Читать интересную книгу Мастерская пряток - Вера Морозова

— Разодели тебя как принцессу — и в кружева, и в батист, и лент не пожалели, — то ли с удивлением, то ли с удовольствием проговорила Мария Петровна и взяла в руки ножницы.

Кукла закрыла глаза, да так крепко, что стали видны одни ресницы. Длинные, пушистые.

Ножницы короткие, с закругленными концами. Мария Петровна быстро и ловко отпарывала головку у куклы. Работала осторожно, чтобы не повредить матерчатой грудки. Вынула белые нитки и сняла головку. Потом взяла маленький пинцет и принялась извлекать из головки бумажные трубочки.

Как бы удивилась Леля, если бы узнала, что в головке Жужу находится целый тайник — здесь и ключи-разгадки к шифрам, и тайные адреса агентов в других городах, и пароли — заветные слова, по которым узнавали революционеры друг друга, — и важные письма, которые невозможно доверить почте. Приходилось ждать оказии, чтобы передать их с верным человеком, запрятав в корешок книги или в двойное дно чемодана.

Помимо всего, Мария Петровна — секретарь городского комитета РСДРП, так называли большевистскую партию в те времена. И много у нее дел по подполью, которые именовались техникой, — и надежные адреса, по которым спасались от ареста, и фальшивые паспорта для тех, кто не мог жить по своему настоящему, ибо разыскивался полицией, и пароли, и явки для каждого уезжавшего по партийным делам в другие города.

Память у Марии Петровны блестящая и секретов знала великое множество, но все упомнить невозможно. Вот и требовались записи. Только особые — конспиративные.

Работы невпроворот. Перевезти газету «Искра» из одного города в другой — дело не простое. Нужно было держать связь со множеством людей, причастных к революции, и здесь без записей не обойтись. А записи нужно прятать. Так в доме на Мало-Сергиевской появились тайники.

Тайник в головке куклы небольшой, но очень важный. Какие бы деньги заплатили в полиции, чтобы узнать секреты! Свобода многих людей находилась в голове куклы! Не провалить людей, уберечь от ареста — в этом большая заботушка профессионального революционера. Профессиональным революционером и являлась Мария Петровна Голубева.

Мария Петровна очень осторожна в своей работе и так бережна к секретам. Секреты принадлежали не ей, а партии.

Мария Петровна аккуратно засунула записочки, дополнив их сведениями. И вновь принялась за куклу. Все хорошо — глаза у Жужу закрываются. Мария Петровна встряхнула куклу. Жужу захлопала ресницами и широко распахнула глаза. Игла с толстой ниткой замелькала в руках. Стежок… Стежок… Стежок… Кукла попискивала, когда ее переворачивали с боку на бок. Мария Петровна быстро одевала Жужу. Теперь у Жужу глаза веселые. Вот и платье в сборках, и чепчик на голове. Хорошо-то как! И по волосам погладила Мария Петровна на прощание, как Леля. «Поблагодарила за терпение, — подумала Жужу. — Славная она все же». Леле кукла решила ничего не говорить. Первый раз испугалась, легко сказать — голову отделили от туловища… Но потом пообвыкла. Эти взрослые так странно играют в куклы.

Наконец Жужу усадили на подушку. Кукла раскрыла глаза и приготовилась ждать рассвет.

Мария Петровна отправилась спать. Пробиралась осторожно, чтобы не разбудить девочек.

ПРИШЕЛ ПАРОХОД ПО ВОЛГЕ

Над Волгой летали чайки. Белоснежные. С черным клювом, красными перепончатыми лапками и с глазами-бусинками. Они взмывали с громким криком ввысь, разрезая небо, и пропадали вдали, поглощенные голубизной. По небу лениво проползали розовые облака, подкрашенные солнцем. Облака блуждали по небу, то сгрудивались, нависая над рекой, то исчезали в легкой дымке.

Волга казалась бескрайней, на линии горизонта сливаясь с небом, с редкими белыми барашками на волнах, которые отчетливо выделялись на глади воды. С легким шумом накатывались волны на пристань, ударялись о волнорезы и рассыпались миллионами брызг. И тогда в них вспыхивала многоцветной дугой радуга.

Волны приносили и чаек, которые прилепились к гребню и оглашали пристань ленивым криком. Чайки болтались на волнах и, вдруг испуганно хлопнув крыльями, резко взмывали в небо.

На пристани многолюдно. Началась навигация, и первые пароходы величаво раскачивались на воде, прикрученные крепкими толстыми канатами.

На пристани играла музыка. Горели на солнце начищенные трубы да медные пуговицы у музыкантов. Оркестр был военный. Дирижер с перетянутой талией взмахивал палочкой и напевал. Прогуливались дамы в модных туалетах, заученно улыбались знакомым, кивали большими шляпами с перьями и лентами. Дети в матросках гоняли обруч. Слышались окрики на французском языке. Это гувернантки внушали правила хорошего тона детям.

Неожиданно подул северный ветер, холодный, резкий. И пристань начала пустеть.

— Вот и славно, что я вас, мои девочки, потеплее одела. — Мария Петровна подняла воротничок бархатного пальто у Кати и коротко бросила Леле: — Застегни пуговицы. Не ровен час, продует.

На пристани Голубевы оказались совершенно неожиданно. Утром сидели в столовой и пили чай. День был воскресный, и папа на службу в земскую управу не пошел. Он появился к чаю в халате, с закутанной шеей. В последнее время папа прихварывал. Папа поцеловал детей и сел на свое место у самовара. От еды отказался и попросил маму налить чаю покрепче. Обхватил тонкими пальцами стакан и молча принялся просматривать газеты. Газеты подала Марфуша на маленьком подносике.

Леля завидовала папе — славно-то как! Сказал, не хочу есть, и не ест. Никто к нему не пристает, никто не заставляет пить рыбий жир и есть манную кашу с сырым яйцом.

Мама разливала чай, раскладывала пирожки по тарелкам и благодарила Марфушу.

Марфуша выбегала из столовой на кухню и приносила все новые и новые яства. По обыкновению, она раскраснелась, волосы выбились из-под платка и закрывали лоб. В редкие минуты передышки Марфуша прятала руки под фартук и обижалась, что барышни плохо едят.

Самовар фырчал, и робкие искры падали на скатерть. Пахло угольками. Под льняной салфеткой на подносе чайник для заварки, временами мама водружала его на конфорку. Самовар был тульский, ведерный, с помятыми боками.

Леля никогда не могла понять, зачем им такой большущий самовар. Только Марфуша им гордилась и все свободное время начищала своего красавца.

Катя капризничала, не хотела пить молоко и плакала. И тут же смеялась. На глазах не высохли слезы, а губы растягивались в улыбке. Странная какая! Леля удивлялась, но прощала ей как маленькой.

Мама сидела в лиловом платье, в том самом, в котором Леля ее считала красавицей, и говорила, что в городе появился цирк. И Катя запрыгала от радости. Мама усмехнулась ласково и сказала, что обязательно отправится в цирк с девочками при первой возможности.

Леля и сама видала, как по городу проводили слона, покрытого попоной. Большие кисти били по ногам-тумбам. На слоне восседал клоун, лицо его было выкрашено белой краской, и громко зазывал всех на представление. За слоном бежали ребятишки, кричали и прыгали.

По твердому убеждению Лели именно сегодня и представлялась такая возможность. И Леля вопросительно посмотрела на маму.

Папа сразу разгадал ее вопросительный взгляд и сказал маме:

— Маша, сегодня будет такой погожий день, судя по всему, что не грех вывести девочек в цирк. Славно-то как! Да, да… Денек явно разгуляется. Пожалуй, и я с вами пройдусь. А ужо вечерком поработаю… — Папа повеселел, но все же спросил маму не без осторожности. — Гостей мы сегодня не ждем? — И, получив отрицательный ответ, успокоился. — Вот и хорошо. Я так люблю, когда мы одни дома. И на душе весело, и работается легко, и волнения отступают. Мне нужно большую статью отправить в Петербург.

— Ну и поработай, только ночами не сиди, дорогой! Будь благоразумным! Здоровьем хорошим не отличаешься, так не искушай судьбу! — Мама с нежностью посмотрела на папу и мягко заметила: — Побереги себя для девочек.

Кухарка Марфуша замерла от счастья. Слава богу, все как у людей — в семье мир, и благолепие, и хозяйка дома… Вот так бы почаще.

Пробили часы. Напольные. С зеркальным стеклом и большими медными гирями. Бой еще висел в комнате, как раздался звонок. Резкий. Требовательный. Папа побледнел и зло уставился на маму. Смял салфетку, бросил на стол и свистящим шепотом спросил:

— Кого там принесла нелегкая? — Повернулся к Марфуше и приказал: — Подите и скажите, что господ нет дома. И никого не принимаем. Не принимаем…

Марфуша вопросительно посмотрела на барыню. Лицо Марии Петровны казалось бесстрастным, лишь румянец, появившийся на щеках, говорил о волнении:

— Барин пошутил, Марфуша… Так отвечать нельзя. К тому же просто невежливо! Спросите и, коли дело касается меня, проведите гостя в гостиную. Я заканчиваю чай и выйду из-за стола.

— Вот именно гости к вам… К кому другому могут пожаловать гости в любой час дня и ночи! Только к вам. — Папа, когда сердился на маму, всегда обращался к ней на «вы». — Даже в воскресный день нет покоя… Подумайте о девочках, если ни меня, ни себя не жалеете.