Дело в том, что Леви хотел стать не просто марафонцем, он хотел стать исключительным марафонцем. А если еще учесть его поразительный интеллект и широту познания в сочетании со скромностью, столь же великой, сколь и естественной…
Уже в эти годы он стал почетным стипендиатом в Оксфорде и мог пробежать пятнадцать миль без особых усилий. Но дайте еще несколько лет, он станет и доктором философии, и чемпионом. И тогда-то толпы будут вопить: «Лее-вии! Лее-вии!», вызывая его на старты новых побед и свершений, как они обычно выкрикивают «Впее-ред!», подбадривая своих кумиров.
Лее-вии! Лее-вии!..
И им будет все равно, что бежит он так странно и неловко. Они, может быть, и не заметят, что ростом он за семь футов[2], а весом только сто пятьдесят фунтов[3]— и это несмотря на то, что, выпивая огромное количество молока в день, чтобы преодолеть свою худобу…
Лее-вии! Лее-вии!..
Им будет наплевать, что у него дурацкий вихор и лицо фермера с Дикого Запада и что даже после трех лет обучения в Англии на лице его все то же выражение простака, который готов купить Бруклинский мост, только предложи. Его любят немногие, не знает никто, кроме (слава Богу, есть Док) Дока. Но положение изменится.
Лее-вии!.. Леееее-вии!..
Так он и бежал, с твердой уверенностью, что никто не сравнится с ним в беге, кроме, пожалуй, Меркурия, не знающего устали, легендарного, бесстрашного, непобедимого, настоящего летучего финна — Нурми.
Леви побежал быстрее.
До финиша было еще далеко, но наступало главное испытание — испытание сердца на выносливость.
Леви побежал еще быстрее.
Леви нагонял лидера.
Полмиллиона человек, выстроившихся вдоль трассы, не верили своим глазам. Они ревели, и рев нарастал. Этого быть не могло, но факт оставался фактом — Леви нагонял Нурми!
Леви, этот симпатичный американец, сокращал разрыв. Все верно. Леви, который ухитрялся даже улыбаться, развивая высочайшую в истории марафона скорость, определенно претендовал на лидерство. Нурми уже почувствовал: что-то неладное происходит за его спиной. Он обернулся, на его лице было написано удивление. Нурми попытался бежать быстрее, но он и так уже был на своей предельной скорости, и вдруг ритм начал нарушаться, он сбился с шага. Леви наступал на пятки. Леви изготовился обойти Нурми. Он начал…
Томас Бэйбингтон Леви остановился и прислонился к ограде водохранилища. Трудновато что-то сегодня сосредоточиться на Нурми.
Потому что болел зуб, и когда правая нога ступала на землю, резкая боль пронизывала верхнюю десну. Леви потер щеку над больным зубом, подумал, не пойти ли к врачу. Началась боль недавно, и, может, она пройдет так же, как появилась, потому что хуже не становилось и болело только на бегу. А дантист обдерет как липку, деньги же эти можно потратить на книги, например, и на записи. К черту дантиста, решил Леви.
В конце концов, можно и потерпеть.
2
Сцилла вошел в зал аэропорта и сразу засек типа в парике, на мгновение заколебался, и было от чего: во время последней встречи с этим типом оба они очень старались убить друг друга.
Конечно, то был Брюссель, и там была работа, а здесь Лос-Анджелесский международный аэропорт, отдых, если считать полеты отдыхом. Но все это не очень-то облегчало положение Сциллы: как объяснить человеку, которого ты когда-то пытался пришить, что сейчас ты не на работе и тебе просто хочется поговорить? Нельзя же вот так подойти и сказать: «Привет! Как дела?», потому что в голове твоей появится еще одна и совсем ненужная дырка прежде, чем слово «дела» прозвучит полностью.
Обезьяна прекрасно владел оружием. Обезьяна теперь работал на арабов, вроде бы на Ливию или на Ирак — Сцилла эти страны всегда путал. Как только Сцилла вернулся в Отдел, он запросил досье на Обезьяну, зная, что оно найдется, и весьма пухлое, — Отдел гордился своим умением собирать и систематизировать информацию о любом агенте из чужих служб.
Нет, Обезьяна не всегда ходил во врагах. Он часто менял страны и хозяев, но шесть лет он работал на британцев, а два года после этого — на французов. Затем попробовал работать независимо, но, видимо, ничего не вышло, редко у кого это дело получается, лишь загадочный и жестокий мистер С. Л. Чен работал без постоянного контракта и жил прекрасно. После попытки обрести независимость Обезьяна задержался ненадолго в Бразилии, затем побывал в Албании перед долгосрочным контрактом с арабами.
Сцилла смотрел на маленького человека в парике, сидящего на дальнем стуле у стойки. Интересным в этой ситуации было то, что перед Сциллой возникла задача — подойти, представиться и остаться живым. Если же такие люди, как он и Обезьяна, схватились, то маловероятно, что оба остались бы живы. Несмотря на то, что Обезьяна был маленького роста и выглядел мальчиком из церковного хора, вот уже лет десять он, как никто другой в мире, владел любым огнестрельным оружием, тогда как Сцилла и Чен считались лучшими специалистами по убийству голыми руками: ладонью, тыльной ее стороной, правой рукой, левой, все равно.
Разумнее было бы, думал Сцилла, поискать другой бар. Он не боялся риска, но по возможности избегал его. Уже сделав несколько шажков назад, он остановился, потому что, черт возьми, ему хотелось поговорить с Обезьяной. Такая возможность нечасто выпадает, ведь когда Сцилла только начинал работать в Отделе, Обезьяна был одним из пяти-шести человек на весь мир, кто мог с законным на то основанием считать себя легендарным.
Сцилла припомнил имена остальных: Брайтон, Тренч, Фиделио — и все уже, увы, пущены в расход. Безжалостно.
И вот Сцилла в движении. Он был необычайно проворен для человека его комплекции и особенно хорошо умел набирать скорость, а это самое главное. Когда-то Сцилла слышал, как один баскетбольный тренер спросил у другого об игроке:
«Он быстрый?» Вопрос запомнился. До этого Сцилла не задумывался, что человек может быть быстрым или медлительным. Сцилла двигался вдоль стойки, за стульями, и, подойдя достаточно близко, изобразил на лице радость от встречи и бросился к человеку в парике. Он крепко обхватил его мощными руками, придавив к стулу, а со стороны все это казалось встречей двух старых друзей, которые своеобразно приветствуют друг друга. Сцилла прошептал:
— Спокойно, Обезьяна.
И услышал в ответ:
— При мне ничего.
Сцилла сел на стул рядом, на него произвели впечатление реакция и самообладание Обезьяны: именно реакция делала его несравненным во владении оружием, а не глаз, который был тоже неплох — проще сказать, его пуля уже была в воздухе, когда противник только целился.