Мария Селиверстова.
– Работать? – Женщина насторожилась. – У меня будет задание? Но почему вот так? Не вызвали в штаб, не…
– А потому, Маша, – вздохнул Михаил, – что в нашей работе и вообще на войне редко бывает так, как нам хочется, или так, как мы привыкли. Война диктует свои правила, работа в разведке тоже. Отвыкайте от шаблонов и начинайте привыкать к импровизации в каждом шаге. На привычках сгорает много разведчиков. И еще больше на стандартности мышления. Учитесь мыслить нестандартно.
– Вы мой командир?
– Нет, я такой же член группы, как и вы. Мне приказано познакомиться с вами и подготовить к работе, объяснить суть задания. И еще, мы с вами вместе переходим линию фронта. И не беспокойтесь, я прекрасно знаю, что такое субординация. Разумеется, мы сейчас здесь не будем ничего обсуждать, разве что погоду. Официальный приказ вы получите от своего командования, как и положено по уставу. А мне просто захотелось узнать вас немного в неофициальной обстановке.
Из-за трибун показался молодой солдат в очках с толстыми стеклами. Щурясь на солнце и приложив руку «козырьком» к глазам, он нашел Марию и Сосновского и побежал к ним неумелой трусцой.
– Товарищ Селиверстова, вас срочно к командиру бригады! – выпалил боец.
Михаил многозначительно развел руками: ну вот, о чем я вам и говорил.
Стиснув зубы, собрав в кулак свою волю, Шелестов спускался к камерам внутренней тюрьмы на Лубянке. В кабинетах арестованных допрашивать было запрещено. Для этого была оборудована комната допросов. Это Максим тоже хорошо помнил. Приказать доставить к нему в кабинет арестованного мог только Берия, иногда Платов, но и они этого, насколько знал Шелестов, тоже не делали. Психологическое давление должно быть постоянным. Сколько допросов прошел сам Шелестов, сколько их вынесли члены его группы: Буторин, Коган, Сосновский…
«Ты разведчик, соберись», – требовал от себя Максим, понимая, что сейчас нужна ясная холодная голова. От того, с какими данными группа перейдет линию фронта, насколько полученная информация будет полной и точной, зависит не просто успех операции, но и жизнь членов группы. Сейчас война, требуется особая бдительность, необходима самая тщательная проверка всех и каждого. Самое малое упущение, слабина может стоить десятков и сотен жизней разведчиков и тысяч жизней солдат на передовой. Нет права сейчас на жалость и слюнтяйство. Каждый проступок будет иметь последствия. Невиновные все равно будут оправданы, но это еще нужно доказать.
Эти мысли помогали сохранять спокойствие и хладнокровие, но стоило перенести их на себя, на то, что испытано на собственной шкуре, – и хладнокровия уже не хватало.
Сопровождавший Шелестова сержант госбезопасности остановился возле двери допросной комнаты.
– Если будет нужна помощь или когда закончите, нажмите кнопку под крышкой стола.
Максим кивнул и вошел.
Арестованный сидел на табурете посреди комнаты. До боли знакомая картина. Человек в изодранной окровавленной рубахе сидит на стуле прямо и смотрит точно перед собой. Так приказано. Руки скованы за спиной наручниками. За столом охранник, вскочивший сразу, как только Шелестов вошел.
Сколько лет этому человеку? Изможден, избит, седина в волосах. По седине возраст здесь не определить, здесь и молодые седеют. Кивнув охраннику, чтобы тот вышел и ждал за дверью, Максим прошел к столу.
Теперь он смог внимательнее рассмотреть арестованного. Интеллигентный человек с твердыми, уверенными складками возле губ. Сейчас лицо этого человека выражало обиду и боль. Это, скорее, пародия на маску уверенности. Тем более что свет настольной лампы направлен ему прямо в лицо. Вот так. По-другому у нас не умеют. Опять ссылаться на войну, что иначе нельзя, что «лес рубят – щепки летят»… Так можно думать и рассуждать тому, кто сам не побывал в роли «щепки». Шелестов выключил лампу.
– Профессор Горобецкий, – произнес Шелестов. – Заведующий «Лабораторией-28» Научно-исследовательского центра гидромеханики. Меня зовут Максим Андреевич. Мне нужно с вами о многом поговорить.
– Вы мой новый следователь? – спросил профессор хриплым голосом. – Разве в моем деле что-то еще непонятно органам? Я виновен, я готов понести наказание. Виновен лишь я один. Я отвечал за лабораторию и должен был все контролировать, а не перекладывать ответственность на чужие плечи.
– Эдуард Васильевич. – Шелестов увидел на столе ключ от наручников, встал и подошел к арестованному. – Поймите, что сейчас важнее не ваше раскаяние и не самобичевание. Сейчас важнее всего найти эту вашу злосчастную торпеду. Найти и уничтожить. Уж вы-то лучше меня понимаете, что, попади она в руки врага, и идея ваша уплывет и возродится во вражеском изделии, и тогда страшно будет всему миру. Вы же это понимаете?
– Понимаю. – Профессор опустил голову и стал растирать запястья со следами наручников. – Но других следователей интересовало мое признание в предательстве, на кого я работал и за сколько продал Родину.
– А я не следователь, я человек, который отправляется искать вашу торпеду. И вы мне должны помочь.
– Вы? – Городецкий поднял взгляд на Шелестова. – Туда?
– Туда, – ободряюще улыбнулся Максим. – Давайте вместе вспоминать все поминутно, в деталях. Мне нужен максимум информации. Ведь в Новороссийске сейчас фашисты.
– Да. – Лицо профессора впервые искривилось от душевной боли. – Сдали город, не удержали. Но я думаю, что торпеду можно найти. Понимаете, если пуска не было, а его не должно было быть, потому что мы уже знали, что фашисты прорвались, что они подходят к Анапе… И бомбили все время. Не до испытаний было. И «Катран» должен был вернуться. Вы знаете, что такое эта новая торпеда, в чем ее хитрость?
– Вот вы мне это и расскажете. Я должен знать не меньше вашего, профессор.
– Мы разработали условия, в которых изделие может развивать даже в водной плотной среде большую скорость. Мы нашли способ снизить сопротивление воды. Торпеда двигается в паровой подушке – кавитационном пузыре. Как бы вам это проще объяснить. Для этого в носовой части установлен парогенератор, он выделяет большое количество пузырьков воздуха. Они как бы обволакивают торпеду, ее носовую часть. Понимаете, она сама себе создает на пути область пониженного сопротивления. И развивает колоссальную скорость для водной среды! Это все просто. Я удивляюсь, почему никто раньше до этого не додумался. Не надо разрезать плотную водную среду на пути, не надо изобретать форму капли для носовой части. Нужно разрежение среды, вот и все.
– Хм, действительно просто. – Шелестов покачал головой. – Но думаю, что самое сложное – разработать этот самый парогенератор в носовой части торпеды и заставить его создавать ровную разреженную среду.
– Так и есть, – кивнул Горобецкий. – К сожалению, застрелился руководитель испытаний Белохвостов. Смалодушничал, испугался ответственности. Теперь не восстановить того, что он знал о последних минутах «Катрана».
– «Катран» – это название вашей торпеды?