Я уже почти провалился в сон, только чудом удерживаясь на ногах, когда услышал звуки шагов на лестнице. Спасение? Мне бы обрадоваться, закричать, ну, хотя бы как-то сообщить о себе, но я этого не сделал. Всё, что пришло мне на ум в тот момент — быстро выключит фонарь и замереть, тихо-тихо, как мышь. Я не видел опасности, я её чувствовал, обонял. Это была та самая тяжёлая, животная вонь, только на этот раз, она была отчётливой и исходила явно от того, кто спускался сейчас по лестнице.
Мне вдруг отчаянно захотелось забиться в угол. Я бы и забился, если б не рука, а так мне пришлось просто стоять неподвижно в темноте и ждать…
На некоторое время я даже забыл о раздавленной конечности. Всплеск адреналина притупил боль и отогнал сон. Неяркий синеватый свет вечернего неба очертил тонким контуром силуэт человека в капюшоне. Человек спускался по лестнице осторожно, боком. Он сильно сутулился и тяжело дышал. Через мгновение я заметил, что по ступеням, вслед за сгорбленной фигурой, что-то волочится, что-то бесформенное и мягкое, это было понятно по звуку, с которым оно переваливалось со ступеньки на ступеньку.
Несмотря на всю безвыходность моей ситуации, мысль о том, чтобы обратиться за помощью к этому человеку у меня даже не зародилась. Казалось бы — тут уж не до капризов, но я в тот момент был бы счастлив снова остаться один в этом тёмном сыром подвале.
Но нежданный гость уходить явно не планировал. Он спустился вниз, остановился недалеко от лестницы, бросил на землю свою бесформенную ношу и охапку веток. Отошёл в дальний угол. Послышался звук рвущейся бумаги — мешки из-под цемента — затем шаги. Человек вернулся к охапке веток, некоторое время сооружал из них нечто наподобие шалаша с кусками бумажных мешков в основании. Достал что-то из складок своего балахона, поднёс к уху и потряс.
Помню, тогда я подумал: "Спички. Ну всё, конец".
Сера вспыхнула, огонёк приблизился к костерку, перекинулся на бумагу, и вот уже затрещали в разгорающемся пламени сухие ветки. По подвалу заплясали тени. И моя тень, должно быть, предательски заплясала резвее всех.
Человек уставился прямо на меня, глаза его округлились, заблестели, он коротко вскрикнул и отшатнулся назад. Не удержав равновесия, он упал на пятую точку и, отталкиваясь ногами, быстро стал пятиться, пока не упёрся спиной в стену.
Некоторое время мы смотрели друг на друга; я — в диком ужасе, он — со страхом, постепенно переходящем в любопытство. И это было нехорошо. Я бы предпочёл, чтобы он боялся меня не меньше, чем я его.
Лицо странного человека, хоть и было частично скрыто капюшоном, выглядело весьма отталкивающе: не знаю, что это было, экзема или ожог, но подбородок, верхнюю губу, часть носа и левую щёку покрывала какая-то отвратительная корка. Она была темнее остальной кожи и не отбрасывала бликов от костра.
Одет человек был в грязный, рваный балахон неопределённого цвета. Длинные рукава практически полностью скрывали руки, только кончики пальцев с чёрными ногтями слегка выглядывали из-под ткани. Ноги были босыми и грязными. Многочисленные трещины и порезы на ступнях покрылись коричневой коркой засохшей крови.
— А-а! Кто это тут у на-ас? — проблеял человек, прищурив маслянисто поблёскивающие глаза.
Я стоял молча и дрожал.
Человек быстро поднялся с земли, несколькими весьма резвыми и какими-то обезьяньими прыжками подскочил ко мне. Я затрясся ещё сильнее, от дрожи заныла рука.
— Ма-а-альчик…, - человек сидел передо мной на корточках и внимательно разглядывал, наклоняя голову то вправо, то влево, — застря-ял… застрял, застрял, застря-я-я-ял! — неожиданно громко заорал незнакомец и зашёлся мерзким лающим смехом.
Мне стало совсем не по себе, на глаза навернулись слезы, и я дрожащим голосом прошептал: "Дяденька, я домой хочу". Ничего умнее в голову не пришло. Да, по правде сказать, в голове тогда вообще ничего кроме дикого ужаса не было. Удивительно, как я смог связать между собой хотя бы эти четыре слова.
Незнакомец перестал хохотать и, раскрыв кольцом растрескавшиеся губы, словно бабуин, уставился мне в глаза.
— Ду-ра-чёк. — сложил он по слогам и ткнул меня грязным пальцем в лоб, после чего довольный сам собой снова зашёлся гадким хохотом.
Мне стало немного обидно. Я открыл было рот, чтобы разубедить этого странного типа, сказать, что ни какой я не дурачок, но не смог подобрать слов. Удалось лишь пару раз всхлипнуть и разреветься.
Незнакомец развернулся и тремя большими прыжками подскочил к костру. Порывшись в своём тряпье, он выудил оттуда что-то длинное и поблёскивающее. Нож. Огромный, как мне тогда показалось, тесак с наполовину сточенным чёрным лезвием.
Увидев это сквозь пелену слёз, я тут же замолчал, даже дышать перестал ненадолго. В памяти всплыли эпизодами страшные сказки о разбойниках и людоедах, а ещё картинка из "Кота в сапогах". Да-да, Вам это покажется смешным, но я в детстве этой картинки очень боялся, не в девять лет, разумеется, но подсознание надёжно сохраняет наши младенческие страхи и при случае не упускает возможности о них напомнить. На картинке этой был изображён ужасный людоед. Он стоял на фоне громадного чана, подвешенного над огнём, а за поясом у людоеда торчал нож. Персонаж этот конечно был мало похож на странного человека в капюшоне, но вот нож у него как две капли воды походил на тот, что маячил сейчас у меня перед глазами. Да и жёлтые языки пламени добавляли сходства с картинкой.
Человек на секунду взглянул на меня, ехидно ухмыльнулся и поднял с земли свою бесформенную ношу. Как оказалось, это была собака. Большая рыжая собака с длинной свалявшейся шерстью. Человек держал её за заднюю лапу, и я видел, что шея и морда животного перепачканы кровью. Нож сверкнул тусклым отблеском огня, рука с чёрными ногтями сделала несколько быстрых уверенных движений, и туша собаки упала на пол, лишившись задней ноги. Меня снова замутило. Человек перехватил откромсанную ногу поудобнее, поддел кончиком ножа кожу, просунул внутрь лезвие и одним рывком вспорол шкуру от среза бедра до заднего когтя. Потом он положил собачью ногу на землю, лапой к себе, обеими руками ухватился за край шкуры на бедре и разом сорвал её с жутким тошнотворным треском.
Незнакомец снова взглянул в мою сторону из-под капюшона, должно быть, вид у меня был не слишком жизнерадостный, и злорадно захихикал.
— Хе-хе, мясцо, свеженькое, — приговаривал он, вертя над огнём собачью ногу, — скоро будем кушать.
Мерзкая горечь желудочного сока подступила к горлу.
— Хочешь? — обратился ко мне живодёр.
Я скривился и помотал головой.
— Зря. Ты глупый мальчик, не любишь мясо, не вырастишь сильным. Собаки вкусные. Очень. Жилы только жёсткие, как резина, их есть не надо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});