Календарь
Покидаю Невскую Дубровку,Кое-как плетусь по рубежу —Отхожу на переформировкуИ остатки взвода увожу.
Армия моя не уцелела,Не осталось близких у меняОт артиллерийского обстрела,От косоприцельного огня.
Перейдем по Охтенскому мостуИ на Охте станем на постой —Отдирать окопную коросту,Женскою пленяться красотой.
Охта деревянная разбита,Растащили Охту на дрова.Только жизнь, она сильнее быта:Быта нет, а жизнь еще жива.
Богачов со мной из медсанбата,Мы в глаза друг другу не глядим —Слишком борода его щербата,Слишком взгляд угрюм и нелюдим.
Слишком на лице его усталомБорозды о многом говорят.Спиртом неразбавленным и саломБогачов запасливый богат.
Мы на Верхней Охте квартируем.Две сестры хозяйствуют в дому,Самым первым в жизни поцелуемПамятные сердцу моему.
Помню, помню календарь настольный,Старый календарь перекидной,Записи на нем и почерк школьный,Прежде – школьный, а потом – иной.
Прежде – буквы детские, смешные,Именины и каникул дни.Ну, а после – записи иные.Иначе написаны они.
Помню, помню, как мало-помалуГолос горя нарастал и креп:«Умер папа». «Схоронили маму».«Потеряли карточки на хлеб».
Знак вопроса – исступленно-дерзкий.Росчерк – бесшабашно-удалой.А потом – рисунок полудетский:Сердце, пораженное стрелой.
Очерк сердца зыбок и неловок,А стрела перната и мила —Даты первых переформировок,Первых постояльцев имена.
Друг на друга буквы повалились,Сгрудились недвижно и мертво:«Поселились. Пили. Веселились».Вот и все. И больше ничего.
Здесь и я с другими в соучастье, —Наспех фотографии даря,Переформированные частиПрямо в бой идут с календаря.
Дождь на стеклах искажает лицаДвух сестер, сидящих у окна;Переформировка длится, длится,Никогда не кончится она.
Наступаю, отхожу и рушуВсе, что было сделано не так.Переформировываю душуДля грядущих маршей и атак.
Вижу вновь, как, в час прощаясь ранний,Ничего на намять не берем.Умираю от воспоминанийНад перекидным календарем.
Отец
По вечерам, с дремотойБорясь что было сил:– Живи, учись, работай, —Отец меня просил.
Спины не разгибая,Трудился досветла.Полоска голубаяПодглазья провела.
Болею, губы сохнут,И над своей бедойБессонницею согнут,Отец немолодой.
В подвале наркомата,В столовой ИТР,Он прячет вороватоПирожное «эклер».
Москвой, через метели,По снежной целине,Пирожное в портфелеНесет на ужин мне.
Несет гостинец к чаюДля сына своего,А я не замечаю,Не вижу ничего.
По окружному мостуГрохочут поезда,В шинелку не по ростуОдет я навсегда.
Я в корпусе десантномЖиву, сухарь грызя,Не числюсь адресатом —Домой писать нельзя.
А он не спит ночами,Уставясь тяжелоПечальными очамиВ морозное стекло.
Война отгрохотала,А мира нет как нет.Отец идет усталоВ рабочий кабинет.
Он верит, что свободаСама себе судья,Что буду год от годаЧестней и чище я,
Лишь вытрясть из кармановОбманные слова.В дыму квартальных плановСедеет голова.
Скромна его отвага,Бесхитростны бои,Работает на благоНарода и семьи.
Трудами изможденный,Спокоен, горд и чист,Угрюмый, убежденныйВеликий гуманист.
Прости меня за леностьНепройденных дорог,За жалкую нетленностьПолупонятных строк.За эту непрямуюНаправленность пути,За музыку немуюПрости меня, прости…
«Мы под Колпином скопом стоим…»
Мы под Колпином скопом стоим,Артиллерия бьет по своим.Это наша разведка, наверно,Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.По своим артиллерия бьет.
Мы недаром Присягу давали.За собою мосты подрывали, —
Из окопов никто не уйдет.Недолет. Перелет. Недолет.
Мы под Колпином скопом лежимИ дрожим, прокопченные дымом.Надо все-таки бить по чужим,А она – по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,Нас великая Родина любит…По своим артиллерия лупит, —Лес не рубит, а щепки летят.
Прощай, оружие!
В следующем году было много побед.
Э. ХемингуэйТы пришла смотреть на меня.А такого нету в помине.Не от вражеского огняОн погиб. Не на нашей минеПодорвался. А просто так.Не за звонкой чеканки песню,Не в размахе лихих атакОн погиб. И уже не воскреснет.
Вот по берегу я иду.В небе пасмурном, невысокомДесять туч. Утопают в пруду,Наливаясь тяжелым соком,Сотни лилий. Красно́. Закат.Вот мужчина стоит без движеньяИли мальчик. Он из блокад,Из окопов, из окружений.
Ты пришла на него смотреть.А такого нету в помине.Не от пули он принял смерть,Не от голода, не на минеПодорвался. А просто так.Что ему красивые песниО размахе лихих атак, —Он от этого не воскреснет.
Он не мертвый. Он не живой.Не живет на земле. Не видит,Как плывут над его головойДесять туч. Он навстречу не выйдет,Не заметит тебя. И тыЗря несешь на ладонях пыл.Зря под гребнем твоим цветы —Те, которые он любил.
Он от голода умирал.На подбитом танке сгорал.Спал в болотной воде. И вотОн не умер. Но не живет.
Он стоит посредине Века.Одинешенек на земле.Можно выстроить на золеНовый дом. Но не человека.
Он дотла растрачен в бою.Он не видит, не слышит, какТонут лилии и поютПтицы, скрытые в ивняках.
«О войне ни единого слова…»
О войне ни единого словаНе сказал, потому что она —Тот же мир, и едина основа,И природа явлений одна.
Пусть сочтут эти строки изменойИ к моей приплюсуют вине:Стихотворцы обоймы военнойНе писали стихов о войне.
Всех в обойму военную втисни,Остриги под гребенку одну!Мы писали о жизни… о жизни,Не делимой на мир и войну.
И особых восторгов не стоим:Были мины в ничьей полосеИ разведки, которые боем,Из которых вернулись не все.
В мирной жизни такое же было:Тот же холод ничейной земли,По своим артиллерия била,Из разведки саперы ползли.
Проводы
Без слез проводили меня…Не плакала, не голосила,Лишь крепче губу закусилаВидавшая виды родня.
Написано так на роду…Они, как седые легенды,Стоят в сорок первом году,Родители-интеллигенты.
Меня проводили без слез,Не плакали, не голосили,Истошно кричал паровоз,Окутанный клубами пыли.
Неведом наш путь и далек,Живыми вернуться не чаем,Сухой получаем паек,За жизнь и за смерть отвечаем.
Тебя повезли далеко,Обритая наспех пехота…Сгущенное пить молокоМальчишке совсем неохота.
И он изо всех своих сил,Нехитрую вспомнив науку,На банку ножом надавил,Из тамбура высунул руку.
И вьется, густа и сладка,Вдоль пульманов пыльных составаТягучая нить молока,Последняя в жизни забава.
Он вспомнит об этом не раз,Блокадную пайку глотая.Но это потом, а сейчасБеспечна душа молодая.
Но это потом, а пока,Покинув консервное лоно,Тягучая нить молокаКолеблется вдоль эшелона.
Пусть нечем чаи подсластить,Отныне не в сладости сладость,И вьется молочная нить,Последняя детская слабость.
Свистит за верстою верста,В теплушке доиграно действо,Консервная банка пуста.Ну вот и окончилось детство.
Музыка
Какая музыка была!Какая музыка играла,Когда и души и телаВойна проклятая попрала.
Какая музыка во всем,Всем и для всех — не по ранжиру.Осилим… Выстоим… Спасем…Ах, не до жиру – быть бы живу…
Солдатам голову кружа,Трехрядка под накатом бревенБыла нужней для блиндажа,Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струнаНатянутая трепетала,Когда проклятая войнаИ души и тела топтала.
Стенали яростно, навзрыд,Одной-единой страсти радиНа полустанке – инвалидИ Шостакович – в Ленинграде.
«Парк культуры и отдыха имени…»