мундир полицая, так своя рожа самому противной стала, а что поделаешь, хожу. Надо…
Метель постепенно утихала. Небо, низкое и тяжелое, было без единой звездочки. Лишь изредка сквозь бреши в облаках, которые ветер гнал на запад, пробивался бледно-розовый свет луны.
До Леоновского хутора, куда направлялись мы, оставалось километра два. По мере приближения к нему почему-то росло наше беспокойство: ведь бандиты, встретившиеся нам, ехали с Леоновских хуторов. «Все ли там в порядке?» — думал каждый из нас, стараясь подавить предчувствие беды.
Наконец в стороне от дороги, под самым леском, показался хутор. Уставшие лошади сами свернули на знакомую им дорожку. Мы соскочили с саней и, обгоняя их, вбежали во двор. Через замерзшие окна из кухни пробивался свет керосиновой лампы. Снег во дворе был утоптан.
— Тише, — предупредил Грачев.
Мы остановились, прислушались. Из хаты доносились женский плач и стоны.
— Будьте начеку, — передал я приблизившимся товарищам. — Я подойду, посмотрю, что там случилось…
Подойдя к двери и следя за окнами, я легонько постучал. Кто-то, прильнув к стеклу, вглядывался в ночь. По силуэту я узнал Ядзю, дочь хозяйки хутора. Снова постучал трижды.
Открыв дверь, Ядзя выбежала к нам во двор. Ее заплаканное лицо, вспухшие от слез глаза, упавшая на лоб прядь волос мелькнули в отблеске оконного света. Сердце больно защемило: случилось что-то непоправимое. Девушка уткнулась мокрым заплаканным лицом мне в плечо и, задыхаясь от слез, выдохнула:
— Убили… Колю убили… Совсем недавно… Вы могли успеть…
Ее горячее дыхание и горькие слова накатились на меня обжигающей волной. Я схватил ее за плечи и, силой оторвав от себя, встряхнул:
— Кто убил? Говори же! Сколько их было?
Она продолжала плакать, но, увидев Грачева, пришла в себя. Ядзя знала, что он командует нашей группой. Медленно отведя прядь волос с лица, она зачерпнула с сугроба горсть снега, потерла им глаза, руки и начала сбивчиво, задыхаясь, рассказывать о том, как два с половиной часа тому назад в дом ворвались вооруженные бандиты, прямо в хате расстреляли брата Николая и, покидая дом, приказали до рассвета из хаты никому ни шагу.
— Никого из них не опознали? — спросил Грачев.
— Нет, никого! — ответила Ядзя. — Но, прошу вас, уезжайте скорее, — она тревожно смотрела на хату. — У нас люди из соседнего хутора, они не должны вас видеть. Да и впредь вам нельзя будет здесь появляться.
— Это мы понимаем. Но и тебе, Ядзя, не стоит оставаться на этом хуторе, — сказал Грачев озабоченно.
— Я скоро приду к вам.
— Отлично, — тихо сказал Грачев. — Будь готова, мы за тобой пришлем. Маме и отчиму передай наш совет: пусть уезжают в Ровно, там мы им поможем, — добавил он, прощаясь.
4
С рассветом Леоновский хутор остался далеко позади. Преодолевая сугробы навалившего за ночь снега, уставшие кони время от времени похрапывали. Их заиндевевшие морды низко клонились к земле, шаг становился медленным и тяжелым. Сани грузно шли по еще не проторенной дороге.
Все молчали, но мысленно были там, на хуторе Мамонцов. Каждый из нас решал для себя вопрос: можно ли было это предотвратить? Невыносимо тяжело терять боевых друзей. «Если бы чуть раньше… Почему вы опоздали?» — стоял в ушах укор Ядзи.
Почему не успели? Потому что началась пурга и мы почти сбились с дороги, потому что это война, Ядзя, и она не ждет…
Я снова и снова пытался оправдаться перед самим собой. Допустим, мы приехали на хутор раньше, но тогда попали бы в засаду. И прежде, чем успели бы выскочить из саней, нас бы перестреляли, а затем и всех тех, кто находился в доме, потом подожгли бы хутор и… Но это меня не успокаивало. Чувство вины затмевало все доводы разума. Со временем оно сменилось болью, которая уже не покидала меня. С годами она притупилась, но стоило воспоминаниям осветить события прошлого, как боль возобновлялась с прежней силой.
Я любил Колю Мамонца. Он был моим боевым товарищем, смелым, рассудительным, хладнокровным. Коля не совершал великих подвигов, не пускал поездов под откос, не стрелял в гитлеровских генералов, не похищал тайных планов из бронированных сейфов. Он был из тех, с кого начиналась наша группа. Он вместе со своими родными спас от гибели моих младших братьев и сестренку, мать, помог организовать подполье и вооруженную группу, добывал боеприпасы, военное снаряжение, в которых мы так нуждались. Он укрывал нас, когда в Пустомытовском и Невирковском лесах проводились облавы. Десятки раз спасал нам жизнь, даже не задумываясь о своей собственной. «Ты знаешь, чего это тебе может стоить?» — как-то спросил я его. «Не будем об этом. Кто говорит о таких вещах, когда идет война?» — спокойно ответил Коля.
Начинало светать. Лошади шли медленно, тяжело дыша, захватывая горячими губами снег. Время от времени один из нас спрыгивал с саней и подталкивал их сзади.
— Может, бандиты его в чем-нибудь заподозрили? — спросил Грачев. — Коля тебе ничего не говорил? — обратился он ко мне.
Я промолчал. В предпоследней встрече Николай взял с меня слово, что об этой истории я никому не расскажу. И теперь я не знал, рассказывать о ней Грачеву или нет.
…Глухая темная ночь повисла над песчаными пролесками Полесья. Проливной холодный дождь барабанил по жестяной крыше хаты, заливал окна. В такую ненастную погоду, пробираясь от дерева к дереву, подошел к хутору Мамонцов человек, одетый, как обычно одевались местные крестьяне. Незнакомец подступил к одинокой сосне и, укрывшись за ней, стал пристально всматриваться в темноту, туда, где находился сарай, а чуть дальше — хата. Он нерешительно подался вперед и, нащупав руками плетень, остановился. Нагнулся, расшнуровал ботинки, снял их и через лаз пробрался во двор. Осторожно ступая босыми ногами по грязи, он подошел к дому и приник к окну. В хате было темно.
Путник осторожно постучал в окно. Прислушался. В доме ни звука. «Не поднять бы собак», — подумал он и постучал еще раз.
Этот стук и разбудил Николая, которому снилось, что его преследуют и хотят убить, вот уже замахнулись… Проснувшись, он никак не мог понять, где он, но в этот момент стук в окно повторился. Это был уже не сон. Кто в такую погоду да еще ночью мог прийти к нему? Снова три легких удара. «Наверное, братья Струтинские. Они всегда так осторожно стучат». Николай быстро соскочил с кровати, осторожно, ощупью, чтобы никого не разбудить, вышел на кухню, зажег керосиновую лампу. Приблизившись к двери, он спросил на всякий случай:
— Кто там?
— Свой, Коля. Открой! — чуть слышно