был права самоотречения!

Видимо, Булгаков отчетливо сознавал, что именно с падением самодержавия начался процесс распада всех устоев русской жизни. Кстати, об этом задолго до революции говорили лучшие русские умы, предупреждая о надвигающейся опасности. Так, выдающийся русский писатель и философ А. Сухово-Кобылин после смерти Александра III высказал убеждение о приближающемся развале России. Он писал: "Почивший государь Александр III был единственным явлением в славянской России... И царствование его было чудное царствование. Невозможные дела совершались его собственными руками... Это беспримерно! Это объясняется другим беспримерным чудом русским Самодержавием! Не будет этого русского Самодержавия - не будет и России... Повторяю: исчезнет Самодержавие, исчезнет и Россия".

С особым вниманием Булгаков наблюдал за богоборческим движением в стране, развернутым новой властью. Именно эта тема наиболее полно была раскрыта позже в романе "Мастер и Маргарита", хотя весьма рельефно она показана и в "Белой гвардии". Проницательный художник прекрасно понимал, что богоборчество - это не кратковременная вспышка деятельности ультрареволюционных групп, а политическая линия нового антирусского руководства, способная нанести огромнейший вред духовному потенциалу народа. Понимал он также, что немалую лепту в это мерзкое дело могут внести те представители интеллигенции, которые подверглись духовному разложению еще в предреволюционные годы. Именно один из таких "интеллигентов" превосходнейшим образом выписан Булгаковым. Это некто Иван Русаков, сочинивший омерзительные богохульские стишки и как бы в наказание за это награжденный страшной венерической болезнью. И только случившееся несчастье заставляет его прозреть:

"...Излечи меня, о Господи, забудь о той гнусности, которую я написал в припадке безумия, пьяный, под кокаином. Не дай мне сгнить, и я клянусь, что я вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от кокаина, избавь от слабости духа и избавь меня от Михаила Семеновича Шполянского!.."