— Вам удалось продать особняк на улице Нева?
Это был большой лот. Четыре этажа, терраса, все требует ремонта.
— Продано.
— Как вы умудрились?
— Моя грудь. Вы теперь с ней знакомы.
Она протянула руку вдоль покрывала. На ночном столике лежала биография герцога и герцогини Виндзорских.
— Может, перейдем на ты? — сказала Мод, опершись на локоть.
Я очень скоро переехал. В подъезде была просто потрясающая входная дверь, достойная какого-нибудь мушкетерского фильма. Посреди внутреннего дворика — фонтан. Лифт старинный, с решеткой и распашными дверями. У нее в квартире был громадный серый диван. Она частенько спала на нем, когда не хватало сил разобрать кровать, или, скорее, когда ее заранее удручала мысль о том, что потом кровать снова придется застилать. Стена позади дивана была целиком зеркальная. Мод утверждала, что раньше здесь наверняка был бордель. Она не видела иной причины появления подобного декора. На низком столике возвышалась бутылка минеральной воды, рядом лежали компакт-диски без коробок, в прозрачной вазе стояли белые цветы. Книжка карманного формата висела, раскрытая домиком, на ручке кресла, служившей закладкой. Это была «Тетушка Мэйм» Патрика Денниса.[10] Складная лесенка стояла около этажерки коричневого цвета, на которой не было ничего, кроме безделушек и музыкального центра. Фотографии сцен корриды в коричневых рамках расположились на каминной полке рядом со стареньким латинско-французским словарем «Гаффио», принадлежавшем еще ее отцу. Ткань каштанового цвета совсем пообтрепалась. Переплет держался лишь чудом. Пьер Ле-Тан[11] нарисовал когда-то ее портрет. В квартире было множество коридоров. В ванной пахло ирисовым мылом. В кухне плакат расхваливал на английском языке достоинства пива «Гиннесс». На барной стойке в американском стиле стояла орхидея в горшке. Паркет скрипел при каждом шаге. Здесь (Париж, VI округ) жило счастье. В то же время я сказал себе, что если Мод бросит меня, с ее профессией ей не составит труда найти новую квартиру.
Для меня Мод была чем-то совершенно новым. Она часто ходила по квартире босиком. У нее были большие ступни с длиннющими пальцами. Ногти выкрашены в розовый цвет. Ей было очень тяжело носить остроносые лодочки, которые тогда считались жутко модными. «Мои стопы!» — говорила она. Я улыбался и не мог поверить, что живу с девушкой, которая говорит «стопы» в 1990-каком-то году. Я утыкался носом в ее шею, между волосами; вдыхал фруктовый аромат ее духов, к которому примешивался запах шампуня, и чувствовал, как подступает головокружение. Она мягко отталкивала меня и трясла головой: я мешал ей звонить по телефону.
Я поставил диск «Роллинг Стоунз» и спросил Мод, не хочет ли она потанцевать.
— Ты что, того? — сказала она, покрутив указательным пальцем у виска.
Я настаивал. На самом деле она не умела танцевать. Пришлось ее учить. Мик Джаггер надрывался в динамиках. Мод нехотя встала. Я схватил ее за руку и заставил повернуться кругом. Мало-помалу стало получаться. Она хохотала. Ее чувство ритма не казалось ей убедительным. Я не мог поверить, что эту девчонку никто никогда не приглашал на быстрые танцы. Через какое-то время она сняла свою кожаную куртку. Слишком жарко. Ей начинало нравиться, она училась со всей серьезностью. Песня закончилась.
Я нажал на кнопку повтора. Я показал ей все движения, которые знал. Она быстро схватывала. Через полчаса она уже практически вела в танце. Танцевала она отлично: ловко и непринужденно. Она остановилась посреди гостиной, провела рукой по лбу. Из-под фиолетовой футболки показался пупок. Мик Джаггер бесконечно повторял одно и то же. Мод снова начала танцевать. Ее робость испарилась. Ее тело изгибалось в такт музыке, ноги переступали, как положено. Мы очаровывали друг друга слаженностью наших движений. Мы гордились собственной легкостью. Я стал уставать. Возраст уже неподходящий для таких марафонов. Она воображала себя героиней «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?».[12] Я сдался. Она пахла свежестью, мылом, вербеной. Мы перестали танцевать и отправились в спальню. Она не сопротивлялась. В постели ей не нужны были уроки. Я сумел соответствовать ситуации. Мелкие капельки пота выступили у нее на шее.
У Мод были проблемы с ее домработницей Бенедиктой. Та исчезла с ключами от квартиры, прихватив с собой содержимое одного из шкафов. Мод рвала и метала. Она дорожила своими кашемировыми свитерами. Пришлось сменить замки.
— Эта Бенедикта, она из Заира?
— Нет, прыщавая бретонка.
— Где ты ее нашла?
— Мне ее порекомендовала одна рыжая дылда с работы. А теперь еще и защищает эту девицу.
— Никогда нельзя доверять рыжим дылдам.
Я взял все на себя. Адвокат, заказные письма, визит к отчиму девицы, военному со стрижкой ежиком, которого я сперва принял за бортпроводника «Эр Франс». Это длилось два месяца. Мод отблагодарила меня, пригласив в «Спун».[13] Не знаю, как ей удалось раздобыть места.
Вы уехали раньше нас. Прежде чем вернуться в США, вы собирались ненадолго заскочить в Париж. Мы, в свою очередь, тоже не собирались особо задерживаться. Было решено увидеться там. Мы проводили вас до катера. Зоэ махала рукой, стоя на корме. Катер оставлял за собой широкую полосу пены. Он исчез вдали.
Мод пошла прогуляться по пляжу. Ей хотелось побыть одной. Я знал такие моменты. Море у ее ног было теплым. Она наклонилась, чтобы подобрать отшлифованную морем ракушку и поднесла ее к уху, а потом отдала какой-то девочке, сидевшей на песке. Сняла через голову открытую маечку и погрузилась в воду, как всегда аккуратно, чтобы не намочить затылок. Она почти сразу вышла из воды. Горизонт поблескивал. Силуэт Мод выделялся на солнце. Я хотел бы взять ее за руку, чтобы почувствовать пульс. В воздухе висела голубая и горячая летняя дымка, палящая полуденная жара.
Мод проснулась после сиесты. Было заметно, что она спала на левой щеке. Щека была красная и вся сплошь в линиях, пересекающихся, точно детские каракули. Она сказала мне, что в соседнем номере плакала женщина. Мод попыталась разобрать слова, но женщина говорила слишком быстро и по-итальянски. Должно быть, по телефону. Вечером в ресторане мы стали гадать, которая из женщин плакала в телефонную трубку после обеда. Крашеная блондинка с синими тенями на веках и сигаретой в мундштуке? Или мать семейства, которая не притрагивалась к своей тарелке, пока как ее сынишка катал по скатерти хлебные шарики? Ее слегка ожиревший муж разделывал свою дораду[14] с хирургической тщательностью и поминутно требовал у официанта перец. Была еще дама на костылях, которая никогда не ходила на пляж. Она ужинала с газетами, пила безалкогольное пиво и всегда выходила из-за стола, не дожидаясь десерта. Мод так много говорила, что во время еды она прикрывала набитый рот рукой, чтобы продолжить разговор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});