Для меня она просто сестра. Добрая, внимательная, красивая женщина, сумевшая сохранить присущие нашему роду трудолюбие и настойчивость.
Уже после моей отставки с поста заместителя председателя правительства России и министра внутренних дел в марте 1998 года, когда, по принятым в нашем Отечестве правилам, на меня стали собирать компромат, в Ставропольский край вылетела группа компетентных в таком деле сотрудников. Перед ними стояла задача — отыскать в родных краях Куликова все движимое и недвижимое имущество, денежные счета и прочие финансовые активы, которые я теоретически мог бы укрывать на территории края.
Знаю, что, заглянув во двор к брату Тимофею и к сестре Вере, отправились восвояси. Ничего не нашли они там, кроме саманных хат моих близких родственников, родительских могил да крыльца, на котором стоял в 1943 году, приехав домой на сутки, мой битый следователями и лагерями отец.
Битый, но никем и ничем не сломленный.
* * *
Конечно, мое послевоенное детство не идет ни в какое сравнение с детством моих братьев. Хоть и нечасто, но мне мог перепасть кусок жмыха или макухи (прессованные семена подсолнечника и горчицы, остающиеся после отжима растительного масла), которые привозил из рейса отец. Такой кусок, завернутый в тряпку, обычно лежал у него за спинкой шоферского кресла.
Я не мог не чувствовать, что меня с отцом связывали какие-то особые отношения. Может, потому, что был я в семье самым младшим. А может быть, оттого, что мое появление на свет после того, что было пройдено отцом за последнее десятилетие, казалось ему нежданной и последней радостью. Это был уже не просто ставропольский крестьянин Куликов, ездивший к калмыкам на заработки. Теперь он понимал, что такое лишения и смерть, он знал цену пайкового хлеба и цену человеческой жизни. Это был человек иного закала, для которого мое рождение означало настоящее — и это можно было потрогать руками — возвращение домой.
Нечто похожее было испытано и мной, когда в один из дней чеченской войны в генеральском вагончике я остался один на один со своими самыми тяжелыми мыслями. Шли кровопролитные бои. На моих глазах горели боевые машины и гибли люди. Совсем недалеко отсюда, в боевых порядках внутренних войск, воевал с бандитами мой сын, капитан Сергей Куликов. Такова человеческая природа: вольно-невольно, но часто думал о нем. Очень сильно переживал, потому что лучше, чем он, представлял опасности, которые могут встретиться нам на этой военной дороге. Не скрою, хотелось одного — собраться всей семьей за столом, открыть бутылку вина и понять: наконец мы снова все вместе! И это казалось несбыточным счастьем.
Подумал: «Будь ты проклята, эта война!..»
Если это и было на самом деле, то отец старался не выдавать своих чувств. Не делал различий между сыновьями. Любил всех. В каждом отличал свои достоинства и твердой рукой, правда, не пережимая, руководил нашей семьей. Лишь однажды, как мне кажется, он здорово испугался, почувствовав, что может оборваться вот эта ниточка, по-особому связывавшая нас.
В Айгурский из Сухуми приехал погостить мамин брат — Дмитрий Гаврилович Супрунов, которого мы все величали дядей Митей.
Много лет тому назад, еще до войны, вместе со своей женой Марфой он перебрался в Абхазию. На фронт он не попал из-за тяжелой болезни. Работал скромным бухгалтером в одной из строительных организаций.
Не имевший собственных детей, дядя Митя очень быстро со мной подружился. Предложил моим родителям: «В этом году Толику идти в первый класс. Важно, чтобы ребенок учился в городской школе. Пусть он останется в Сухуми. Поможет нам с Марфой, а заодно получит хорошее образование. У вас еще есть ребята, а у нас с женой — никого…» Отец отрезал: «Нет!» Насилу дядя Митя его уговорил, чтобы я с мамой, которая приходилась Дмитрию Гавриловичу родной сестрой, поехал в Сухуми на лето. Доводы были убедительными: «Толик будет купаться, а Маша подлечит сердце…»
Это наше путешествие в Абхазию закончилось тем, что дядя Митя все-таки упросил сестру хотя бы на один год оставить меня в Сухуми. Там я пошел в первый класс, а мама вернулась домой.
Вернувшийся из рейса отец сразу спросил: «Где Толик?» «Я его оставила у Дмитрия», — ответила мама. Отец сначала не поверил. Думал, что мама шутит. Но, видимо, предчувствие какой-то опасности подняло его на ноги. Он пошел искать меня. Заглядывал под кровати: «Толик, ты где?..» Выбежал во двор, звал меня: «Сынок, отзовись…» Когда наконец понял, что меня нет дома, вернулся в комнату и сказал маме грозным голосом: «Иди хоть пешком! Бери палку и иди за сыном!»
Насилу его отговорили.
Через год я вернулся домой. В последующем еще два или три раза предпринимались попытки вернуть меня в Абхазию, но отец всякий раз просто становился горой: «Пусть ездит на каникулах. Пусть помогает. Но я не хочу, чтобы сын уезжал из семьи!»
Много лет спустя он очень гордился, что у него, рядового солдата, сын стал офицером. «Мой сын уже капитан… Мой сын уже полковник… Мой сын уже генерал-майор…» — сообщал он друзьям всякий раз, когда меня повышали в звании.
* * *
Я рано сел за руль автомобиля. Еще тогда, когда мои ноги не доставали до педалей. Конечно, отец выжимал сцепление, газовал и переключал скорости, но по ровной степной дороге я вел грузовик самостоятельно. Позднее, лет в одиннадцать-двенадцать, я мог управиться с полуторкой и без его помощи.
Течение мальчишеского времени можно было измерять периодами, когда у отца, совхозного шофера, появлялась новая рабочая машина. Сначала это была полуторка, потом ГАЗ-51, ЗИС-150, УРАЛ-ЗИС. На фронте отец водил разные машины: лендлизовские «студебеккеры», «форды» и советский ЗИС-5. Вот этот — «зисовский» — грузовик он считал лучшей машиной Великой Отечественной войны.
Человек он был работящий и очень известный в округе. Во время уборки урожая вывозил от комбайна на элеватор по 90–100 тонн зерна. Далеко не каждому это было по силам. «Теперь так не работают», — сказал мне однажды шофер Иван Соболев, который в те годы работал в комсомольско-молодежной бригаде, которую возглавлял на правах старшего и опытного товарища мой шестидесятилетний отец.
Крестьянский труд — тяжелый, надрывный. Но ни роптания, ни резкого слова не слышали мы от отца даже тогда, когда, вернувшись из дальнего рейса, он получал новое задание. Приходил человек из конторы и сообщал: «Сергей Павлович, надо ехать!..» Мать собирала котомку с продуктами и отец молча уходил. Помню буранные, студеные зимы пятидесятых годов, когда начали вымерзать совхозные отары. Отец пропадал на работе неделями: возил корма через снежные заносы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});