Читать интересную книгу Мертвые девушки - Хорхе Ибаргуэнгойтиа

Однажды уже сложил пожитки и ходил по дому прощался.

Говорил всем:

Уезжаю на автобусе в полшестого.

Тогда у дона Симона еще не было машины.

Пока он прощался, постучали в ворота. Открываю и вижу капитана Лагуну и еще одного военного. Спрашивают дона Симона.

— Он давно уехал, — говорю (я знала, что дон Симон с ними не в ладах).

Слава богу, эти люди в дом не вошли, потому что если б вошли, то увидели бы дона Симона тут же, за первым поворотом. Войти они не вошли, но и мне не поверили, остались ждать на углу. Дон Симон, как узнал, что за ним приходили федералы и поджидают на улице, несколько месяцев не решался выйти из дому, а уж о Сальто-де-ла-Тукспана даже не вспоминал.

В тот раз ему повезло. Но иногда выходило хуже: солдаты гнались за ним и ловили, один раз — в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, другой — в Муэрдаго. Привозили его обратно в Педронес, запирали в участке, и он очень мучился, потому что его заставляли отмывать всякую грязь. И так до тех пор, пока за него не вступалась сеньора Серафина — она дружит с полковником Саратэ — и не договаривалась, чтоб его отпустили. Дон Симон возвращался такой, как будто в преисподней побывал, съедал гору лепешек и потом долго не говорил, что скоро его здесь не будет.

Однажды я его спросила, за какие грехи его преследуют зеленые. Он сказал, что был дезертиром: записался по молодости в кавалерию, но не вынес лишений. Сбежал за три месяца до окончания службы, и за это они двадцать лет не давали ему покоя.

2

О своих отношениях с Симоном Короной Серафина Баладро рассказала следующее.

Первый раз Симон пришел в заведение на Молино совершенно неотесанным. Вижу, стоит у стойки один, ни с кем не разговаривает. «Чем порадовать этого увальня?» — думаю. Чтобы его немного растормошить, потащила танцевать. Он и шагу ступить не умел, но я танцую отлично, начала его учить, и понемножку дело пошло.

— Угости меня выпивкой, — говорю.

А простофиля отвечает, что у него в кармане пятнадцать песо.

— Благодари Бога, — говорю, — что приглянулся хозяйке.

Он не понял, что я — хозяйка заведения. Как и другие, он не мог и подумать, что я, такая молодая и красивая, содержу публичный дом.

— Давай сюда свои пятнадцать песо, — говорю, — остальное — за мой счет.

Врать не буду, он мне понравился. Мы сели за столик, он рассказал, что приехал из Сальто-де-ла-Тукспана и что он пекарь.

— Небось, пупок весь в крошках, — говорю. — Иди-ка, отмойся как следует, прежде чем ляжешь со мной в постель.

Отвела его в свою ванну, какая ему и не снилась. И когда увидела, как он стоит голый и крутит кран горячей воды, то сильно умилилась, потому что Симон, хоть и был неотесанный здоровяк, но уж больно беззащитный.

Я его всему научила. Если он сейчас хоть чего-то стоит, то только благодаря мне. Когда мы только познакомились, он был просто деревенщина с гор.

Мы не всегда ладили. Большую часть времени жили хорошо, но иногда я замечала, что мой бизнес встает между нами. Например, он ревновал, когда я занималась клиентами, болтала с ними, садилась к ним за столик; его раздражало, что я ложилась спать в два, а то и в три часа ночи.

Я ему говорила:

— Это моя работа. Если я не буду этого делать, на какие шиши мы будем жить?

Жить за мой счет ему тоже не нравилось.

— Если не хочешь, чтоб тебя содержали, работай, — говорила я ему. — Бездельничать совершенно не обязательно.

Я ему предлагала считать пустые бутылки или выдавать девочкам фишки. Мог бы, по крайней мере, пройтись по кабаре и проверить, все ли клиенты заказали выпивку.

Он мне говорил:

— Я не сутенер, я — пекарь.

Короче, за все проведенные со мной годы он не удосужился заработать ни единого песо.

Из трех попыток жить вместе лучше всего нам было в последний раз. Симон почти не устраивал мне сцен, а я ему не изменяла. Я была так счастлива, что даже захотела увидеть море и попросила:

— Отвези меня в Акапулько.

Он как следует подготовил машину, я достала из сейфа полторы тысячи песо, и мы поехали.

Я еще в дороге почувствовала, что меня ждет что-то ужасное. Стояла жара. Я была в черном, и уже не знала, что с себя снять. Я надеялась увидеть море за каждым холмом, но вместо моря вырастал новый холм. От огорчения я ненадолго заснула, и мне приснилось море, а когда проснулась, мы уже въехали в город. Остановились в маленькой гостинице с масляным деревцем во дворе. Заплатили за комнату тридцать песо. Только мы закрыли дверь, я скинула одежду и упала на кровать. Симон тут же на меня взгромоздился.

— Уйди, — говорю, — не видишь, мне жарко?

Он встал, молча причесался, надел чистую рубашку и ушел.

Я пожалела, что прогнала его. И стала думать, что будет, если он найдет себе другую в этом незнакомом месте. Я-то знала: в Акапулько полно соблазнов. Прошло много времени, пока я отважилась идти его искать. Мне казалось, что больше никогда его не увижу.

Но нет! Нашла его в трех кварталах от гостиницы. Он сидел на лавочке на улице Саколо, как обычно сидел на Пласа-де-Армас в Педронесе, когда слушал музыку. Я так обрадовалась, что бросилась ему на шею и заплакала. После ужина мы пошли танцевать в «Ущелье».

На другой день мы первым делом купили все для пляжа и отправились на море. Я не решилась лезть в воду, сидела под навесом, пила пиво и смотрела, как волны швыряют Симона. Какой-то мальчишка продал мне билеты на корабль с оркестром. После обеда мы его нашли. Там был бесплатный буфет, мы пили и танцевали. Вечерело, и мы остались смотреть, как солнце садится в море. Казалось, это был самый счастливый день моей жизни, и я спросила Симона:

— Ты меня любишь?

Он сказал, что любит, и тогда я предложила продать свой бизнес, больше не заниматься публичными домами, дать ему денег на пекарню и переехать с ним в Сальто-де-ла-Тукспана, где ему так нравится. Он страшно обрадовался.

Мы ушли с корабля и отправились бродить по городу, держась за руки, как молодожены. В отеле я сняла платье и сказала Симону:

— А теперь иди ко мне.

И он пришел, и я почувствовала, что никогда никого так не любила, что наша с Симоном любовь — навсегда. Поэтому я рассказала ему историю своей жизни.

Я рассказала ему все, даже то, что именно по моей просьбе полковник Саратэ посылал солдат ловить Симона, запирал его в участке и учил уму-разуму каждый раз, как Симон собирался меня бросить.

Не успела я договорить, как заметила, что лицо у него стало серьезное. Мне пришлось объяснить ему:

— Все, что я рассказала, я делала потому, что очень тебя люблю.

Он не ответил. Встал с кровати, отвернулся и стал одеваться.

— Ты разозлился? — спрашиваю.

— Пойдем ужинать, — говорит, а сам на меня не смотрит.

Я впопыхах одевалась и все думала: «Ну дала же ты маху…».

Мы вышли на улицу, идем молча. Вдруг Симон остановился и говорит:

— Пойду куплю бутылку рома в том магазине напротив. Слушай меня внимательно: жди здесь, где стоишь, никуда не уходи, иначе я тебя не найду, когда вернусь.

Я хотела ему угодить и сказала, что буду ждать, где скажет. Он перешел улицу и скрылся в магазине. Я сделала, как он велел: ждала его на указанном месте. Через некоторое время мне стало не по себе, я подумала: а если он умер, пока покупал Бакарди? Я боялась перейти улицу и зайти в магазин. Вдруг я пойду, а он в это время вернется с другой стороны, не найдет меня и разозлится еще хуже! Когда в магазинах начали опускать жалюзи, я не выдержала. Перебежала улицу и вошла в магазин. Симона я не увидела, зато увидела другую дверь, которая выходила на другую улицу. И тогда я поняла, что любовь, которая только что казалась вечной, закончилась.

Когда я вернулась в отель, мне сказали, что Симон уехал на машине. Ему не хватило порядочности даже на то, чтобы оплатить счет.

Вот чего мне стоила откровенность с человеком, который ее совершенно не заслуживал.

IV. На сцене появляется Бедойя

1

Описывая свое физическое и моральное состояние в течение месяцев, последовавших за расставанием с Симоном Короной в Акапулько, Серафина Баладро говорит о головных болях, о нездоровом пристрастии в одиночку, в полутемной столовой, поедать сардины прямо из банки, закусывая хлебом, об отвращении к разговорам, полной потере интереса к бизнесу и ужасе перед мужчинами — единственный раз в жизни она воздерживалась от секса в течение сорока семи дней. Она не следила за собой, почти целый месяц не заплетала косу, и от одной мысли, что кто-то будет прикасаться к ней, к горлу подступала тошнота. В какой-то момент она пережила влечение (платоническое) к одной из своих девушек по имени Альтаграсия, которую потом выгнала.

Ее мучила бессонница. Она проводила конец ночи и утро без сна, погруженная в воображаемые диалоги с Симоном Короной. В них она упрекала его в неблагодарности, доказывала, что все делала в его интересах, перечисляла множество своих благодеяний, за которые он остался ей должен. И в темноте не решалась вытащить из-под одеяла руку и зажечь свет: ей мерещилось, что до нее дотронется чья-то ледяная рука.