Читать интересную книгу Как я стал кинозвездой - Хаим Оливер

Я дождался, пока мама с папой уснут, и поднялся на чердак, в свое Орлиное гнездо. Накормил и напоил Квочку Мэри, хотел ее загипнотизировать, но на этот раз она не поддалась моим научным попыткам ее усыпить и стала возмущаться, что я ее так внезапно разбудил. Вероятно, моя внутренняя духовная энергия иссякла за такой трудный день. Я оставил Квочку Мэри в покое, сел за МП-1, чтобы вызвать Кики, но и от этого намерения отказался. У меня не осталось ни энергии, ни сил, ни воли…

Только одиночество…

Милена с третьей парты на меня сердилась… Кики обиделся за то, что я не поделился с ним своим секретом. Черный Компьютер расстроен — чувствует, что я от него ухожу, а Росица с ямочками где-то далеко и вряд ли вспоминает о том, что есть на свете семиклассник Энчо Маринов, который в эту минуту с нежностью думает о ней и вздыхает.

Я вернулся в квартиру, лег спать. И увидел во сне, что мне делают укол для акселерации и я так быстро акселерирую (не знаю, есть ли такое слово, но мне оно жутко нравится), что достаю головой верхушку телебашни. Потом мне для красоты подпиливают нос ножовкой, потом, чтобы расширить глаза, вставляют в них пружинки, а уши подрезают ножницами, чтобы не так безобразно оттопыривались…

— Помогите! — завопил я что было мочи.

Увы, никто в эту трагическую для меня ночь не услышал моего зова, никто не примчался на помощь. Я даже сам не слышал себя — ведь уши были залеплены лейкопластырем…

Часть вторая. Программа «Орфей»

1. Первые шаги и первые неприятности

Когда я на следующее утро открыл глаза, мама уже хлопотала по хозяйству, распевая арию Соловья, и стены дрожали от ее голоса.

— Эй, лодыри, поднимайтесь! — кричала она. — Дел невпроворот!

Лодыри — это мы с папой. Ничего не поделаешь, пришлось подниматься. А за завтраком мама сказала:

— Сейчас семь. С этой минуты в нашей семье объявляется тотальная мобилизация всех сил, мы приступаем к выполнению программы «Орфей».

— А что это означает? — не отрываясь от газеты, спросил папа.

— Это означает, во-первых, что мы с тобой берем на месяц отпуск.

— Мы же берегли его на лето?

— Никакого лета! — категорически сказала, как отрезала, мама. — Сейчас, и ни на один день позже. Летом мы будем ребенку уже не нужны… В июле он уже будет на съемках…

Мои жесткие, как щетина, волосы встали дыбом: выходит, пропало у меня лето! Ведь я всегда провожу летние каникулы в деревне, у дедушки Энчо. Забираюсь на самую верхушку Зеленого утеса, купаюсь в реке, запускаю воздушных змеев на лугу, объедаюсь грушами, мы ходим с дедушкой поливать бахчу, едим арбузы, убираем кукурузу, печем на углях початки, спим под высоким грецким орехом, бывает, ходим в сельхозкооператив ремонтировать трактор — у дедушки Энчо тоже золотые руки. Сплошной кайф!.. А маме вздумалось лишить меня всего этого! Не надо, мамочка! Пожалуйста, не надо!

Естественно, вслух я этого не сказал, я же плазмодий. А вот папа сказал:

— Никто меня сейчас в отпуск не отпустит. Мой шеф сломал ногу, я его замещаю.

— Значит, будешь отпрашиваться на день-два, а когда твой шеф поправится, тут же подашь заявление.

— А ты? — спросил папа.

— Я уже попросила отпуск за свой счет.

— За свой счет? — заволновался папа. — Ты толкаешь нас в финансовую пропасть. Мы же откладываем на квартиру, на новую машину, цветной телевизор…

— Довольно! — надменно произнесла Лорелея. — Без новой машины вполне можно обойтись — эта еще бегает. А цветной телевизор купим, когда Энчо получит свой первый гонорар.

— А на что до тех пор жить будем? — все больше волновался папа.

— Снимешь с книжки. Надо платить педагогам, надо приодеться, поездки в Софию и другие города — тоже расход…

— Хочешь остаться без единого гроша? — Папа вскочил со стула, заметался по кухне. — Нет, нет и нет! К деньгам на сберкнижке я не прикоснусь!

— Да, да и да! — возразила мама. — Но можешь быть совершенно спокоен: через месяц-два твои несчастные деньги вернутся к тебе с лихвой. Ты что, не веришь в собственного сына? И не слышал, как с этим обстоит в кино? Сперва он играет Орфея, имеет бешеный успех у нас и за границей. Другой режиссер немедленно берет его в свой фильм. Потом его приглашает третий режиссер, а там, глядишь, его замечает какой-нибудь голливудский продюсер, и тогда — богатство. Прощай, почта, прощай, аптекарский склад… Видел ты Росицу Петрунову? У нее и голоса-то нет, а снимается уже в четвертой картине, свой счет в сберкассе, по заграницам ездит. А что она по сравнению с нашим Энчо? Ничто, пустое место… Доставай, доставай сберкнижку, Цветан! А ты, сынок, пойдешь со мной. Мы идем к твоему директору, попросим освободить тебя от занятий недели на две-три.

Тут папа уже не выдержал и взорвался, как атомная бомба.

— Ты в своем уме? — закричал он. — Как это — освободить? Мальчику надо исправить двойки и тройки! Конец четверти, каждый день дорог!

Мама снисходительно засмеялась:

— Да кто же из кинозвезд ходит в школу, Цветан? Киноактеры понятия не имеют, сколько будет дважды два, а известны на весь мир и деньги загребают лопатами… Ладно, хватит молоть языком! Каждая минута на счету.

И потащила меня на улицу.

Папа печально сопел нам вслед, как будто меня вели на заклание.

Первым делом мы отправились на почту. Мама подала своему начальнику заявление об отпуске, сказала, что ей предстоит очень трудный месяц, от которого зависит будущее всей семьи, пообещала в скором времени отблагодарить кое-чем весьма интересным — правда, не объяснила, чем именно, но начальник сказал:

— Так и быть, буду ждать с нетерпением.

Таким образом Лорелея получила месячный отпуск за свой счет. Я спросил ее, чем же это она отблагодарит своего начальника, — оказалось, она собирается дать ему контрамарку на премьеру моей картины.

Потом мы отправились в школу. Уроки уже начались, и мы пошли прямо к директору. У меня опять разболелся живот: директор у нас жутко свирепый, в особенности с теми, кто участвует в войне между мальчишками и Женским царством. Но мама своей чарующей улыбкой мгновенно укротила его.

— У нас к вам огромная просьба, товарищ директор, — сказала она.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

— У моего мальчика неважно со здоровьем. Зимой переболел бронхитом, и теперь что-то с легкими. Очень вас прошу, освободите его от занятий недели на три-четыре, мы его дома подлечим.

— Справка от врача есть? — спросил он и посмотрел на меня таким же сыщицким взглядом, как Кики Детектив, когда хочет прочесть по глазам какой-нибудь мой секрет.

— Нет… Понимаете ли… — начала Лорелея, но директор прервал ее:

— Без медицинской справки я никого освободить от уроков не могу!

— Но Энчо очень-очень болен! — жалобно воскликнула Лорелея. — Посмотрите, губа разбита. Ни есть не может, ни разговаривать.

Директор сдвинул брови.

— Он не кажется мне таким уж больным. А губа разбита, должно быть, в драке. Ох, разгоню я этот седьмой «В», мне уже надоели их вечные побоища. До свиданья!

И он углубился в какие-то тетради.

Мама увела меня из его кабинета.

— Вот они, современные педагоги! — ворчала она. — Им и дела нет до здоровья учеников. Только и знают, что уроки, уроки, уроки, вдалбливают детям логарифмы и формулы, а мы потом удивляемся, что молодое поколение чахнет.

Из школы мы отправились в поликлинику и, опередив длиннющую очередь стариков и старушек, проникли в кабинет «Ухо-горло-нос». Мама сказала доктору, что у меня фаринголарингит. Доктор посветил мне в рот фонариком и заявил, что горло у меня в полном порядке и такие чистые голосовые связки — редкость, разбитую губу залепил пластырем, и все. Мама обрадовалась, что так похвалили мои голосовые связки, но, поскольку справки нам не дали, мы пошли к терапевту.

Терапевт долго мял мне живот, велел дышать — не дышать, а под конец сказал, что я совершенно здоров, хотя, возможно, имеется некоторая дисфункция кишечника, посоветовал кормить меня вареным, острого и жареного избегать, а справки тоже не дал.

Все так же, пролезая без очереди, провожаемые ворчаньем стариков и старушек, мы обошли остальные кабинеты.

Глазник сказал, что глаза у меня в норме.

Кожник — что кожа у меня чистая и мягкая, как у новорожденного младенца.

Зубной врач — что все до единого зубы у меня здоровы.

Побывали мы и у хирурга, который делал мне операцию и противостолбнячный укол, когда я умудрился сесть на ржавый гвоздь. Он осмотрел меня и сказал, что все в порядке, от операции даже шрама не осталось, так что до свиданья, всего наилучшего. Справки и он не дал.

Мама была вне себя. Кричала в коридоре, что у нас нет приличного медицинского обслуживания, что она будет жаловаться в министерство здравоохранения, потом влетела в телефонную будку и набрала папин номер.