Читать интересную книгу Том 5. Дар земли - Антонина Коптяева

Он сел на краю нар, ссутулился, придавленный тяжестью возникших противоречий.

«Зря ты, глупый, приехал нынче, надо было написать, что не отпускают с работы, — корил он себя. — Может, у этой Наджии характер плохой, и всю жизнь буду я каяться».

— Ты не заболел, сынок? — Мать пытливо заглянула в его лицо, залитое темным румянцем, постояла, перебирая висевшие на груди четки, сделанные из косточек хурмы. — Хочешь, я катыка принесу?

Не дожидаясь ответа, она слазила в погреб, постелила на нарах скатерть, поставила чашку квашеного молока, положила кусок хлеба.

Во дворе весело звучали звонкие девичьи голоса; это сестренки хозяйничали там, и Ярулла остро позавидовал их беззаботности: им, конечно, интересно такое событие в семье, — брат женится! — а ему одно огорчение.

Он и не притронулся к еде. Шамсия угадала смятение сына, подошла, неловко поправила над его лбом прядь жестких волос.

— Наджия — славная девушка, ты не беспокойся. Мы с отцом тоже не сами сказали, что согласны пожениться, другие сказали за нас. А прожили вместе душа в душу. — Шамсия вдруг нахмурилась: вспомнила, что не вдвоем с Низамом прожили они свой век, была еще София-апа в этой избе и у нее тоже были дети от Низама. Но минутная хмурь быстро сменилась на лице женщины выражением привычной туповато-непоколебимой покорности долгу. — Мы о твоей женитьбе много думали и все обсудили. А если ты о Зарифе печалишься, то зря. — Заметив, как дрогнул Ярулла, мать добавила уже сухо, жестко: — Она со всеми мужчинами заигрывает, вертлява не в меру. Такая хорошему татарину не ко двору.

Двое суток кружила, бесновалась метель, замела сугробами пути-дороги. Солнце утонуло в облачных перинах, и белая пасмурь, скрадывая дали, затянула окрестность. Видимость ограничивалась то деревенскими околицами, то крышами соседних изб, с которых ветер сдувал космы дыма, перевитые снежной замятью. Мир страшно сузился, и от этого Ярулла еще острее ощущал безвыходность своего положения.

Женщины не успевали счищать снег с крылечек, мужчины прорыли вдоль улицы глубокие ходы — траншеи; не только на санях — на волокушах не проберешься. Но о свадебном поезде никто в семье Низамовых не тревожился: после сговора и первой ночевки жениха у невесты свадьбу можно играть хоть через неделю, хоть через год. Бывали случаи, когда невеста входила в дом родителей мужа уже с младенцем на руках.

— Вот я закончу курсы и привезу к тебе твою Наджию на тракторе, — сказала Ярулле Зарифа, как бы невзначай встретив его на тропе среди крутящихся снежных вихрей.

— Я и без тебя привезу, — ответил он, уязвленный ее насмешкой.

Погода погодой, но лошади у Низамовых не было, а лошаденка будущего тестя не годилась для свадебной упряжки, и даже на махан не годилась: выведи в поле — упадет под первым порывом ветра.

— Правда, чего тебе не терпится? — Зарифа совсем забыла о девичьей скромности, но вдруг притихла, побледнела и, открыто глядя в глаза Яруллы, сказала с упреком: — Ведь ты даже не знаешь, какая она, эта Наджия. Ты столько лет не был в деревне, а она с детства от всех пряталась. Потому что некрасивая! Потому что бородавка у нее чуть не на носу! — Голос Зарифы зазвенел, а лицо осталось печальным: погас блеск в глазах, жалко изогнулись губы, и Ярулле захотелось взять ее на руки, успокоить и приласкать, как ребенка.

Но вместо того он сказал с нервной грубостью:

— Ты лучше изучай гайки на тракторе. Помощников у тебя найдется много, а женихи будут бояться, как бы ты сама первая к ним не посваталась.

Зарифа сразу вскипела гневом, большие глаза ее сделались огромными. Теребя концы шали, запорошенной снежком, она подошла вплотную.

— А что ты мне в прошлом году говорил? Ты забыл разве, что у меня уже есть жених? Не я тебя сватала — ты за мной бегал, а теперь к другой переметнулся. Глупый ты, да еще и злющий. Если бы я тебя не полюбила, не расстраивалась бы из-за твоей никчемной свадьбы!

С тем и убежала возмущенная, а он остался, в самом деле поглупев от ее резких слов.

«Ну и девка! — прошептал он, опомнившись. — Если опять посмеяться хочет, пусть в другом месте поищет легковерного дурака. Полюбила! Если бы полюбила, не сбежала бы из деревни. Что ей так загорелось с этими курсами?»

Однако вместе с досадой такая нежность и жалость к Зарифе пробудились в нем, такое желание догнать и просить о прощении, что даже слезы выступили на глазах. Обидел… Нестерпимо обидел девушку, которая бросала вызов всем старым порядкам. Сгорая от стыда, Ярулла рванулся за нею, но Зарифа уже исчезла в метельной сумятице.

7

Еще на крыльце сдернув шаль и отряхнув ее от снега, Зарифа вбежала в избу. Бибикей, сильно постаревшая за эти годы, сидела, держась за щеку, и уныло глядела в окошко, затянутое морозным узором: у нее болели зубы. Все шестеро сестер и два брата Зарифы были дома, и каждый занимался своим делом: сестры пряли шерсть и конопляную кудель, сучили нитки; один брат, шорник, вырезывал ремни из сыромятной кожи, другой, еще подросток, мастерил из конского волоса силки для охоты на рябчиков и тетеревов. В избе было жарко, пахло дегтем, а от лампы, коптившей из-за разбитого стекла, тянуло керосином.

— Просто задохнуться можно! — проворчала Зарифа, окинув всех сердитым взглядом: тут и кошка с котятами, и заболевшая гусыня, и новорожденный теленок — присесть негде, не то что поплакать!

Никто не обратил на нее внимания. Почти так же было и в день ее приезда на каникулы. Суетилась, торопилась домой, но никого не обрадовало появление родного человека. Подарков привезти не смогла, а в семье, живущей впроголодь, добавился лишний рот.

Только Бибикей, ревниво оглядев дочь, погладила ее, как маленькую, и сказала все еще звучным голосом:

— Не скоро закончишь там свои занятия! Вышла бы лучше замуж — помогла бы матери: Магасумов сельской лавкой заведует, не пожалел бы для родни…

Зарифа сначала обиделась, но потом, окруженная бедностью домашнего быта, поняла равнодушие братьев и сестер и не смогла осудить мать, измученную постоянной лютой нуждой.

Ну, в самом деле, что за жизнь: даже поплакать негде!

Набросила шаль и выскочила из душной избенки. В низком хлевушке, сплетенном из тростника и обмазанном глиной с навозом, шевелятся над входом соломинки, поседевшие от дыхания коровы. Побелели, заиндевели и стены. Присев на скамеечку для дойки, Зарифа закрыла лицо руками, и давно просившиеся слезы потекли меж пальцев.

«Видно, не понравилось Ярулле, что на курсы поехала! Какие жестокие слова говорит! Неужели не понимает, что только работа избавит меня от Магасумова! Разве я стану хуже, если выучусь на тракториста? Отчего же Ярулла согласился жениться на другой? Почему разговаривает со мной так злобно? Похоже, раскаивается в том, что хотел увезти меня из деревни. Боится, чтобы я не напомнила ему об этом. Какой глупый! Какой дурной! И все равно я люблю его!»

Еще девчонкой полюбила она Яруллу… С чего началось? Копали в поле картофель, потом сидели у костра среди разрытой земли, покрытой увядшей ботвой; в осеннем свежем воздухе пахло дымком, печеной картошкой, сытной пылью от туго набитых мешков. Тогда и возникло у Зарифы желание подружиться с красивым тихим подростком, который, ни о чем не догадываясь, смотрел куда-то мимо непоседливой девочки, держа в руках обгорелую хворостину, которой перевертывал и доставал картошку, роясь в горячей золе.

А Зарифе, наслушавшейся всяких разговоров и очень боявшейся, чтобы ее не просватали за какого-нибудь старика, вдруг захотелось, чтобы этот мальчик влюбился в нее. Пусть он украдет ее, как это водилось в деревнях, по договоренности между молодыми людьми, если жених не может уплатить калым за невесту. Они убегут в лес, притихший и желтый (ведь свадьбы всегда играются осенью или зимой, после обмолота), так же будут печь картошку у костра, собирать ярко-красные среди побуревших листьев венчики костяники, холодной от утренних заморозков. А вернувшись домой, будут спать вместе под стеганым лоскутным одеялом, как их родители. Такая перспектива совсем не пугала девочку, когда она широко раскрытыми глазами рассматривала доброе лицо своего юного избранника.

С тех пор Зарифа и начала вертеться перед ним, шаля и гримасничая, точно обезьянка, которую однажды вел по дороге словно с неба свалившийся фокусник-китаец. Орава ребятишек и деревенских вечно голодных голосистых псов сопровождала его.

— Мадама, потансуй! — приказывал фокусник.

И «мадама», забавно скорчив рожицу с печальными человеческими глазами, кружилась под звуки флейты, придерживая тонкими пальчиками подол красной юбки и пугливо помаргивая на собак, которых зрители отгоняли камнями.

Ярулла тоже увязался за фокусником, а Зарифа, не отставая, бежала рядом с ним, держась за его сильную руку.