Читать интересную книгу Как я стал кинозвездой - Хаим Оливер

Я просто глаз отвести не мог от этой «гармонической личности», и Милена с третьей парты казалась мне далекой, как звезды в небе, такой далекой, словно ее никогда и не было в моей жизни.

4. Краткие воспоминания из близкого и далекого прошлого

И все же при мысли о Милене на душе у меня стало нехорошо: ведь в этот самый час меня ждут «Золотые колокольчики», там идет репетиция. Я представил себе, как Кики Детектив вкручивает Северине Доминор, что я болен… Ужасно стыдно. Я люблю наш хор — и не только потому, что там поет Милена с третьей парты, просто мне нравится петь и танцевать вместе со всеми, выступать в концертах, нравится, когда нам хлопают, дарят всякую ерунду вроде вышитых платочков и деревянных пепельниц.

Хорошо помню тот день, когда я познакомился с «Золотыми колокольчиками». Было это два года назад, наш ансамбль тогда еще не успел прославиться, и Северина Доминор набирала певцов во всех школах города. По-настоящему ее фамилия Миленкова, но из-за того, что любимая ее гамма — до минор, все так и зовут ее: Северина Доминор, и она ничуть не обижается. В ней сто двадцать килограммов весу, и ходит она всегда в одном и том же шелковом цветастом платье и парусиновых тапочках.

Так вот, однажды — два года назад — она пришла к нам в класс. У нас как раз было пение. Стала ходить взад-вперед между партами, вслушиваться, кто как поет. Постояла возле Милены с третьей парты, долго слушала, попросила спеть гамму до минор вверх и вниз и похвалила:

— Хорошо, девочка, очень хорошо. — Потом подошла ко мне. — Спой-ка мне что-нибудь, — велела она.

Я охотно исполнил арию Соловья из оперетты «Соловей из Чаттануги». С того дня как мама сыграла в клубном спектакле, она повторяет эту арию раза по три-четыре в день, так что я знаю ее назубок. Но Северина состроила такую кислую физиономию, словно надкусила зеленое яблоко.

— Достаточно, достаточно! — остановила она меня. — Кто тебя научил так петь?

— Мама, — ответил я.

— А кто твоя мама?

Я страшно удивился: знаменитый дирижер, а не знает мою маму.

— Моя мама, — объяснил я, — Лора Маринова, оператор на почте, она поет в городском хоре самодеятельности.

— Ах, Лорелея — это твоя мама? — Северина улыбнулась, но тоже какой-то кислой улыбкой.

А меня зло взяло, потому что я очень люблю свою маму, хоть она меня здорово иногда мучает, заставляет мыть мылом уши и шею, ничего не оставлять на тарелке и так далее. Я люблю ее, даже когда она уговаривает меня стать великим певцом. Понимаю, что она все это делает ради меня. И поэтому никому не разрешаю над ней смеяться, даже если она и не слишком уж хорошо поет арию Соловья.

Северина поняла, что я обозлился, и сказала:

— Голос у тебя, Маринов, неплохой, из него может кое-что получиться. Хочешь стать «золотым колокольчиком»?

— Отчего ж, можно… — великодушно ответил я, сообразив, что Милену с третьей парты тоже возьмут в хор.

В тот же вечер мы пошли с Миленой на репетицию. Старые «колокольчики» приняли нас хорошо, угостили лимонадом и печеньем, показали свои песни и пляски и записали наши голоса на кассету. Я тогда впервые в жизни услыхал свой голос, и он показался мне совершенно чужим.

С того дня Северина Доминор начала учить меня читать ноты, петь вокализы: «Ааа-ооо-еее-ууу-иии-ыыы-ааа» — сверху вниз и снизу вверх, распознавать на слух, какую она взяла ноту, какой аккорд, и через три месяца я стал уже петь получше, а через полгода исполнил как солист песню «Весенний ветер» в сопровождении хора и оркестра. Так что благодаря Северине я вошел в основной состав «Золотых колокольчиков», и теперь они без меня никуда. В прошлом году мы выступали в международном пионерлагере, в этом году участвовали в национальном смотре и заняли второе место, а фирма «Балкантон» скоро выпустит пластинку с нашими песнями, отдельную пластинку, где я буду солистом.

Вот о чем я думал, пока стоял перед Дворцом пионеров, уставившись, как ненормальный, на бархатистые глаза Росицы и веселые ямочки на ее щеках.

И хотя в животе бурлило, я думал также и о Милене с третьей парты. Без пяти четыре она будет ждать меня у входа в кино «Республика», чтобы вместе посмотреть «Крамер против Крамера», ту картину, где рассказывается про мальчика, который остается один, потому что родители у него разводятся. Честно говоря, я еще не знаю, женюсь я на Милене или нет, но мне нравится ходить с ней в кино, вместе есть горячие бублики перед сеансом, держать ее за руку в темноте и вдыхать запах ее волос — они всегда пахнут хорошим мылом. Однажды она во время сеанса чмокнула меня в щеку, и я чуть не грохнулся от этого в обморок, хотя на экране артисты то и дело целовались в губы.

Когда мы вышли из кино, Милена сказала, что, хоть она меня и поцеловала, она еще не решила, по-настоящему ли меня любит, и мы пока что просто хорошие друзья, которые вместе поют в хоре, надо подождать до весны, когда ей исполнится тринадцать… А потом она вдруг подняла меня на смех — мол, уши оттопыренные, и вообще… Обидно, что мы с ней сегодня не увидимся, а то бы я, несмотря на оттопыренные уши, обязательно во время сеанса сам поцеловал ее… А что, если вместо меня с ней пойдет Кики Детектив?..

Но больше всего думал я о Черном Компьютере, я ведь обещал ему принести сегодня чертежи клапана к нашей Машине. Впрочем, это уж совсем другая история, о ней я расскажу попозже.

Итак, значит, вместо того чтобы быть дома, где меня ждет уйма важных дел, я торчу перед Дворцом пионеров, в животе у меня бурлит и урчит, я изо всех сил терплю, чтобы не случилось чего-нибудь непоправимого… И тут к воротам, позади очереди, подъехал автобус, из него вышло человек десять. Почти все в футболках, на которых нарисован мальчик, играющий на лире. У всех шляпы с широкими полями и спереди написано «Орфей». Только двое из них были одеты иначе. Один — пожилой и толстый — был в хлопчатобумажных брюках и кожаной куртке, похожей на форму железнодорожника, а на втором, черноусом, был шикарный синий костюм, белая сорочка и бордовый галстук. Вид у этого усача был очень важный, он посматривал на всех, как настоящий начальник.

Из автобуса выгрузили разную аппаратуру и ящики с кока-колой и пивом.

— Они, они… — зашептались вокруг. — Значит, скоро начнут.

Пять минут спустя ворота распахнулись, и мы ринулись во двор.

5. Первое соприкосновение с седьмой музой

Если вы бывали когда-нибудь в софийском Дворце пионеров, то знаете, что за его оградой простирается большая площадка с эстрадой. Все мы кинулись туда, как болельщики на матче, толкались, спотыкались, старушки падали, ребятишки катались возле них по земле, визжали и плакали, а те, кто пошустрей, сумели пробиться к самой эстраде. Благодаря Лорелее, которая, как танк, волокла меня за собой, мы тоже оказались недалеко от эстрады. Корзина наша не пострадала, чудом осталась цела.

Немного погодя вся площадка была набита людьми, как автобус в час пик. Хотите верьте, хотите нет, нас собралось тысячи четыре, если не больше, из них две тысячи, как и я, претендовали на участие в фильме. Мамы и бабушки спешили привести в порядок растрепавшиеся прически у мальчиков, поправить развязавшиеся банты у девочек. Папы и дедушки разглаживали помявшиеся свертки, и все нетерпеливо поглядывали на эстраду, где фотографы расставляли аппаратуру.

Похожий на железнодорожника толстяк в кожаной куртке о чем-то беседовал с молодым парнем в футболке и сандалетах на босу ногу, тот качал головой, показывая на многотысячную толпу и на солнце, которое, как назло, пекло немилосердно, хотя до июля было еще далеко.

Самое большое впечатление произвел на меня Черноусый. Он с важным видом стоял в стороне, скрестив на груди руки, и молча, с суровым видом наблюдал за происходящим.

— Похоже, директор студии, — сказала мама. — Протолкайся вперед, разведай, что там происходит.

С большим трудом, проползая у людей под ногами, я не только пробрался к эстраде, но даже залез на нее. Поискал оттуда глазами Росицу — она стояла далеко позади и весело махала мне рукой. Потом я прислушался к тому, о чем говорили между собой толстяк в железнодорожной куртке и парень в сандалетах.

Толстяк говорил:

— Пойми, это ведь для детей настоящая пытка. Нельзя так.

А парень в сандалетах возражал:

— Что же делать, дорогой товарищ Романов, если юное поколение так неудержимо стремится попасть на киноэкран.

— Стремятся, скорее, родители, — сказал толстяк, который, как выяснилось, был Романовым, то есть сценаристом «Детства Орфея». (Я читал три его книжки для детей, они безумно смешные, и мне было ужасно интересно видеть его живьем.) — Мы не вправе создавать несбыточные надежды ни у детей, ни у родителей. По себе знаю, каково это, когда рушатся надежды.

— Возможно, — отвечал парень в сандалетах. — Но вдруг как раз среди этих тысяч ребят и находится тот талант, который мы ищем. Ради одного алмаза приходится просеивать тысячи тонн породы. Мы обязаны провести фото- и кинопробы.