Читать интересную книгу На Старой площади - Станислав Меньшиков

Дач как таковых нам не полагалось. Это тоже была привилегия зам.завов. Но и они имели не собственно дачи, а полдомика в дачном поселке. Другим сотрудникам, в том числе и консультантам, предоставлялись комнаты в пятиэтажных корпусах т.н. пансионата на Клязьминском водохранилище. У нас на семью были две комнаты со всеми удобствами, но без кухни. Питаться ходили три раза в день в общую столовую (за наличный расчет). По вечерам нас доставляли в пансионат на автобусах, а с утра на них же доставляли к началу работы. На территории, огороженной со всех сторон каменным забором, были волейбольные площадки, теннисные корты и асфальтированные дорожки для прогулок. На водохранилище были свой пляж и лодочная станция. По выходным в хорошую погоду мы часто брали лодку и выгребали на водяной простор — подальше от аппаратной цивилизации. Было не шикарно, но здорово, и мы сейчас вспоминаем о тех днях, как о счастливом времени.

Временами мы отдавали свои комнаты моим внукам и внучкам, а сами поселялись на Ларисином садово-огородном участке за 80 километров от Москвы по Минскому шоссе в районе Тучкова. Там стоял небольшой домик с чердаком, где была наша спальня, сочетавшаяся с моим «кабинетом». Лариса с дедом Георгием возились на огороде, а Таня играла в куклы. Ездили туда на электричке, а позже на появившихся «Жигулях». Я разбивал в мелкий гравий бетонные столбы, оставшиеся от старого фундамента, а дед мостил им садовые дорожки. В общем, контраст с клязьминским «раем» и госдачами был немалый. Но паслись мы там не так уж часто, рабочие же будни все больше тянулись на Старой площади.

Между госдачами

Все члены консультантской группы были людьми с немалым багажом научной и практической работы. Соответственно квалификации определялась и их специализация. Например, А. Берков следил за движением сторонников мира, А. Вебер — за социал-демократией и ФРГ, В. Собакин — за Францией и международно-правовыми вопросами, И. Соколов — за Англией и Пагуошским движением. Мне в этом раскладе достались США, проблемы ракетно-ядерного оружия и мировая экономика.

Надо сказать, что большим преимуществом нашей работы был доступ не только к закрытой информации по линии ТАСС, которой пользовались и центральные органы печати, но также к той самой совершенно секретной информации, которая поступала «поверху» от наших посольств и резидентур разведки КГБ и ГРУ в зарубежных странах. Разумеется, нам расписывалась (лично Пономаревым) только та информация, которая касалась нашей узкой сферы деятельности. Но и этого потока шифровок лично мне было более чем достаточно.

За пять с половиной лет, проведенных на Старой площади, я практически ежедневно читал донесения посла в США А. Добрынина о его встречах с американскими деятелями, а также, что было особенно важно, донесения наших представителей В. Карпова и Ю. Квицинского из Женевы о ходе переговоров с американцами по стратегическому оружию и ракетам средней дальности в Европе. Благодаря этой информации я был постоянно и детально в курсе тонкостей нашей позиции и её эволюции. Эти знания приходилось применять не только во встречах с американскими дипломатами и высокопоставленными визитерами в Москву, нередко посещавшими руководителей Международного отдела, но и по другим поводам.

Надо сказать, что отдел не отвечал за дипломатическую, разведывательную и другую деятельность наших государственных учреждений в отношениях с зарубежными странами и не курировал деятельность этих организаций. Однако по некоторым важнейшим вопросам внешней политики существовал порядок согласования, куда был включен и Международный отдел. Например, вносимые на рассмотрение Политбюро документы, касающиеся нашей позиции по ракетно-ядерному оружию, в числе других инстанций (Генштаб, МИД, КГБ, Военно-промышленная комиссия) требовали визы Пономарева, который сначала направлял документ мне. Как правило, эти документы составлялись достаточно аккуратно, но иногда, правда редко, они вызывали вопросы. Тогда я формулировал поправки или предложения, которые направлял шефу. Чаще всего Пономарев переправлял их дальше по линии. Только один раз за пять лет он через помощника переспросил, уверен ли я в своих замечаниях. Понятно, что для участия в такого рода делах требовались весьма конкретные знания. И работа эта приносила немалое удовлетворение от косвенной причастности к решению ключевых вопросов международной безопасности.

Процедура межведомственного согласования не всегда проходила гладко. Особенно ревниво к роли Международного отдела ЦК относился МИД. Непростые отношения между ними возникли еще в то время (до 1972 года), когда министр иностранных дел А.А. Громыко не был членом Политбюро, а потому по каким-то вопросам вынужден был действовать через секретаря ЦК Пономарева и подчас, как вспоминали сотрудники-старожилы, «просиживал в его приемной». Так или не так, но, став членом Политбюро, Громыко начал сам часто игнорировать Международный отдел, подавая дурной пример своим заместителям и некоторым послам. Пономарев старался не обострять отношений и не вмешиваться в круг вопросов, который его непосредственно не касался. Но были и исключения, в чем я убедился вскоре после прихода в ЦК.

Как-то в октябре 1980 года меня вызвал к себе А.С. Черняев и поручил написать для Л.И. Брежнева краткое выступление на Политбюро с критикой МИДа за то, что дипломатическое ведомство плохо подготовилось к смене президента в США. До американских выборов оставалось еще две-три недели, соревновались между собой президент от демократической партии Джим Картер и претендент от республиканцев Рональд Рейган, и исход соперничества был не вполне ясен.

— А что если победит Картер? — спросил я.

— Напиши речи на оба случая, — хладнокровно ответил Анатолий. — Но критика МИДа должна быть в обоих вариантах.

Так я и поступил. Потом Черняев сказал, что такое выступление генсека действительно состоялось и что как сам Леонид Ильич, так и Пономарев были довольны.

Впрочем, было бы преувеличением сказать, что между Громыко и Пономаревым шло нечто вроде холодной войны. Их деятельность иногда переплеталась так тесно, что без детальной координации нельзя было обойтись. Например, в апреле 1978 года, когда в результате военного переворота к власти в Афганистане пришли местные коммунисты, это было для советского руководства большой неожиданностью. Наши отношения со свергнутым режимом были неплохие, и, возможно, по этой причине афганские коммунисты не стали с Москвой согласовывать свои действия. Поэтому, когда МИД узнал о случившемся, Громыко тут же позвонил Пономареву, для которого эта новость тоже была неожиданной. Сразу же потребовалось выработать общую позицию и с нею входить в Политбюро для принятия решений. С того времени при ПБ работала специальная комиссия по Афганистану, куда входили все относящиеся к делу ведомства — гражданские и военные, в том числе и Международный отдел ЦК.

Вообще говоря, Борис Николаевич был у Брежнева на хорошем счету, как многолетний специалист в международных интригах. Генсеку нравилось играть роль предводителя мирового коммунистического движения, и Пономарев обеспечивал ему эту роль, поддерживая постоянные контакты с десятками компартий во всем капиталистическом мире (связи с компартиями социалистических стран были в ведении другого отдела ЦК, располагавшегося в том же пятом подъезде на Старой площади).

Но бывало, что и Пономарев получал от генсека взбучки. Как-то Борис Николаевич собрал у себя человек пять-шесть консультантов и обсуждал с ними проект очередного документа. В разгар обсуждения зазвонил телефон, стоявший прямо на длинном столе для заседаний. Пономарев встал, поднял трубку, и из неё практически на всю комнату послышался голос генсека, распекавшего нашего начальника матерными словами. Мы сделали отсутствующие выражения на лицах, Пономарев же, продолжая стоять, только без конца повторял:

— Да, Леонид Ильич. Спасибо за заботу, Леонид Ильич…

Так продолжалось несколько минут, после чего Пономарев сел, перевел дух и, как ни в чем не бывало, продолжал обсуждение.

Любимцем Брежнева был первый зам Пономарева Вадим Загладин. Иногда генсек забирал Загладина к себе в Первый подъезд для срочной работы, и тогда Вадим, чтобы не портить отношений с прямым начальником, сначала заезжал в собственный кабинет и кратко информировал шефа по первой «вертушке» о происходящем и только после этого перемещался в другое помещение по соседству с Брежневым. Генсек регулярно одаривал Загладина трофеями своей охоты, брал с собой в поездки, помещал по близости от себя на переговорах. Видя на официальных фотографиях Вадима прямо за генсековской спиной, партийная элита проникалась к нему особым пиететом.

Консультантская группа была только малой частью большого отдела, который делился на сектора по региональному признаку — США и Канада, Латинская Америка, Англия с её доминионами, Западная Европа, Африка, Ближний Восток, Южная Азия, Япония. В каждом секторе работали высококвалифицированные специалисты, прекрасно знавшие не только язык курируемой страны, но все тонкости тамошней политической обстановки. Их лично знали и уважали руководители соответствующих компартий. Я у них консультировался не раз по таким вопросам, на которые, казалось, с ходу было нелегко ответить, но ни разу не заставал их врасплох. Ответы получал немедленно, и они всегда были точными и по существу.