Читать интересную книгу Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Ну? — Откинув крепкий штырь засова, я встала на пороге. Сложила руки на груди, прищурилась. — Какому несчастному вздумалось беспокоить почтенную женщину?

Годов ему на вид — один-два над дюжиной. Повязка набедренная грязна, как ненастная ночь, в растрепанных черных волосах соломинки запутались, ноги пыльные. Исцарапанный весь, тощий. А на плече — я пригляделась внимательнее — выжжен синеватый треугольник. Рабское клеймо.

— Мне бы тетушку Саумари... — прохрипел он и неуклюже поклонился. Ясное дело, деревенщина. Городских-то рабов учат правильные поклоны класть.

— Ну, я это. — Голос, когда надо, у меня колючий как чертополох. Сейчас, наверное, надо. — А вот ты-то кто, сопливый? Чего тебе? Ежели сбег откуда, лучше сразу проваливай, не то стражников кликну.

— Тетушка! — взвыл он и повалился в горячую пыль у крыльца. — Смилуйся, помоги. Господин мой... помирает. Избили его...

Так-так. Это уже интереснее. Что ж за господин такой?

— Помирает, говоришь? — хмыкнула я. — И кто ж господин твой? Откуда родом?

— Звать его Алан, — все еще валяясь на брюхе, сообщил мальчишка. — А рода его я не знаю. Издалека он. Мы из Хайлассы с ним шли, в Таорам. Ну а дорогой так стряслось... Крепко его побили. Хорошо, город ваш поблизости, я сюда побег, ну и сказали мне, мол, если кто и возьмется, так только тетушка Саумари. Господин заплатит, ты не думай... У него серебро в поясе.

Странно это мне показалось. Господин уж точно не из высокородных, к тому же имени такого никогда я не слышала. Чуток на меннарское смахивает, да иначе у них звучит, протяжнее. Кто его побил? Разбойники? Знаю я, что такое разбойники. Они не бьют, они режут. И серебро в поясе. Какое, к богам, серебро после разбойников? Значит... И зашебуршились у меня в душе нехорошие подозрения. Кем бы ни был его господин, а человек он явно беспокойный. Лучше не связываться, здоровее будешь.

— И где ж он сейчас? — осведомилась я.

— Да прямо за городской стеной, в рощице. В тенек я его оттащил. Плохо ему. Если ты, тетушка, согласная, я мигом! Людей кликну, притащим.

Мне и самой интересно было, я согласная или как? По всему следовало погнать отсюда и раба этого, и господина подозрительного. Подумаешь, избили! При чем тут я? Зачем неприятности собирать, как репья? Смиловаться просит. Ишь как пузом-то елозит... А с другой стороны, завет наставника...

— Серебро в поясе — это хорошо, — задумчиво сообщила я. — За услуги свои я недешево беру... Ну так уж и быть. Тащи господина. Хотя постой. Сейчас не найдешь ты никого, кто б его приволок. Хорошие люди работают, а отребье всякое на базаре... Погоди чуток. — Приняв наконец решение, я спустилась с крыльца. — Да встань, дырку мне тут в земле протрешь. Дожди пойдут — лужа будет.

Я сходила напротив, к старому Иггуси, горшечнику. Хороший он старичок, молчаливый, и сыны его, Гаймих и Стауми, такие же. Да и обязаны мне кой-чем. Ясное дело, Иггуси не препирался ничуть, вывел мула и младшего своего взял.

— Вот с ними пойдешь, — сказала я мальчишке. — Звать-то тебя как, сопливый?

— Гармаем кличут, — мгновенно повеселев, сообщил он. — Ты помоги, тетушка, Богом Истинным прошу.

— Кем-кем? — хмыкнула я. Ну-ну, Богом Истинным... Кое-что прояснилось. Слухи-то по земле бродят...

Вот только что посмеивалась я над дурочкой Миумах, а сама-то дурее ее в дюжину раз. Нашла с кем связаться. И обратно ведь не повернешь, слово с губ слетело.

— Ступай-ступай! — буркнула я и ушла в дом готовиться.

 

Вода — она дырочку найдет. Вот так же и сплетни — как бы ни пыталась я утаить, кто у меня в доме появился, а знаю, без толку, — назавтра вся улица станет языки чесать. Пускай и горшечник с сыновьями умолчат, и этот вот шустрый парнишка зашьет себе губы — а кто-нибудь да подглядит, ветром кому-то в уши надует. Так у нас всегда.

И, однако же, я радовалась, что лютое полуденное солнце загнало всех под крыши. Может, никто и не видал, как старик Иггуси завел мула ко мне на задний двор, как затаскивали они со Стауми тело в дом.

Едва я глянула, все у меня в голове сложилось. Это не разбойники, уж точно. Это — камнями. Селяне — они люди смирные да пугливые, чужую кровь на себя вешать не хотят. А камнями закидать — поди разбери, чей булыжник довел дело до конца...

Отпустив старика с сыном (те и рады были убраться поскорее), я села на корточки возле опущенного на тростниковую циновку тела. Весь грязный, плащ из козьей шерсти разорван, хитону тоже одна дорога — на тряпки.

А лицо... Запекшаяся кровь перемешана с пылью, глаза закатились. Но дышит все-таки. Хрипло, прерывисто, а дышит. Не хочет его живая сила в воздух утекать.

— Чего расселся? — зыркнула я на Гармая. — Пошли, покажу, где кухня, где вода, где тряпки. Воду согреешь, сюда снесешь, оботрем твоего господина, посмотрим, что от него осталось. Только сначала сам на дворе помоешься, ты мне тут грязный не нужен. В грязи зараза живет.

Вспомнилось мне, как наставник Гирхан учил промывать раны. Я-то по первости удивлялась, с детства привыкла, что земля — она великая мать, она спасает и исцеляет. К больному месту ком земли прикладывают. “Как же, — насмешливо кривил губы наставник, — жди. Земля — это просто грязь, в которой мелкие черви живут. Они коли в кровь попадают, так и гадят в нее, а выделения их суть яд”.

И прав он был, Гирхан. Никакая самая лучшая мазь не поможет, коли кровь уже отравлена. Говорят, и таких лечат умелым волхвованием. Да вот сколько ни живу, а своими глазами ни разу настоящего чародейства не видала. Такого, чтобы не усомниться. На ярмарках-то чего не насмотришься — там тебе и дерево из семечка за минуту вырастят, и виноградины из ушей тебе достанут, и монетка твоя в ладони у искусника растает. Только вот хитрость эта обычная, человеческая. Искусники, конечно, свои секреты не выдают, кормятся они с них. Но разве станет настоящий чародей на ярмарке кривляться за горстку медяшек?

Вскоре появилась горячая вода. Ну что ж, посмотрим.

На время вылетели у меня из головы и тягостные мысли о людях Бога Истинного, и память о наставнике — точно мед диких пчел, сразу и горькая и сладкая. Остался только этот странный Алан. Когда отмыла я его (ух и сколько же тряпок ушло!), оказалось, что кожа у него непривычно светлая, как у людей с дальнего севера. И хотя большой он и тяжелый, а по всему видно — слабоват. Такие руки ни мотыги не держали, ни меча, ни кузнецкого молота. Уж не высокородный ли он из Внутреннего Дома? А то и светлый держатель? Но больно имя чудное.

А вот раны его оказались не столь страшны, как думалось мне поначалу. Крови вытекло не так уж много, главные жилы не задеты, и руки-ноги вроде не переломаны. Ребра... С ребрами хуже, одно-другое, похоже, треснуло. И ушибов полно, будто толстыми тростниковыми палками его отходили. Да ведь и после палок люди встают. Что там с головой, пока не ясно, били крепко. Но жить уж точно будет.

Что ж, дело знакомое. Есть у меня, к счастью, нужные травы. Заварю зелья да натру, смешаю с гусиным жиром, сготовлю мази.

— Как он, тетушка Саумари? — подал голос мальчишка, доселе молча сидевший на корточках в углу. — Вылечишь?

Я повернулась к нему:

— Лечить буду. А вот вылечу ли — это уже не ко мне. Это, — во рту у меня сделалось кисло, — как боги сообразят. Крепко твоего господина отделали. А вот за что его добрые люди камнями побили, ты мне сейчас и разъяснишь.

Гармай зыркнул на меня спелыми виноградинами глаз:

— Ничего себе добрые! Ну ты, тетушка, и скажешь. Как звери набросились. Ну чистые разбойники!

— Знавала я разбойников. — Разговор не мешал мне растирать сухие стебли травы острожара. — Те свое дело знают. Камни — это не их оружие. Порезали бы разбойники господина твоего. Заодно бы и тебя порезали, чтоб государеву стражу не навел. И серебришко все бы выгребли. А тут гляди как благородно! Рук, значит, добрые селяне марать не стали. По древнему закону, камнями. А древний закон что говорит? Конокрада разрывают конями, поджигателя медленным огнем палят, вору руку рубят, соблазнителю чужой жены ясно что режут... А камнями — это, значит,

богохульника. И кто же, выходит, твой господин?

Мальчишка опустил голову, но промолчал.

— Ты мне молчать не смей! — Закончив делать мазь, я принялась осторожными круговыми движениями втирать ее в кожу Алана, стараясь не слишком давить на посиневшие места. — Раз уж ко мне прибег, всю правду и выложишь, сам. А не то, — я решила, что пришла пора пугать упрямого парнишку, — заклятье черной луны на тебя наложу, под заклятьем-то у любого язык развяжется. Только вот потом худо тебе будет. Черная луна твое сердце изнутри выест...