Читать интересную книгу Новые легенды царской семьи - Анатолий Чистяков

В тот день мои мать и сестра пошли в лес собирать ягоды и по счастливой случайности избежали облавы. Вернувшись и узнав, что я был расстрелян вместе с другими жителями, они ушли из деревни по Волоколамскому шоссе в сторону Москвы…

На следующий день после расстрела мой отец И. Г. Булатов, преодолев линию фронта, добрался до деревни Вадино. Благодаря его вмешательству – поскольку он знал немецкий язык и изъявил готовность сотрудничать с германскими властями – Е. К. Беляева вместе со мной (т.к. она утверждала, что я ее сын) была отправлена в Польшу,

г. Бромберг-Быдгощ, в одно из отделений концлагеря Равенсбрюк. Несмотря на солидную взятку, немецкие власти отдать меня отцу отказались. И я, вместе с Беляевой Е. К., был отправлен в концлагерь, – вследствие чего отец был вынужден в этом же этапном эшелоне проследовать до г. Бромберга.

Документы у отца были в полном порядке. По состоянию здоровья он не был военнообязанным. К тому же, как специалист высшего класса в области легкой промышленности – швейной, – имел «бронь», выданную чиновником из Смольного, которому шил верхнюю одежду. Захватив Империалистическую войну и пройдя сквозь горнило Гражданской войны, отец отлично ориентировался в сложившейся обстановке и сумел проникнуть на территорию, захваченную врагом.

Отец пришел в немецкую комендатуру не с пустыми руками. В противном случае Е. К. Беляеву не отправили бы в концлагерь Равенсбрюк, а повесили бы рядом с несовершеннолетними сыновьями.

Знание немецкого языка очень помогало отцу. Но, в конечном счете, его выручали золотые руки. Художник, модельер мужской и детской верхней одежды, скорняк, закройщик, виртуозный портной, до войны он работал ведущим художником-модельером в ленинградском Доме моделей одежды. Отец считался одним из лучших портных в Ленинграде. Его хотели забрать в Москву – обшивать партийных бонз в Кремле. Сославшись на здоровье, он едва отклонил предложение.

К счастью, комендант г. Бромберга оказался хорошим знакомым отца. Они вместе учились – запамятовал – то ли в частной гимназии, то ли в Константиновском артиллерийском училище (напротив нынешнего Технологического института). Потом отец часто подводил меня к парадному входу в училище и вставал на постамент рядом с пушкой…

Комендант, узнав от отца, что моя бабка – стопроцентная немка с известной даже за пределами Европы фамилией, пожелал стать моим крестным. Отец сначала отказал ему, т.к. протестантская вера, в которую пожелал крестить меня комендант, не устраивала отца. Но все же несколько позже я был крещен в эту веру, и вот почему. В одну из первых бомбежек Берлина, по приказу Сталина, еще задолго до окончания войны, у коменданта погибла вся семья. Полковник, аристократ, рыцарь Железного Креста, ровесник отца, имевший в нескольких городах Германии недвижимость и солидные счета в банках, он благодаря дружеской заботе отца не покончил жизнь самоубийством. Став моим крестным, полковник сделал меня своим наследником.

– Деньги идут к деньгам! – как-то, смеясь, сказал мне отец. – Чадо мое ненаглядное, ты родился в сорочке и с золотой эмалевой ложкой. Но при существующем режиме ты получишь от мертвого осла уши.

* * *

После длинного сырого барака с маленькими, едва пропускавшими свет окнами и двухъярусными деревянными голыми нарами, где я в основном лежал, заботливо укутанный Е. К. Беляевой в большой рваный и кусачий шерстяной платок, прислушиваясь к ворчанию в пустом животе и сглатывая слюну, набегавшую от постоянного чувства голода, – съеденный мною кусок хлеба, густо намазанного повидлом, и выпитый стакан горячего чая мгновенно усыпили меня.

Проснулся я в маленькой, жарко натопленной комнате – рабочем кабинете отца. Он находился в недавно открытом ателье по пошиву и ремонту офицерского обмундирования. В углу стояло высокое, до потолка, трюмо в резной раме. В зеркале отражался массивный письменный стол с такой же резьбой и аналогичным стулом с высокой спинкой. На столе стояла бронзовая лампа с зеленым матерчатым абажуром. А под лампой сидел плюшевый мишка с поднятой лапой. На лапе у мишки висела плетенная из соломки маленькая корзинка, наполненная тоненькими, остро отточенными мелками.

Совсем рядом зарычала собака. Гулко щелкнули каблуки. Раздалось громко и четко: «Хайль Гитлер!» Я вздрогнул. В ярко освещенный кабинет вошел невысокий щуплый генерал в пенсне и черном мундире с бросающейся в глаза повязкой на рукаве. Сразу же за спиной генерала выросли два рослых широкоплечих офицера в таких же черных мундирах.

– Здравствуйте, господин генерал! – на немецком языке, дрогнувшим, каким-то чужим голосом, ссутулившись и склонив голову, сказал отец.

– У меня двадцать минут свободного времени; давай, Иван, примерю мундир.

Отец проворно стянул со стоящего у окна манекена белейшую, без пылинки, простынь. Затем, быстро обернувшись к столу, со стула с высокой резной спинкой молниеносно сдернул такую же стерильную салфетку. Многочисленные блики вспыхнули на дубовых листьях и аккуратно застегнутых пуговицах мундира, на расшитой тулье и кокарде фуражки.

– Мой Бог, да он волшебник! – взяв фуражку со стула и поправив пенсне, сказал генерал. – Человек не может сшить за двое суток нарядный мундир и фуражку. Признайся, Иван, тебе по ночам помогают гномы?! Мастер такого класса есть только у фюрера. Если ты… – тут генерал как-то странно не то кашлянул, не то чихнул. – Я забрал бы тебя в Берлин, но ты русский. И с твоим «Маленьким Муком», Иван, пока еще не все ясно.

Генерал достал из кармана брюк маленькую плоскую баночку и, постучав по ней пальцами, сказал:

– По труду тебе, Иван, будет и вознаграждение.

Жестом подозвал к себе офицеров, с их помощью полностью надел мундир и стал крутиться у трюмо. Он отходил от зеркала и подходил к нему почти вплотную…

Маленькое, из разноцветных лоскутков одеяло уютно облегало меня, а многочисленные обрезки сукна, застланные простынкой, были не хуже перины. Генерал задавал отцу вопросы, отец в почтительном поклоне отвечал. Похвалив его за знание немецкого языка и приличное произношение, генерал поинтересовался, в каком училище отец учился, так как видит у него офицерскую выправку. Спросил, в каком чине и на каком фронте воевал в Первую мировую войну… Я пытался запомнить весь их интересный разговор, но из темноты ко мне стал приближаться электрообогреватель на фигурных ножках, с медленно краснеющей спиралью…

– Господин генерал! Господин генерал! – откуда-то издалека раздался голос отца. – Вы забыли баночку с монпансье.

– Муку, – не оборачиваясь, уже у самых дверей негромко сказал генерал. И, шагнув к порогу, также, не оборачиваясь, спросил: – Что у тебя за глазомер?! Ты сшил мне мундир с одной прикидки, о фуражке вообще не сказал

– Я художник-модельер, господин генерал.

Генерал действительно щедро одарил отца. Он отдал оставшийся от отреза на мундир кусок материи – штучный бостон, изготавливавшийся исключительно для избранных мира сего – королей, – и две почти полных катушки с золотой и серебряной нитью. Прислал коробку с продуктами, где находилась умопомрачительная гастрономическая роскошь – бутылка русской водки, круг копченой колбасы, банка сардин, буханка белого хлеба и шоколадка – но это присказка. А вот сказка-быль:

Е. К. Беляева была переведена из спецбарака в общий и допущена к мытью полов и выносу пищевых отходов из столовой. Ей был выдан пропуск на право с подъема до отбоя находиться вместе со мной в мастерской И. Г. Булатова под полную его ответственность. И самое главное – на мое имя, точнее, фамилию, так как изначально я был наречен родителями именем Николай, было выписано германское метрическое свидетельство, где значилось: «Булатов Николай Иванович, 1940 г. рожд. 5 января. Урож. Смоленской обл. Вяземского р-на, д. Вадино. Отец Булатов Иван Герасимович, 1895 г. рожд. Мать Булатова Евдокия Кузьминична, 1904 г. рожд.» (Имя Георгий я получил в Ленинграде не позднее 1950 года в Никольском соборе, при крещении в православную веру.) Более того, отец был поставлен на унтер-офицерский паек, и ему было разрешено набирать по своему усмотрению специалистов швейного дела из числа военнопленных. Но в то же время отцом была дана подписка, что в случае сокрытия в мастерской офицеров и коммунистов он будет расстрелян. Нисколько не сомневаясь в неминуемом разгроме фашистской Германии, отец под видом специалистов пошивочного мастерства перевел из разных бараков в мастерскую трех советских офицеров, выдавших себя за рядовых солдат. Он тайком обучал их швейному мастерству, делил с ними выданный ему по приказу генерала унтер-офицерский паек. Одним из его учеников оказался полковник-чекист по фамилии Сорокин. (Фамилия не вымышленная, я ее хорошо запомнил.) Фамилии двух других офицеров забыл. Знаю, что один из них был майором дивизионной разведки, другой – армейским капитаном. Впоследствии эти офицеры, разысканные чекистом Сорокиным, ходатайствовали в Москве о реабилитации отца. Пробыв несколько месяцев под следствием, отец был реабилитирован и восстановлен на прежнем месте работы в той же должности. Он считал Сорокина одержимым бредовой идеей фанатиком, но по-своему порядочным человеком. К сожалению, дальнейшие события показали, что отец ошибся.