Читать интересную книгу Листает ветер рукопись мою - Лариса Миронова

Часть I

1.

Сны – не набор пустячных слов,они – грядущей жизни откровенья,ведь так Макробий толкуетСципионов сон.А вот и сон мой вещий:мне шел всего двадцатый год,тогда Амур любовную с нас дань берет,и вот я сплю, хмельной, так крепко,как будто бы попал я в мир иной.Сон сбылся, но не сразу,и вот хочу я вспомнить этот сон.Итак, «Роман о Розе», я так его назвал,любви искусство там найдете,когда всё до конца прочтёте.

Любимую зову я Розой,достойней всех других она,молюся нынче не дыша,чтобы прочла всё не спешамоя прелестная душа.Лет пять, иль более, назадво сне увидел я тот сад,был май, и солнышко светило,и голых не было кустов.Оно в меня-то и вселило такую страсть,что негде взять достойного сравненья,так обойдусь уже без слов.Итак, мои мученья начинались,когда деревья в листья облачались,ну и земля, забыв свой бледный вид,росой как яхонтом блестит,вся в новом пышном оперенье.И птицы, что молчат всегда,когда приходят холода,воспряли после стужи,и в майском небе хоровод их кружит.Выводит трели соловей, и жавороноктак резвится, что мысли о большойлюбви просто не могут не случиться.Ну вот, во сне мне показалось,что всё любовью взволновалосьв тот восхитительный сезон,да будет длиться вечно он!Но снится мне, что я проснулся,надел рубашку и обулся, а, вымыв руки,встрепенулся, что надобно рукав подшить,чтобы ловчее птиц ловить, и вот, душоювсей ликуя, к реке во сне моём бегу я.Бежит стремительно вода с вершинсоседнего холма, чиста, как будтоиз колодца, в не столь глубокомрусле вьётся почти как Сена,но широк её сверкающий поток,а камушков на дне так много,как если б то была Молога.Умылся я водой прозрачной(и стал уж не такой невзрачный),а под ней я вновь увидел сто камней…На берега легли луга, а на лугах уже стада,и утро свежестью дышало, и всё любовь мнеобещало. Я по траве пошел густой, босой,хмельной и холостой. Итак, покинута юдоль,и я близ речки иду вдоль, вперед я смелоустремился, поскольку виду удивилсябольшого сада за стеной, весьма высокойи резной. На ней портреты, вдоль и вверх,и приведу я вам пример, по памяти всё передам,что на стене той видел сам. Слепая Злоба накартине с отвратной Кляузой дружна(зачем она вообще нужна?). Добыча бешеныхстрастей, она страшнее ста чертей! Ну а лицо,противней нет, таких уродов видел свет? Ономорщинами искажено без никаких примет, инос короткий сильно вздёрнут, какой лихойкордебалет! А рядом, слева, Вероломство,за ним идёт Низкопоклонство, так глуп егобесстыжий взгляд, злословит обо всех подряд.Стяжательство ничто не успокоит, пока чужогоне присвоит, и страсть так эта велика,что выкует ростовщика, иль человека воромбыть принудит, иль так, иль этак, но погубит,уж суждено в петле висеть и смертным страхомпропотеть, раз уж попался к бабе в сеть.А вот ещё один мираж, простите, это персонаж,пардон, Скупой Мегеры, худой и грязной вышевсякой меры. Я думал – тётушка мертва ильтолько случаем жива, одним лишь хлебомкислым, так кожа вся на ней обвисла.И платье драное на ней, найти попробуйтестрашней, и всё в отрепьях, словно в драке егоотняли у собаки. А рядом гардероб висит —дрянно, немодно, в спешке сшит.Пальто, конечно, не из белки, само собой,что без отделки, внутри овчины черный мех,на нем мы видим сто прорех. И кошелек зажатв руке, так жадно прячет в кулаке,что невозможно вынуть стало монетки даже.Не стоит думать нам о ней, вот дальше Зависть,всех грустней, не засмеётся никогда, пока к вамне придет беда. Вот тут она над честнымпосмеется, сто раз при встрече улыбнется,вашим несчастьем насладится и будет, как дитя,резвиться. А если кто-нибудь в чести, что смогза храбрость обрести, или умом силен сверхвсякой меры, тому не спрятаться от стервы,трепать готова богу нервы, зачем талант он далдругим, невинна будто херувим. Но заплатитьза кровь чужую, которою упилась всласть,не пощадив ни друга и ни мать,она должна божественным отмщеньембыть полной злобного кипенья,пока не выгорит нутро дотла,и от неё останется лишь языка игла.Когда людей прекрасных видит, за красоту ихненавидит, косит глаза, не смотрит разом, всегдаодним шпионит глазом. От Зависти недалекоПечаль страдала глубоко, превосходя дажеСкупую худобой, ну, взять бы, улыбнуться,так нет, ни боже мой! И нет совсем на ней лица,замучилась до самого конца – и, вероятно, себяпомучить ей занятно, в скорбях душа её лежит,и очень этим дорожит. Она давно разорена идаже кос не сберегла, повырвала их беспощадно,скандаля денно и площадно. Невыносимочеловеку такую видеть вот калеку, ей, видно,в радость лишь погибель, скорей сойти бы ейв могилу. Чтоб вечно быть ей огорченной,тщедушной, бледной и смущенной, в душетеснит она обиды, такие, знать, на жизнь имеетвиды. За ней плетется бабка Старость,ей хромота в удел досталась, и ковыляет,чуть жива, и дышит уж едва-едва. Румянец щёкдавно угас, поблек когда-то синий глаз, оглохлиуши, нет зубов, ну и потерян счет годов. Никтоне знает никогда, куда тайком бегут года. Лишьмысль появится на свет, её уж рядом близко нет.Несётся время без оглядки, как будто мы играемв прятки, и нет такого знатока, чтоб обратитьназад века, как не вернуть к истокам реки, чемдознались ещё греки. Всё на своём пути сметая,несется время, улетая в края иные, руша всё, чтоздесь живёт, потомок прах лишь обретёт. Отцовсостарит и друзей, врагов, глупцов и королей,и нас, конечно, не забудет, тоску и страх оноразбудит, и мысль родит, что тленен мир, ипотому – садись за пир, пока живой, веселый,молодой. Смотрю, кто по соседству селпримерно, признал я Ханжество наверно, сдушком ведь этот персонаж: едва лишь спатьприляжет страж, то проповедь случитсянепременно, однако всё наоборот, чем в жизнисокровенной. Тихоней выставит себя, делишкозлое своротя, благочестивой недотрогой,ведущей образ жизни строгий, а сам, конечноже, в тот час мечтает о вреде для вас. И с видуискренний ханжа, в поступках просто свят, ну ав душе вот этот брат лелеет помыслы о худе, и сисполненьем ждать не будет, а так портрет хотькак хорош, на сто процентов с правдой схож!В одежде скромной, редко веселится, на теленосит власяницу, в руках всегда молитвослов,иль толкователь вещих снов. Его страданиеискусно, а сердце зло и очень гнусно, почёт емунеобходим, но в рай врата закрыты им.Ханжа получит на харчи, тогда его ищи-свищи,но в Раю Божьем не ищите: сей вход всегда уних тщеславие крадет. Портретов тех унылыйстрой, конечно, замкнут Нищетой. В карманахне звенит монета, и тело нечем ей прикрыть,смогла в котомке сохранить она лишь ветхиехалаты, да и на них одни заплаты. Так и ползетона нагой, как червь презренный под ногой. Иот людей она бежит, ведь голый вид её смешит,не любит бедность наш народ, он презираетэтот род. Но рок над ней уже висит: беднякне будет пищей сыт, не будет также он одет,любовью тёплою согрет.

2.

Я долго простоял на месте, и ноги превратилисьв тесто, они ж на фоне голубом смотрелина меня притом. Чему стена эта служила?Она пределы положила случайным людям,чтобы не шли, куда их вовсе не звали. Меж темв саду пел птичий хор, и был такой для нихпростор, что дал приют бы многим птицам,могли б с комфортом расселиться по садуза стеной, не тесно было б ни одной.Так сладко в этих небесах звучали птичьиголоса, и лучших в мире не водилось,сколько бы их не гнездилось, в лесахфранцузских этих птах! Одна мечта в душежила, меня томила и звала, и благодарнобыло б сердце, когда бы мне открыли дверцуили хотя бы тайный ход, что в сей чудесный садведет. Так, птичьим хором очарован, я возмечталдушою снова попасть в этот чудесный край,меня хоть чем ты забавляй, и даже золотые горыне променяю я на птичьи разговоры.И вот, у звуков сих в плену (подумалось: авдруг уснул?) и, подпирая плечом стену, в душезамыслил я измену: какую хитрость мне найти,чтобы блаженство обрести? Да вот несчастье,никак в тот сад не смог попасть я: лазейки,норы, дыры, щели, их всех давно забить сумели,видать, немало таких вот доставило им ройхлопот. В большой растерянности я, душоюискренне скорбя, в уме всё быстро вспоминая,у бога помощи прося, и так закончивши обход,я вдруг стою у дверцы тайной, едва заметныочертанья, так крошечна и так узка, а костьмоя всё же тонка, но вижу вдруг на ней замок.Какой в нем прок, подумал я, но постучался,страх тая. И дверца эта вдруг открылась, исердце радостно забилось, едва не разломивмне грудь, и в дверцу я себя успел воткнуть,когда девица появилась, так благородна, такюна, и миловидна, и нежна, что я сказал:«Ты как сама весна!» Я крикнул деве громко:«Будь!», хотя она куда-нибудь и не спешиласкрыться иль просто удалиться. Я вдругподумал, что она, вниманием ко мне полна,хорошенький свой глазик положила. Как же неположить ей глаз, когда пред ней стоит сей Аз?На ней корона, вся витая, сияет золотом волос,и шапочка на них из роз, как я потом узнал,народ венком её прозвал. Лицо – кровьс молоком и бровь дугой, нигде не видел я такой,и веет аромат от ней со всех земли полей.А как прекрасен без прикрас разрез еёволшебных глаз! Я хорошо их разглядел, ищав зрачках сих свой удел. Её так строен силуэт,пропорций лучших в мире нет, гладкаи грациозна шея, клянусь, не видел я длиннее!И видел я у ней вещицу, что веселит всегдадевицу: держала зеркальце она, чтобнаслаждаться, удивляться,а также удостоверяться, что чудо девка хороша,и всяк лежит-то к ней душа. А чтобы ручки былибелы и ни за что не загорелы, перчатки тонкиена ней, что снега белого белей, и кофта геттскогосукна, с тесёмкою по краю, зелена.Одета будто на парад, такой прелестнейшийнаряд для тех, кто в играх дни проводит всеподряд и не скучает, работы у неё нет дажев мае. Живет, труда совсем не зная, что твояптичка заводная. И вот она передо мной,образчик прелести чумной. Сказав «мерси»и расспросив, а я ведь тоже не спесив, как имяей, пренебреженья я не увидел даже тени,как раз наоборот, её ответ был очень прост:«Меня назвали Сан-Суси, ты о чем хочешьПопроси, я всё всегда исполню, и мне ничтоне лень». «И так проходит каждый день?» —спросил я удивленно. Она, сказавнепринужденно, что косы лишь плетет с утра,затем, пока не выгонит жара, гуляет в садикеодна; так, да, проходит целый день, какая можетбыть тут лень? Гордясь хозяином своим,что сад здесь этот насадил, трудясь, один совсем,как перст, и сам теперь следит за ним, а несидит, как старый пень, или на выслуге царь-перс.Когда сад вырос, он оградой замкнул его отзлого взгляда, на зубчатой глухой стене фигурыесть, они одне сюда не могут въехать иль войти,чтоб в играх счастие найти. Мой господин —великий Репозан, но лишь когда лепешеквоз роздан. Да, лишь когда труды закончит он,об этом, верно, знает Руссильон. Сюда приходитон всегда, чтоб слушать пьяного весной дрозда.Когда же он резвится, то и народ всяк веселитсяв чудесном сем саду (теперь уж точно я сюда нераз зайду). Ему всегда бывает лестно,что мест красивей неизвестно.Когда окончен был рассказ, я, протеревшиправый глаз, сказал: «Наверное, у вас так всёприветливо вокруг, раз ваш законный милыйдруг месье Де Репозан, блистательных особсобрав, покажет свою свиту, чтоб мог я еювосхититься, дивяся виду, когда в ней всякийстоль красив, и даже вовсе не спесив!»Но больше слов я не нашел и молча дальшея пошел… Да, правда, вижу – сад цветущий,но раз хозяйкою допущен, то за высокою стенойнашел я прямо рай земной. Зачем слова?Воображение богато, но и оно тут бедновато,чтоб в красках передать сей рай, как тыего ни представляй. Здесь ласточки легки какстрелы, и всюду слышен птичий звон, он таксилен, я знаю, что без труда заглушит попугая.Так ими поглощенный, я ликовал, и, увлеченныйвиденьем славным, всё забыл, и даже оченьсчастлив был. За столь бесценную услугублагодарю свою подругу, что в кущи райскиеввела и так добра ко мне была, её в стихахпревозношу, что было после, расскажу, чтобувидать из глазу в глаз того, кто садэтот отдаст в моё именье хоть на час.(Я после опишу сей сад, животных полныйвертоград!) Итак, я здесь безмерно рад: справляяслужбу куртуазно, поют здесь птицы оченьразно, вот тут уверен я почти, что ноты не у всехв чести. Тут лэ любовные звучат, поёт их птицбольшой отряд, одни на низких нотах шпарят,другие, меж собой базаря, берут высокие тона.Так набежавшая волна мне звуком сердцеосвежила и от хлопот земных отмылабез мыла, щетки и ерша, ну до чего вся жизньздесь хороша! Однако где же Репозан?Хоть глазом глянуть, всё отдам,на самом деле, что из себя он представлял,мужчина этот бонвиван. «Ага, да вот он, вотсмешит! – кричит мне громко Сан-Суси, —Иди на запах, поспеши! Какой? Ой-ёй…Да боже ж мой, ну ты совсем, дружок, простой!Укропа с тёртой мятой! Болван такой! Ты что-тотам ещё сказал? Получишь пинка в зад!»Тут ринулся я в сад, сгорая любопытством,сжимая свой оскал. Плутал недолго, но спервая услыхал камланье птах, и лишь потом я вдругузнал того, кого я здесь искал, и тут меня совсемобъял большой безумный ах. Как ослепительныказались те существа, что там встречались!Руками взявшись, тот народ составил дружныйхоровод, и Радость их была солисткой, народнойистинно артисткой. Так Радость пела, и покойс тем пением вливался в мой настрой.И Радость, весело вертя хвостом (была она вобличье непростом), кружилась быстро в танцетом, и круг был ею весь влеком.Фигуры в нем изображала и ритмы ножкойотбивала, притопом лёгких башмачков, порядокбыл у них таков. Однако что же музыканты,флейтисты, также оркестранты, жонглер именестрель, что голосом выводит звучно трель?Так весело они поют и не считают здесь минут.А в чем задача господина? Следить за кругасерединой и выдвигать попарно дам, и тут ихделят дам-не дам, поелику он любовалсясам; в прическе каждый завиток сидиткак влитый, видать, на суперпенку витый,нелепого наряда нет, всё ладно, и покрой, и цвет.Так грациозно танцевали, то разбегались, товстречали друг друга, радостно смеясь,соприкасались и, кружась, друг другаискренно лобзали, но снова скоро убегали.Да, эта юность столь резва, что закружиласьголова, мне был бы труден этот трюк – вдругвстать в тот круг как друг. Я взглядомвстретился с одной, навскидку просто вамп,сказать могу, однако, вам, что Куртуазностьюзовут прекраснейшую даму. Так расторопна,так добра, ну и походка от бедра, когдавзмахнет она ногой, или рукой, точно не знаю.(Да как мне знать, коль дело было в разгармая?) Она, любезно так воркуя: «Чем быть могуполезна вам? Всё дам, не дам лишь поцелуя.К тому ж, настал и ваш черед вступить в нашобщий хоровод, ваше лицо и платье – всёкрасиво», – сказавши это неспесиво,берет меня прям за рукав. А я, ни слова несказав, нисколько не смутился, взял да и встал,хотя совсем не замышлял, однако смелостихватило. Вообще-то это очень мило, что добройдамой приглашен. Так, хороводом окружен, ярассмотреть могу свободно кого угодно,танцоров тех со всех концов: наряды, выправку,лицо и чем садятся на крыльцо. Отчет даю, натом стою: наш Репозан и прям, и строен, высок,собой прекрасен, самой Природой избран он, влюбой компании Пан – он. Его фигура безизъяна, лицо кругло, в меру румяно, в егосияющих глазах лазурь, что в майских небесах,и волосы бегут волной, блестит оттенок золотой.В плечах сажень косая есть – чтоб мне нивстать, ни сесть, но гибкий пояс говорит, чторыцарь сей мышцу имеет, как гранит, сказали бвы о нём – герой! Так доблестно хорошсобой. А уж какой он кавалер! На свете нетлучше манер. Наряд богат и ловко сшит, наплатье из парчи фигуры птиц, а на ногахпростые туфли на шнурках, не сапоги и несандальи, короче, вы б его узнали.

3.

На голове венок из роз, он смотрится, что твойХристос. Но кто же так его любил, что венчиксей ему столь мил? Певица Радость, да, онавсегда быть спутницей горда. Веселым танцемувлечен, за руку крепко держит он прекраснуюдевицу, ну как ей можно оступиться?Её лица румяный тон был словно розовый бутон,а кожа до того тонка, что не удержит и щипка,сразу синяк, и ох, и ах, и ты остался на бобах.Нос, видно, вылепил сам бог, а ротик целоватьбы мог без устали любого, (ну, это нам как разне ново), белесый волос был густой, блестел нанём шнурок простой. На шляпке шелк, вот гдеотделка, да как рисунок вышит мелко! И платьезолотой тесьмой расшито щедро дорогой, наплатье господина точно такая же картина!Да, бог любви был в хороводе, в его капризах,как в погоде, нам ничего не угадать, стреляетвсегда метко, чтоб попасть, и вряд ли сей капризкто-то исправит – он лично всеми правит.В служанку даму превратит, заносчивость ейвоспретит, он против всех порядков светасеньора сделает валетом. Но сам он выглядиткак дож и на виллана не похож.Боюсь, не описать мне четко плащ Амура,в таком и леший не смотрелся б хмуро,он был сплетен из стебельковразличных полевых цветков:и чисто белые цветки, и голубые васильки,рисунок так замысловат, что будто вышит целыйсад. И к водопою шли попарно и мелкий зверьи леопарды. Орнамент, что их окружал, сюжетединый содержал: весьма чудеснейшие птицы,а с ними молодые львицы, эмблемы, ромбытоже есть, ну как такое можно сплесть!Амура шапка источает такой прекрасныйаромат, что полон им чудесный сад, и соловьинад ним кружатся, и детки их спать не ложатсявечерней позднею порой, хотя пора лететьдомой. Спустился и Амур тут, наконец,он появился в сонме птиц, как их отец.А рядом с ним Нежнейший Взор, но смотрит онвсегда в упор, пока упор не упадет, прекрасныйюноша поёт. В руке, однако, он держал дватюркских лука, но мешал тот груз его движенью,он мог лишь наблюдать круженье. Один былстарый лук и крут, почти совсем уже погнут,зато изящен лук другой, из древесины молодой,он отлично отшлифован, и вдоль как будторазрисован фигурками Прекрасных Дам икавалеров по пятам. Всего десяток стрелв наборе, не говорим мы здесь о вздоре —лишь половина в оперенье золотом,всё складно так лежало, остро, что твоё жало.Те стрелы всякого б достали, пока они внутри,и жертвы сильно бы страдали, но не металл быих замучил, Краса, и как на это смотрят Небеса?Но хоть она и лучше всех, её успех не длитсявек. Куда как чаще успех имеет настоящий еёсестричка, Простота, всегда мила, ко всем добра.Была и третья здесь сестра, ей храбрость добавляетценность, зовут девицу Откровенность,что с Куртуазностью в ладах,скажу я вам – и ох и ах легко ей удаются, сКомпанией такие хорошо ведутся. Недалеколетят их стрелы, есть и у них свои пределы, ноесли кто-то под рукой, он тут же станет сам несвой. А пятую прозвали Милый Вид, опасностион не таит, да вот и он способен поранить туособу. Как скверны те другие пять! Врагу бы ихне пожелать! И первая из них – Гордыня, видотвратительный второй, презренной Низостикривой, она всегда вся в черной краске,Предательства жестокой маске. Ещё средь ниходна была, Стыдобой вроде названа, четвертуюс большой печали Отчаяньем зачем-то звали, апятая – Непостоянство, вот эти все в горбатыйлук положены пучком ровнёхонько в пять штук.О силе стрел молчим пока, но обучу не свысоказначенью их и смыслу, всю истину, клянусь, исам я не осмыслю. Ещё не кончен мой роман,огласке честно всё предам, всему имеется свойсрок, пока изучим сей урок. Вопрос: зачем жебог любви их выбрал в спутники свои? Он нежнообнимал Красу, как заводной, кружась юлой,она не сумрачна была, хотя лицом белым-бела,и облик весь её сиял, и мир вокруг весь освещал,сравнимо разве что с Луной! Ведь рядомсвечкою одной казаться станет всякаязвезда. А стан прямой так хрупок был,и лик раскрашен без чернил, и косы светлые допят, схватить в ладонь их всякий рад, былаб хорошая езда и подходящая звезда, чтобыумчаться в глушь, хоть кто-то скажет —это чушь. Мне б не забыть её вовек,но где ж тот прошлогодний снег?Волненье сердце наполняет, когда о нейнапоминает какая-нибудь брошь. Чего жхорошего мне в том? Мы это памятью зовём.Но у соседки Красоты весьма надменные черты,к сестре так смело подошла, ведь ростом сильнопревзошла она саму Красу, и всем всегда внушаетстрах, кто с нею, знаешь, не в ладах. Порой всянаша жизнь в этих руках, а что зовут еёБогатство, увы, но это так, поймёт, конечно,всяк дурак, легко прикормит подлецов,завистников и сонм льстецов:любви достойных лишь унизить они мечтают,и надо видеть, где витают их мысли подлые,их сны, они ведь для дурного рождены, зависятвсе от госпожи, при ней, что робкие пажи,графья и короли, но стоит только отвернуться– и в сей миг словесные ножи запустят в ход,честнейшего здесь не щадят, вся жизньстановится, что ад. Богатство выглядело знатно,одежда скроена занятно, везде пурпур и злато,а воротник был серебром чернёный обводник,блиставший сотнями огней из бриллиантов идругих камней, а поверх платья пояс с пряжкой,ни у кого таких замашек не найти, одноБогатство на такой демарш рискнет пойти.На пряжке дивный камень был, он свойствачудные таил: давал он отвращенье от всяческогоотравленья, другой от боли был зубной – лишьброшен взгляд, один-другой, и зубы больше неболят, и тут же позабудется сей ад.На белокурых волосах, в тугих затейливыхкосах сияет диадема, в оправе тут рубин идивный изумруд, а также всяк сапфир —оттенков разных целый мир, но вот дилемма:раз даже ночью свет алмаза простому глазувиден сразу, то что тогда дороже – самобогатство или цельность рожи?С ней под руку всегда милейший друг (и неодин), прекрасный, молодой, конечно же,блондин, и тот предпочитал один селиться,как будто чтобы без стеснения рядиться.Но, словно вор, себя браня, он всё ж мечталукрасть коня иль хоть из золота игрушку,чтобы серьгою вставить в ушко.Ведь надо ж деньги добывать, чтобы расходыпокрывать. А рядышком стояла Щедрость,всех одарять её потребность, известны всем еёманеры – всегда с ней рядом кавалеры.Её хоть даже разори, она ответит вам – бери!Таков уж Александров род, щедротами онкрепости берет, но и Стяжательство само не такуж сильно мудрено, хоть и стремится накопить,да Щедрость всё же впереди. К врагам —с подарками всегда, и вот они уже друзья,и нищий и богатый рад, что нет у Щедростипреград. Скупой один среди людей не можетотыскать друзей, а Щедрость души покорит,как привлечет металл магнит. И носит онатот же цвет – её пурпурный силуэт точен истроен, как рояль, а взгляд стремится вечновдаль. Лицо красиво, как у всех, а что до ворота,вот грех, забыли, что ли, его к одежкепришпандорить? И хоть была вся грудь навылет,её не портил этот выход, все отмечали её вид,что платье хорошо сидит, ведь любоваться быломожно её атласной белой кожей, под руку онавела рыцаря Круглого стола, придворногоМедведя, что имя Доблесть у него,то не смущает никого. С турнира к даме онпримчался, но вот соперник оклемался, гремиткопьём он под окном, но фигу видит лишь вверхдном. Помят копьём блестящий шлем, так уж нелучше ль сдаться в плен? За ними Искренностьскользит, и у неё прекрасный вид, глаз синий,чистый, как слеза, ну и лицом она бела.Опять же, родом из блондинок, и на одежде нетпылинок, округлы брови, лёгок верх, ей тожепрочим мы успех, чистейший, как первейшийзимний снег. И светлый лик её являл признаниесвоё с готовностью тому быть верной, кток ней любовь проявит первый, в душесочувствие имеет и всех без устали жалеет.Одежда из простого льна ей в украшение дана,и замечательно сидела, а цвет, конечно же, былбелый. В руке её дрожала ладонь красивогоюнца – любить он может без конца, и былпохож он на сеньора, какого-нибудьтам Виндзора, я принца в нем тотчас признал,хотя и имени не знал. Тут Куртуазность вселюбили, она любила тоже всех, ну и меня, знать,не забыла, в чём признаюсь, случился грех.Едва заметив в стороне, она приветливо ко мнепридвинулась без риска – не подозрителен, неглуп был взгляд и тон не груб, с такою можноговорить, без страха осмеянным быть.Была она темноволоса и очень из себя пригожа,и друг её весьма хорош – с оружьем в замок былон вхож. Вдруг вижу, что невдалеке здесьБеззаботность налегке, я описал всю прелесть вней, и нечего сказать сильней. Однако всё жотмечу, что бесконечно счастлив был, когда,калитку отворя, впустила в сад Суси меня, хотяслегка и побраня, а рядом Юность, будто пава,на стройных ножках выступала, пятнадцатьминуло всего, ещё не знает ничего.Резвиться было ей привычно, она прелестна имила, ни на кого не держит зла, и друг её тутприскакал и так девчонку обнимал, ведьрадостней других утех поцеловатьсяим при всех. Парнишка этот тут всех краше,и вряд ли он подружки старше. Не всехя перечислил здесь, ещё тут кой-какие есть,но, круг танцоров рассмотрев, я путьпродолжить захотел туда, где лавр растёти кедры местность украшают,где сосны томные шумяти тутовых деревьев ряд.Танцоры вволю наплясались,и отдыхать ведь тоже бремя,потехе час, гулянью – время,и все на парочки распались,и очень быстро разбредались,чтобы в тени о личном говорить.Чудесно отдыхать умеет это племя!А я всё дальше уходил,по саду весело бродил,и вдруг случайно стал свидетель,как бог любви слугу приветил,и вот какой тут разговор повелс ним Нежный Взор. Амур в печалирассуждал, что лук без дела пропадал,вдруг, вынувши одну из стрел,он на прицел меня берет —да мне уж ясно, что за планзамыслил обормот.

Конец ознакомительного фрагмента.