случиться вообще никогда.
Однако стоило удариться друг о друга железякам, которых на буровой сколько угодно…
Искра…
И газовый фонтан будет огненным факелом.
Алты искал спасения быстро, как только мог. Он молниеносно оценивал обстановку и свои возможности. Противоречивые побуждения метались в голове удивительно быстро: «Быстрее!», «Не торопись!», «Скорее! Скорей!», «Не спеши!..» В то же время следовало не поддаваться этим побуждениям, а выбирать действия точные и решительные.
Потом в голове возник сначала тонкий комариный звон, будто лопнула какая-то ниточка. И с каждым ударом сердца звук рос, усиливался, превращался в набат, заглушающий все и вся. Мысли начали путаться, перехлестываться, их приходилось разрывать, словно свалявшийся клубок шерсти. Мышцы становились вялыми. На поверхность взбудораженного сознания всплыла покорность судьбе, почти спокойствие безысходности. Страшное безразличие.
«Газ… На-ды-шал-ся… га-а-азом… Все… не выбраться».
Но все его существо взбунтовалось против этой покорности. Алты усилием воли, словно содрал с мыслей это отчаяние, погасил его, как тушат тужуркой едва вспыхнувшее пламя. Он сжал зубы. Затаил дыхание. Однако теперь уж не звон стоял в голове. Череп — будто наковальня, по которой бьет с оглушающей силой молот — толчки крови. Удар за ударом. Удар за ударом!
Казалось, следующего не вытерпеть.
В удушливом бреду, только инстинктивно, Алты нащупывал одно звено страховочной цепи за другим. Наконец пальцы добрались до карабина. Но в пальцах недоставало сил отжать его, отцепить от металлической скобы мостика.
А карабин нужно было освободить во что бы то ни стало. Его нужно отцепить, потом добраться до угла вышки, откуда тянется к земле растяжка, зацепиться за проволоку карабином и на цепи страховочного пояса съехать вниз. Просто прыгнуть с вышки нельзя. Можно угодить на помост, на трубы, лежащие около буровой, и в этом случае он мог бы вообще не пытаться прыгать. Он разбился бы, упав с тридцатиметровой высоты.
Алты снова и снова пытался отцепить карабин. Безуспешно. Несмотря на безвыходность положения, он не допускал и мысли использовать для спуска по растяжке рукавицу. Алты боялся повредить руки о проволоку. Он очень боялся боли и страшился повредить руки.
На какое-то мгновение Алты потерял сознание, будто провалился куда-то. Время исчезло.
Его привел в себя сильный хлопок. Жуткий, сверкающий, обдавший его огненным жаром.
Попробовав вздохнуть, Алты поперхнулся огнем.
«Газ загорелся!»
Алты словно очнулся. Откуда взялись силы. Теперь он без труда отстегнул карабин страховочного пояса. Алты поднялся на ноги, чувствуя вокруг себя бушующее пламя. Скользнул ногой по стальному швеллеру, сделал шаг к углу вышки. Еще шаг, еще. Дышать стало совсем невозможно. Алты сильнее прижал к лицу согнутую в локте руку. Наконец пальцы его свободной руки натолкнулись на раскаленную угловую балку вышки. Пальцы скользнули вниз.
Вот и трос — растяжка, наклонно уходящая к земле.
Раствор, облепивший лицо, голову и грудь, служил теперь как бы панцирем. Но пламя спалило спецовку на спине. Алты чувствовал огонь кожей.
Наугад ударом Алты защелкнул карабин на тросе. И ринулся вниз, из пламени, ревущего вокруг.
Его дернуло, кинуло в сторону. Но он понял — зацепился правильно, и наискось заскользил вниз.
Он сообразил сжаться в комок, чтобы ослабить удар о землю.
И все-таки приземление ошеломило его. Однако онтотчас вскочил, потому что чувствовал себя необыкновенно и непонятно сильным. И частичка пламени, грохочущего рядом, оставалась еще на нем. Горела спецовка. Алты бросился на песок и стал кататься, стараясь сбить огонь.
Кто-то подбежал к нему, накинул на него что-то, прижал к земле, плотно, так, что не шелохнуться.
Алты пробовал барахтаться.
— Тише, тише! — сказал тот, кто придавил Алты. — Погасили тебя.
Это был голос мастера. Затем темнота, беспамятство.
Потом он пришел в себя от боли.
— Тяжело… — простонал Алты. — Больно… Спину больно!
Будто раскаленная плита легла на кожу. Мастер откинул спецовку, которую набросил на Алты, и прохлада ночи стала раздирать обгоревшие мышцы. Боль заставила Алты открыть глаза. Он хотел закричать, потому что терпение иссякло. Но крик замер в горле. Увиденное точно парализовало Алты.
Столб ревущего, полыхающего пламени, казалось, доходил до неба. Он был так огромен, что котящий где-то вверху хвост его лишь угадывался.
Но и это было не самым жутким. В огненном ревущем столбе стояла вышка. Стальная сорокаметровая громадина, утонувшая в огне, была раскаленной добела. По ней бегали сверкающие искры.
Потом в ее стальном каркасе что-то надломилось. Она дрогнула. Стала крениться. Плавно. Будто не стальная, а вылепленная из воска.
Алты приподнялся на локтях, застонал от возвратившейся боли.
Кто-то, мастер, наверное, подхватил его под мышки и поволок прочь от столба пламени, в котором плавилась стальная вышка. Она могла упасть каждую секунду в любую сторону. И выбраться из-под нее было так же трудно, как вернуться с того света.
Алты стонал. Но ни боль, ни что другое не могло заставить его оторвать взгляд от бушующего в ночной тьме ревущего огненного смерча. И в нем, невероятно большом и ярком, таяла стальная буровая. Фермы прогибались, корежились, проседал один за другим пролет. Сбоку, как голова сожженного на костре, склонилась верхушка — кронблок. Ослепительный, сияющий…
Потом медленно рухнула вся громада, заискрилась фейерверком на песке.
В ночи упавшая вышка походила на светящийся остов какого-то чудовищного зверя.
УРЮЧНЫЙ СНЕГ
Он сидел на жестком, неудобном больничном диване, откинув голову и прикрыв глаза. Странные, резкие запахи лекарств едва ощущались им. Покой и тишина вокруг казались выдуманными. Случившееся на буровой: взвившийся из ротора шелестящий взрыв — выброс грязи, а вслед гром ревущего бесцветного фонтана, который превратился тотчас в огненный столб, потрясли Мухамеда. Сознание отказывалось воспринять это как реальность.
Каркнула пересохшая дверь.
Мухамед разлепил веки. В приемную вошел врач. Высокий, смуглый, с проступившей на щеках и подбородке сизой бородой. Агатовые глаза глядели испытующе. Рукава халата его были закатаны выше локтей, руки, сжатые в кулаки, глубоко опущены в карманы ослепительно-белого халата.
Мухамед заметил: не только он смотрел на врача. Ожидавшие в приемной не сводили с него глаз. Доктор вошел быстро, прошел приемную наискось, к другой двери, но, взявшись за ручку, остановился:
— Подождите, товарищи, подождите…
Доктор не мог ничего не сказать под скрестившимися на нем взглядами. Ведь там, куда он шел, находился Алты, стонущий, пахнущий горелой тряпкой и кожей. Мухамед представлял себе страдания Алты и удивлялся его терпению и выносливости.
Что с ним будет?!
Поднялся дядька Остап, сидевший рядом с Мухамедом. Доктор остановил его движением руки, сухой, с длинными пальцами:
— Ждите!
Они сидят. Ждут. Ждут, что им скажут об Алты, ждут прихода мастера. Он