Читать интересную книгу Маленький парашютист - Татьяна Чекасина

В настоящее время Татьяна Чекасина – это настолько активно работающий автор, что практически все опубликованные произведения получили новые авторские редакции. Даже нет смысла читателю обращаться к их старым версиям.

Татьяна Чекасина – это острый социальный писатель. Напомню, что писатель советский и писатель социальный – довольно разные авторы. Например, все великие писатели являются социальными писателями. Но среди советских писателей было много графоманов. Куда больше их сейчас среди буржуазных сочинителей, которые никогда не бывают писателями истинными.

Не только глубокой философией бытия проникнуто каждое произведение Татьяны Чекасиной, но и трепетным отношением к жизни людей вокруг. Как у каждого истинного писателя. Её произведения – это хорошая, крепкая, настоящая русская литература.

Сычёва Е.С.

кандидат филологических наук,преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова

CR [1]

Опоясывающая боль, новокаиновая «блокада», юность, палата со старухой… После лекции забрала неотложка. Не ешьте, граждане, купленных на улице непонятных пирожков! Впервые за семестр выспавшись, жду прихода, точнее, обхода врачей, вернее, одного из них. Ничего не болит, но больна. Больна внезапной влюблённостью.

«Блокаду» боли (обезболивающие уколы) делал жутко божественный врач, склонившись надо мной, над операционным столом, где я лежала под «летающей тарелкой» осветительного прибора! Для здорового человека – сущая экзотика. Смешно влюбиться на операционном столе, хорошо, что не на патологоанатомическом! И вот жду: когда же он обойдёт все палаты и придёт в нашу на двоих!

Нет, соседка моя не совсем старуха. Скорее, пожилая дама лет шестидесяти (мне – восемнадцать). Она полная, но не толстая, зовут Дарьей Григорьевной Дульцевой, сама так представилась, столь развёрнуто. Перед завтраком она спросила:

– Вы едали борщ с осетром?

Получив отрицательный ответ, она сходу подробно стала описывать процесс приготовления, будто собираясь прямо сейчас сготовить это удивительное ресторанное блюдо. Закончив рассказывать про борщ с осетром, перешла к другому кушанью:

– Но сегодня я бы приготовила солянку с почкой…..а на десерт у нас будут арбузы…

Пока Дульцева излагала эти свои рецепты и меню, глаза её блестели немного лихорадочно. Моя соседка по палате номер три может запросто перейти в шестую. Слушать такое мне пришлось в голодном оцепенении: со вчерашнего рокового пирожка я ничего не ела. Рассказывает Дульцева мастерски. Я тоже люблю арбузы, но никогда не слышала, чтоб о них говорили так вкусно: сладкие, хрусткие, прохладные, пахнут завораживающе… После такого предисловия больничный завтрак: серую овсянку (такой же кисель) проглатываю со скоростью крокодила. Дульцева, тоже поев, замолкает, и это хорошо: её разговоры вызывают ужасный аппетит, а до обеда есть нечего. Родители и подружки, – всех обзвонила, – притащат еду только вечером. В желудке гармония. Человечек умеет издеваться над родным телом, которому, видимо, ничего и не надобно, кроме больничного овса. В ряду таких умозаключений меню Дарьи Григорьевны (солянка с почкой или борщ с осетром) – не подарок. Но хочется! Сравнения можно продолжить… Взять для примера этого потрясающего медика, подобного немыслимому борщу с осетром. Сосед по дому скромный студент Валерка, – овсяный кисель, не способный навредить. А вот этот идол в крахмале…

Мои сравнения прерваны: соседка по палате пытается дозвониться до дежурной. На звонок никто не спешит. Дульцева сидит на краю койки, обхватив себя судорожно по талии. Лицо сейчас в красных пятнах. Неглупые глаза (не повариха она, а вдова бывшего градоначальника, сама еду не готовила, руководила кухаркой) вместо радостно-лихорадочного блеска приобрели лихорадочно-страдальческий. Боль знакомая, опоясывающая. Выйдя из своих размышлений, а затем и из палаты, отправляюсь на поиск медперсонала. В коридоре тишь да гладь, на столе дежурной медсестры учебник по хирургии, дешёвая заколка, самой нет. Оглядываю «местность», соображая, куда двинуться за помощью.

– Кого вы ищете? – дверь с надписью «Ординаторская» распахивается, нехотя выходит медсестра.

Подойдя к своему столу эта, с виду здоровенная девица, достаёт из ящика целую горсть таблеток и бросает их в шикарно нарисованный рот, точно шпагоглотатель; запивает чем-то из мензурки. Шесть пилюль, не меньше. Я излагаю просьбу Дульцевой и не могу сдержать любопытства:

– А что у неё?

– Анемия, – медсестра сделала жест вдоль тела, – старость.

Это не «старость», а странность. Тётка-то ещё ничего, а медсестра, видимо, врёт.

– Пошли, – это «пошли» звучит несколько виновато.

– Галочка, наконец-то! – встречает её Дульцева.

Та довольно грубо вкалывает ей в руку болеутоляющее и удаляется, хлопнув дверью. После укола Дульцева лежит на боку в стоическом спокойствии, поджидая эффекта снятия боли. Волосы у неё не седые, возможно, искусно выкрашенные, собраны в большой пучок на затылке небрежно, но изящно. Напоминает она мне родную, тоже интеллигентную бабушку.

Наконец, приход-обход! И этот бог, садясь рядом, велит раздеться до пояса. Больничная рубаха от волнения застревает на голове непонятно-узким вырезом. У меня горят щёки. Так на меня действует ужас обнажения перед лицом мужского пола; за сутки второй раз. Первый – на операционном столе. Глаза у врача – в точности две вымытые блестящие ягоды смородины, вспомнился едкий вкус этих ягод на языке.

– Откройте рот, скажите «а», – улыбнулся.

Зубы у него крахмально-яркие, как халат, но один нарос на другой (милая подробность). Кольца нет, наверное, не женат. До слёз, до звона в ушах, дрожа и стараясь скрыть происхождение дрожи, перебарываю вполне врачебные прикосновения «в области желудка», воспринимая их почти как эротические. Резко сойдя с катушек, хочу остаться в больнице навсегда. Вот мужчина, с которым можно, наконец, потерять девственность. Впрочем, выбор у меня на этот счёт невелик: у нас в библиотечном институте не для кого краситься: одни девицы и Вова-эпилептик. После осмотра какое-то время лежу, будто оглушённая, ничего не видя и не слыша, перестав болеть желудком, но, уже точно, заболев головой…

Возле соседней кровати что-то происходит, для меня – малозначительное, а потому целиком не услышанное. Возвращаюсь на землю, когда Галочка с беспардонным стуком дверью покидает палату. Врач тоже готов на выход. Говорит:

– Уход за вами, Дарья Григорьевна, обязателен. Здесь мы долго держать вас не сможем. В общем, совет вам…

У него такой особенный голос (узнaю из сотни): глубокий, будто певческий. При разговоре на его щеках вспыхивают ямочки, от которых, если и не схожу с ума полностью, то – частично. Как же глупо иной раз один человек очаровывается другим! Дульцева кивает. Узел на затылке вдруг распадается, волосы стекают по плечам. Собирает, руки дрожат. Врач уходит. Я всё ещё под «гипнозом». Дульцева шепчет:

– Вы бы не могли посмотреть мою карточку медицинскую? Результат биопсии. Впрочем, поняла: мне конец. Слышали, о чём просил Гиппократ? «Перепишите квартиру на Галочку». На прошлой неделе меня возили в онкологию. Консультировал сам Господнев, а это – величина, рекомендовал кушать геркулес, пока не вылечусь… А там уж наемся… Разве бы этот, наш лечащий врач, мне предложил такое, если б диагноз был другим? Не онкологическим? Он жениться хочет. Понимаю: жить негде, а у меня на балконе даже чай можно пить.

– Кто… жениться хочет?

– Врач лечащий, говорю, – кивает она на дверь, – Всеволод Георгиевич на этой грубиянке Галочке.

Вечером после ужина я снова в поиске медсестры. На столе стопка «историй», сверху карточка Дульцевой. Далее – самый позорный поступок моей жизни (вороватый взгляд вдоль пустого коридора): «В тканях обнаружены СR». Ох, как хочется плакать: возникшая влюблённость лопается с болью. Великолепный медик становится противен всем своим великолепием: крахмальным видом, смородиновыми глазами лжеца, вкрадчивыми словами жулика. Не врач он, а больной, явно неизлечим, как и его… невеста. Парочка хищников, а тут бабушка без внуков…

Вхожу в палату.

– Я видела вашу карточку, там синим по белому: «Клетки рака не обнаружены».

При выписке обменялись телефонами. Медсестру наняли через мою родственницу. Лето наступило. Прощаясь, пили чай на балконе, глядя в зелёный шатёр бульвара. Говорили, как всегда, про еду. Дарья Григорьевна стала мечтать (чувствовала себя лучше, чем в больнице) о путёвке на пароход. Волгой до Астрахани, как в молодости; побывать на бахче. А что, и рак рассасывается иногда от трёх причин: веры, надежды и любви, не говоря уж о язве, которой, как она думала, была больна.