«Дневник словесника» описывает жизнь в трудное время, когда как в центре, так и в провинции активизировалась черная сотня[4] — «союзники», как называли их тогда. Они имели свои многочисленные газеты, местные организации, тесно срастались с бюрократией, оказывали сильное влияние на власть предержащих — и как увидит внимательный читатель — на функционирование школьных заведений. Больше десятка статей было опубликовано в черносотенных газетках, в которых поносились барнаульская женская гимназия и автор публикуемого дневника. Все это еще более осложняло жизнь педагога, которому надо было противостоять и разнузданному идеологическому нажиму черной сотни.
Один за другим проходит перед читателем «Дневника» целая череда руководителей гимназии. Вот назначается председателем педагогического совета женской гимназии некто Б-ский — «карьерист до мозга костей, строящий все на связях и протекции, а потому надменный с низшими и заискивающий с высокими», который не гнушается доносами, слежкой, провокациями. Его заменяет регистратор духовной консистории, горький пьяница. Следующий начальник Ш-ко — убежденный борец против проникновения в гимназию «кухаркиных детей», любитель сыска и декламации. Директор мужской гимназии, который «окончательно превращается в жандарма» и снимает допросы с родителей, чтобы скомпрометировать одного из них. При всех различиях эти начальники едины в своем непрофессионализме, в неустанном гонении на любое полезное педагогическое начинание.
И невольно читатель задаст себе вопрос: что за удивительный механизм функционирует здесь, который безошибочно отбирает из огромного числа честных, деятельных, способных педагогов людей, наименее подходящих для выполнения своих функций? Почему всплывают далеко не лучшие представители рода человеческого? Почему педагоги не имеют к подбору начальников никакого отношения? Неужели учителя сами не в состоянии выделить из своей среды руководителей?
Все дело, видимо, в том, что власть боится, не хочет поступиться далее самым малым — делегировать, хотя бы частично, право принятия решений в области образования, опасаясь прихода людей самостоятельных и просвещенных. Она сознает важность своей привилегии — раздавать должности, хлебные места тем, кто больше «уважает», говоря точнее, кто самоотверженнее лакействует. Ведь кто пойдет за безыдейной и бездарной властью без пряника и кнута? Наконец, сфера просвещения кажется для власть предержащих очень подходящей еще и потому, что здесь — по их представлению — не требуется никакого профессионализма, здесь может занимать должность любой. Сюда можно отправить и кума, и свата, и лизоблюда, и просто ни на что не годного человека.
Сознание, что целиком и полностью как назначением, так и существованием своим чиновник зависит от связей в округе, министерстве, в свою очередь укрепляло в нем убеждение, что закон для него не писан. «Здесь в каждой школе, — отмечает автор, — есть своя власть, одаренная большими полномочиями. И эта власть в лице директора или председателя, как у нас, держит всю «вверенную ему» школу в своем кулаке».
Полное отсутствие правосознания, равного для всех подчинения закону, слепое подражание высшему начальству, которое с особенным удовольствием при всяком удобном случае демонстрирует, что законы не для него, что я, как хочу, так и ворочу, — характерно для всех этих спущенных сверху на ниву просвещения деятелей. «Законно или нет, это мне знать!» — без обиняков объявляет педагогам председатель женской гимназии.
«Положение современного педагога, — пишет Н. Ф. Шубкин, — поставленного между либеральным обществом, с одной стороны, и между начальством, опирающимся на черносотенное меньшинство, нередко вырабатывает из учителей двуличных политиканов провокаторского типа. Почти каждый неглупый педагог, желающий сделать карьеру, принужден вести двойную игру, угождая и обществу, и начальству. И какие некрасивые истории разыгрываются подчас на этой почве!» Весь «Дневник словесника» — как бы иллюстрация к этим словам.
На такой почве произрастала и проблема «кухаркиных детей» — допуска в гимназию менее обеспеченных учеников. Против их допуска в среднюю школу решительно настроено начальство. Директор мужской гимназии систематически донимает таких учеников дополнительными расходами, стараясь выжить их из гимназии. Те же взгляды открыто проповедует и председатель женской гимназии, утверждая, что единственный недостаток современной школы — допуск в нее «кухаркиных детей», которые не способны к культуре и понижают уровень школ. «Это его любимый конек, — свидетельствует автор «Дневника», — на котором он не прочь выступать даже и перед учащимися, не считаясь с тем, что значительная часть их как раз и принадлежит к этим самым «кухаркиным детям», из среды которых выходит столько дельных и серьезных культурных работников и хороших учеников».
Проблемы элитарной школы, социальной селекции, ее открытые и замаскированные механизмы — все эти актуальные проблемы современной социологии образования очень живо освещаются автором дневника. Его социальная позиция отчетлива: «Долго ли будет еще держаться этот взгляд на культуру как на дело чисто барское?»
Такова вкратце та, опутавшая со всех сторон школу, паутина власти бюрократов, нуворишей, те условия, в которых приходилось трудиться словеснику, те силы, которые постоянно стремились превратить его работу в сизифов труд.
Многие, видимо, не позавидуют жизни педагога — каждодневной, изматывающей все силы борьбе, без шумных побед, без звона литавр и наград, за то, чтобы честно делать свое дело, несмотря ни на что. Знакомясь с записками, постоянно ощущаешь, что педагогу как чуждая, враждебная сила противостоит правительство, синод, министерство, округ, председатель, наконец, классные дамы — эти щупальцы организованного соглядатайства, которые доносят о каждом слове учителя. Какое же надо иметь терпение, упорство, какую веру и верность своим идеалам, чтобы противостоять этому и делать дело — сеять разумное, доброе, вечное!
Иной читатель может подумать, что картины провинциальной школьной жизни, рисуемые в «Дневнике», кажутся такими безысходными потому, что у общества вроде бы нет в распоряжении никаких противовесов, рычагов, инструментов, чтобы вовремя умерить амбиции начальства и ограничить произвол. Такой взгляд чрезмерно драматизирует картину. Он упускает из виду реальные изменения, которые, мало-помалу накапливаясь, все-таки меняли школу. В стране подспудно вызревали и шли крупные перемены. И хотя результаты их оказывались весьма противоречивы, крепло сознание, что школа нуждается в решительной реформе. Эти настроения перестают быть монополией радикальных слоев. К тому же не все завоевания первой русской революции полностью ликвидированы. Еще не разогнана Дума и там произносятся порой весьма острые речи, которые публикуют газеты. Для учителей организуются поездки за границу, что дает им возможность расширить свой культурный кругозор, познакомиться с опытом преподавания в других странах. Сохраняется определенная степень гласности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});