принадлежат мои канум-иребе. Этим же объясняются и многие различия в написании собственных имен, что отчасти связано с разницей в диалектах (так, например, у Вирца морской демон носит имя
Йорма, в то время как я слышал:
Йолума), но может иметь и другие, неясные для меня, причины (к примеру, возникновение имени
Оле для демона-аиста, который обычно называется
Ндик-дема или
Вонатай). Отдельные сказания, вроде легенды о покровителе саговой пальмы, впервые появились уже после Вирца; но я решил, что их, как и предания соседних племен, все же следует включить в сборник.
Иные сказания отличаются необычайным многословием, особенно в тех местах, где говорится о странствиях демонов. Там подробно перечисляются все деревушки и стойбища, сообщается, где демоны спали, ели и справляли другие дела, совершенно несущественные для развития действия. В таких случаях я допускал некоторые сокращения текста. Характерно, что сами рассказчики относились к этим перечислениям без энтузиазма. Но стоило им снова перейти к изложению действия, как они сразу же оставляли свое многословие, оживлялись, речь их становилась ярче и выразительнее и подкреплялась энергичной жестикуляцией и мимикой.
К собственно сказаниям (Sagen) непосредственно примыкают сообщения, записанные мной от коренных жителей Новой Гвинеи, а в редких случаях также от поселившихся там индонезийцев и основанные на подлинных событиях. По форме эти сообщения довольно разнообразны: среди них имеются и обычные рассказы, и высказывания протокольного типа («Пунтианак»), и торжественные речи («Умбери и Тьюл»). Некоторые из них составлены из рассказов разных лиц и в части, касающейся описаний походов, тоже значительно сокращены (например, «Почетный гость» и «Поход на Мабур»). Но и в таком виде эти сообщения способны передать облик людей, которые устояли против всех чуждых влияний и вплоть до наших дней сохранили самобытные черты.
Один из текстов настоящего сборника, а именно миф о Нггиве´ и Мамусе, заимствован мною у голландского правительственного чиновника и этнографа ван Бааля и представляет собой сокращенное переиздание его записи.
В словах местного происхождения ударение всегда падает на последний слог. Произношение звука «в» несколько приближается к «у» (английское w).
* * *
Едва ли найдется другой такой народ, о котором существовали бы столь разноречивые мнения, как о маринд-аним, крупнейшем племени юга Нидерландской Новой Гвинеи. Их охотничьи походы за человеческими черепами вплоть до отдаленных областей Британской Новой Гвинеи и далеко в глубь голландской части острова создали им дурную славу каннибалов. Первая встреча маринд-аним с голландцами, состоявшаяся в 1899 году, кончилась тем, что они убили и съели трех офицеров королевского флота, которые высадились на берег{1}. А какие жуткие сцены ритуальных разгулов и убийств разыгрываются, а тем более разыгрывались ранее, в их тайных культовых союзах — и не передашь словами!
После всего этого можно подумать, что маринд-аним — это какие-то дьяволы. Однако в действительности дело обстоит как раз наоборот. Каждый, кому довелось в течение длительного времени пожить среди них, — до сих пор, к счастью, это были лишь немногие белые, — был восхищен их непосредственностью, их чистой, подчас даже назойливой дружбой, их добродушием и горячей любовью к правде. И если бы не были известны страшные истории об охоте за человеческими головами и ритуальных ужасах, можно было бы утверждать, что нет на свете более добродетельного и честного народа, чем маринд-аним.
Обе оценки в равной степени справедливы. Добро и зло прекрасно уживаются друг с другом в сердцах маринд-аним, а так как эти люди весьма эмоциональны, они постоянно колеблются между крайней жестокостью, охватывающей их в пылу боя или при совершении культовых обрядов, и чрезвычайным добродушием — в спокойные минуты жизни. В этих людях есть что-то детское: они, не задумываясь, могут подарить друзьям все, что имеют сами, могут предаваться безудержной радости, а потом снова становятся необыкновенно жестокими, даже не сознавая своей жестокости.
Двойственность характера маринд-аним находит, однако, и другое объяснение. Сами себя они называют аним-ха, т. е. настоящими людьми. Это означает, что все остальные люди являются существами второго сорта и вообще не заслуживают звания людей. С ними можно обращаться как угодно, потому что нравственные законы на них не распространяются. Внутри же своего племени полагается вести себя так, чтобы не причинить никому ни малейшего вреда и в меру своих сил помогать каждому.
Идеалом маринд-аним является аним-анем, «человечный человек»{2}, помогающий другим людям, и дур-анем, «совестливый человек», который стыдится сделать что-либо противоречащее обычаям старины. Они уважают собственность своих соплеменников и считают воровство одним из самых подлых преступлений. С глубоким почтением относятся маринд-аним к старости, внимательно прислушиваются к советам стариков (которые, кстати сказать, заправляют всеми деревенскими делами, сообща выполняя роль старейшин) и никогда не посмеют упрекнуть их в том, что они уже не могут работать. Для защиты своей общины маринд-аним не жалеют ни собственности, ни самой жизни, и — что редко для дикарей и на Новой Гвинее встречается далеко не везде — испытывают непреодолимое отвращение ко лжи. «Маринд-аним-меен сакодке иси мба-ке» — «Слово маринд-аним едино и верно».
Обычай не дозволяет мужчинам посягать на честь жен и дочерей своих единоплеменников; но иногда страсти вносят в идеал свои поправки, хотя чужестранцу и остается непонятным, чем могли привлечь мужчину эти изможденные работой и рано увядшие создания.
Мужчины, напротив, по-своему красивы. Это та самая красота, которую один голландец удачно назвал «великолепием дикаря» (Wildemannglorie). Представьте себе человека высокого и стройного, с телом темно-шоколадного цвета, а по праздникам размалеванного еще красной и черной красками; его грудь и шея богато украшены ожерельями из ракушек, зубов, плодовых косточек и плетеных волокон; у него открытое лицо с широким, но тем не менее резко выступающим вперед носом, через который продет в качестве украшения кабаний клык или кость, и с яркими цветными полосами на щеках и на лбу; и надо всем этим, как венец, — вплетенные в курчавые волосы лубяные косы (до двухсот пятидесяти штук!) и диадема из черных перьев казуара и желтых блестящих перьев райской птицы. Его наряд дополняют: узкий плетеный пояс, раковина морской улитки{3} или кусок кокосовой скорлупы, служащие единственным прикрытием наготы, а также наручные браслеты с воткнутыми в них цветами или листьями, плетеные наколенники и многочисленные легкие серьги из стволов казуаровых перьев в растянутых ушных мочках. Кроме того, при нем имеется небольшая походная сумка с табаком или орехами бетеля и тыквенный сосуд с известью для жевания{4} и, само собой разумеется, непременный большой — выше человеческого роста — бамбуковый лук с запасом стрел.
Так выглядят