Читать интересную книгу Маленький парашютист - Татьяна Чекасина

– Люблю цыганскую! Малой был, услышу цыган – слёзы текут! – показал своими большими руками, взмахнув ими вдоль щёк, как они «текли». – Только взял в руки гармошку, «Цыганочку» сыграл. Никто меня не учил, сам стал играть, без нот. Потом баян купил.

«Простой человек», – мамиными словами подумала одобрительно Антонина.

– Жил я в деревне, меня любили. Играю в клубе танго или липси… Не слыхала, Тонечка, «липси»? А был такой танец, и я его распрекрасно шпарил на баяне, на своём. Бывало, не только играю, а вскочу, да и танцую с баяном вместо девушки.

«Тем, наверное, и был хорош, что баянист», – подумала Тоня почти с нежностью, будто услышала материнский голос. Но от себя добавила: вдруг начнёт и сейчас «шпарить» эти «липси»… К счастью выяснилось, что уезжая из деревни, Матвей Егорович продал инструмент. На билет надо было, на жизнь, и больше почему-то никогда к игре на баяне не возвращался. Впрочем, Антонину не заинтересовали подробности жизни Матвея Егоровича. Музыку она любила, ту, что любил её парень, пропавший без вести. У неё тоже «слезы текут», но не от цыганской, а от тогда модной пацифистской песни группы «Скорпионс», гремевшей на всех призывных пунктах. Под эту антивоенную песню она и проводила Алёшу на войну, правда, не зная, что именно туда его проводила. Но о таком не скажешь Матвею Егоровичу. Наступило неловкое молчание. Матвей Егорович предложил ей снова прокатиться. В прихожей спел по-бабьи:

«Будто бы я снова у костра,

на плече моём твоя коса!»

Антонина засмеялась.

– Чего смеёшься? Плохо пою? Смешно? – он посмотрел в глаза прицельно и увидел, что в душе у неё тёплое чувство, но что оно – жалость, не угадал.

Снова ехали.

– Эх, люблю я её! Верная, не подведёт, не человек! – воскликнул Матвей Егорович, хлопнув рукой по баранке. Клаксон тявкнул, словно автомобиль, о котором он говорил с таким же жаром, как недавно о баяне, подтвердил: «Прав хозяин!»

В полумраке лицо этого человека показалось куда моложе, и подумала Антонина с удивлением горьковатым, что всё в её жизни решено. Вот он, успешный человек… И раньше жил хорошо (тоже на «Волге» ездил), и теперь… Солидный, сам в «структуре», друзья при власти…

– На иномарке принципиально не езжу. Я – патриот. И спел:

«Не нужно мне солнце чужое

и Африка мне не нужна!»

Зачем в эту «Африку» Алёша угодил!

Удивительно легко мчался автомобиль! Дорога под фарами летела, и была она расчищена, но пуста. В каком-то темноватом месте они остановились. Высокие дома-башни спального района угадывались через начавшуюся метель. Матвей Егорович включил радио. Полилась холодная, но с надрывными словами музыка: «Нелюбимая ждёт меня у окна!» Точно каменная сидела Антонина, а Матвей Егорович придвинулся к ней, приобнял за плечи и зашептал:

– У меня всё есть в жизни, сама видишь: квартира, гараж, машина, джакузи, зеркальный потолок, у меня только такой, как ты нет, Тонечка…

Она отодвинулась, чтобы яснее, как позволял свет в машине, видеть его лицо.

– Сама доберусь, – нажала ручку на дверце и перекинула ноги в холодный зябкий мрак.

Вблизи не оказалось домов, а только подвижная, словно живая, тьма. Позёмка поднялась над землей, колола лицо. Антонина шла. Ей было всё равно, куда идти, ей даже показалось на миг, что идти ей совершенно некуда, но идти надо было. И она пошагала, не очень быстро, но уверенно, будто знала, куда. Ноги от катания в машине слегка затекли с непривычки, и приятно было сгибать и разгибать их в коленях, слышать под каблуками хруст снега, дышать легко и полно, будто после обморока возвращаясь в жизнь.

«Ах, мой милый Августин…»

Утром, как обычно, Феденёв стоял возле металлических гаражных ворот. Он опирался локтями о штангу за спиной, вытянув ноги в новых джинсах и в новых кроссовках. Зажав пальцами сигарету со значительностью небольшого, но стреляющего оружия, и со взглядом «Чего уставился?», но не видя никого, Феденёв слушал, как завгар лепечет подобострастно о том, что нынче поедет с Феденёвым сам начальник по снабжению Гремучкин.

Издали этот немолодой дядька выглядел обычным. Вблизи он оказался таким объёмным, что неприятно удивил этим неожиданным обманом. Зрачки в его неподвижных глазках были черновато-зеленоватыми, цвета чёрной икры. Как могла произойти от такого отца такая дочь? – возмущённо подумал Дима Феденёв. С его дочкой он познакомился в начале лета, здесь же, у гаража. Словно разбудив его, она заговорила первой, пока слесари осматривали её красную «девятку». А потом она его подбросила до общежития (был конец рабочего дня). И после стала заезжать, выпевая клаксоном похожее на «Вставай, проклятьем заклеймённый». Никогда у него не было такой: платья, волосы, браслеты…

В дороге разволновался Феденёв… Сперва он удачно, миновав лишние светофоры, выскочил на старую, но пустынную дорогу, когда-то проложенную к прилёту с кратковременным визитом Фиделя Кастро. Но, к сожалению, не сразу сообразил, как свернуть обратно с «фиделевки» на шоссе. Дёргаясь и кренясь, грузовичок попал в тупик с указателем: «Крематорий для животных». Пришлось развернуться в поисках объезда, покинув место последнего приюта кошек и собак. Обещали дождь. Наконец, впереди показалось шоссе. Пассажир неожиданно попросил:

– Погоди-ка…

Началось, – подумал Дима Феденёв. Не проще ли было отозвать за гараж для мужского разговора, чем ехать для сопровождения груза, который ни в каком таком сопровождении не нуждается? Замерев у обочины, поросшей дырявыми лопухами (каждый с рулевое колесо), приготовил парень самоуверенный ответ: ваша дочка, уважаемый мой будущий тесть, любит меня, как безумная. «Ты классный! Ты классный!..» – и так до финала, – считал: в полном беспамятстве. Но откровения такого рода оказались не нужны. Пока главный снабженец, способный снабдить абсолютно всем завод коммунального машиностроения (вскоре выяснилось, – не только этот объект), вносил изменения в их маршрут, на весь прозрачный лес устало отсчитывала кукушка. Феденёв насчитал десять. Целых десять лет!

– Ну, что, согласен? – спросил Гремучкин.

Ещё бы! Вот это приятная неожиданность! И, главное, никаких выяснений. Феденёв кивнул, и путь они продолжили.

В кузове погромыхивала шпунтовка, радуясь новому повороту в своей судьбе, довольная водителем («Димка, молодец, вперёд»). В детстве ему нравились сказки Андерсена, где и неодушевлённые предметы имеют души. Вот и доски едут навстречу светлому будущему под нетленный «Марш энтузиастов», в котором поётся о том, как прекрасно служить полом на чужой веранде.

– Неплохая у тебя профессия, – вежливо сказал Гремучкин.

– Чего в ней хорошего? – неожиданно для него возразил Дима Феденёв и неожиданно, но уже и для себя, добавил: – В институте буду восстанавливаться, на второй курс…

– Да ты что! – вроде бы, не поверил «будущий тесть».

Дорога ложилась под колёса мятой скатертью. Впереди был длинный, пологий спуск. На горизонте небо очернилилось.

– А я слышал, что ты не можешь умственно, так сказать…

– От кого?

– От завгара, кажется.

– С ним не откровенничаю.

– Извини, – растерялся по-стариковски «папаша», – стало быть, от другого лица.

Димка чуть не спросил, как родного, мол, что у вас с домашним телефоном случилось…

– Ты – молодец, оказывается… – похвалил Гремучкин. – А родители у тебя кто?

Весело (хотя чего тут радостного) рассказал Феденёв, что папа с мамой умерли, но есть сестра, старше его на целых двадцать лет. Она работает учительницей в пригороде. Там и сам жил до армии. Радио в машине сказало: «Пентагон планирует сформировать пять новых дивизий, способных вести боевые действия в условиях горных районов».

– Война ни к чему: вон, какое солнышко! – сказал благодушно Гремучкин.

– Дождь обещали, – напомнил Феденёв.

– Слышал я (в гараже говорили), что ты – каратист, одним пальцем можешь убить.

– К сожалению, одним пальцем убивать не пробовал, – ответил, как о чём-то обычном, Дима. В голове у него тут же заорало знакомым голосом с ненормалинкой: – «Мальчик в овраге нашёл пулемёт, больше в дерев¬не никто не живёт».

– Даже жаль… – Почему-то сказал солидный попутчик, но о чём он пожалел, не объяснил.

Недоговорённость «папаши» явно имела отношение к нему, к Феденёву, но не о том, как и кого он может убить. Недоговорённость имела отношение и к ней, к его дочери, Марише-Рише. Стремительно приближался дождь. Впереди облака согнались в плотное овечье стадо, где уже не каждый баран был в отдельности, а посекундно темнело общее поголовье. На лобовое стекло брызнуло.