Читать интересную книгу Дознание в Риге - Николай Свечин

– Зачем, Алексей Николаевич? – побледнел помещик. – Мало ли что? Вдруг сидят они за бугорком и вас дожидаются.

– Никого они не дожидаются, а летят по шляху что есть силы. А выйти нам надо, чтобы проверить.

– Проверить?

– Да. Тот, в кого я попал первым выстрелом, далеко уйти не мог. Если жив, то возьмем в плен. Будет язык. Если помер уже, обыщем тело – вдруг какие подсказки найдем? Это для вас, Сергей Ильич, все кончилось. А нам завтра остальных искать!

Надворный советник взял керосиновую лампу и смело вышел с ней в темноту. Тулку он оставил в доме, но револьвер держал наготове. Рощин шел рядом и нервно поводил стволом ружья вокруг.

Они нашли тело в ста саженях от дома. Человек лежал на дороге, рядом стояла лошадь. Надворный советник подошел, посветил.

– Черкес! – воскликнул агент.

– Скорее, осетин, – поправил его Алексей.

– Но он в свитке!

– Ну-ка распахните ее.

Рощин дернул за полу, и под свиткой открылся горский бешмет. На поясе виднелся большой кинжал.

Тут человек застонал и открыл глаза.

– Живой, гнида! – отскочил екатеринославец.

– Ну, недолго осталось, – успокоил его Лыков. – Взгляните на голову. Несколько картечин угодили. Как только мозги не вылетели?

Сыщики обыскали раненого и нашли при нем пачку бумаг. Потом взяли за руки за ноги и потащили в дом. Особо с разбойником не церемонились и медицинскую помощь оказывать не торопились. Горцы – упрямый народ. Вряд ли на допросе умирающий абрек выдаст сообщников. Пусть подыхает…

В доме пленного кое-как перевязали, но он не приходил в сознание. Ясно, что к утру помрет. Лыков осмотрел бумаги и к своему удивлению обнаружил среди них паспорт бандита. Тот действительно оказался осетином по имени Насып Экажев. Еще отыскались письма, но на татарском, и сыщик не сумел их прочесть. Ладно, потом разберутся. Уже ясно, что банда получила отпор и понесла потери. Сейчас им не до разбоев. Следует сосредоточить все силы на поиске второго раненого. Бумаги Экажева тоже помогут сыщикам. Скорее всего, банде конец.

Утром на станцию Юрьево прибыли из Екатеринославля шесть жандармских унтер-офицеров во главе с вахмистром. Они обыскали окрестности и нашли неподалеку от Алмазного рудника окровавленные тряпки. Здесь разбойники перевязывали своего товарища.

А Лыков простился с Савельевым. Он отмахнулся от слов горячей благодарности, сказав:

– Я тоже вам признателен.

– За что? – поразился Сергей Ильич.

– Да за помощь. Так бы мы месяц бегали за негодяями по всему Донецкому бассейну. А тут они сами пришли.

Еще на правах старшего надворный советник разрешил агентам принять от помещика награду. Полотенцев и Рощин получили по пятьсот рублей, как и было обещано. Они остались очень довольны. Еще бы, чуть не годовое жалование. Сыщики сговорились с Савельевым не рассказывать о награде полицмейстеру и уехали одним поездом.

В Екатеринославль Алексей явился победителем. Губернатор уже знал о ночном бое и принял надворного советника сразу. Тот изложил, как было дело, и показал трофей. Святополк-Мирский со знанием дела обсудил достоинства кинжала, поблагодарил сыщика, а потом объявил:

– Вынужден с вами расстаться, Алексей Николаевич. Начальство прислало телеграмму и срочно требует вас в Петербург. Вот, прочтите.

Директор Департамента полиции приказывал Лыкову немедля вернуться. Видимо, случилось что-то чрезвычайное.

– Мы доделаем без вас, – успокоил сыщика появившийся Князев. – Только что пришел экспресс[5] из Славяносербска. Раненый нашелся! Уже арестован в земской лечебнице. Некто Рябухин, дезертир из донских казаков.

– Так это я атамана зацепил? – обрадовался сыщик.

– Атамана? – удивились начальники губернии.

– Да. Он главный в шайке, по словам свидетелей. Надо, конечно, проверить, но весьма вероятно.

– Замечательно, если так! – воскликнул Святополк-Мирский. – Глядишь, и всей шайке конец.

– Сильно я его? – спросил Лыков у вице-губернатора.

– Правую руку пришлось отнять. Сейчас у палаты выставлен караул, везти раненого сюда доктора не разрешают. Может и помереть – много крови потерял.

– А пусть сдохнет…

Вернувшись в столицу, Лыков прямо с вокзала отправился на Фонтанку, 16. Ввалился к директору без доклада, фамильярно уселся в кресло, выложил кинжал и сказал:

– Гляди, какая у меня штука есть.

– Ух ты! – опешил Зволянский. – Серебром обложен. Это базалай?[6]

– Да. Только делал не Уллу, а его брат Али. Он похуже был мастер, но тоже знаменитый.

Директор повертел клинок в руках, осторожно испробовал пальцем лезвие. Потом вдруг предложил:

– А подари его Горемыкину. Старику будет приятно.

– Запросто. Тем более Уллу у меня есть, с войны остался, дома на ковре висит. Но как это преподнести?

Полицейские стали совещаться и пришли к выводу, что дарить кинжал не следует. В России вообще презенты от подчиненных начальству не приветствовались. Разве что иконы, и то когда шеф уходит. А так ни к чему. Наградит, к примеру, министр надворного советника, причем заслуженно. А злые языки скажут, что это в благодарность за подаренный дорогой клинок. Зачем такие сложности?

В итоге сыщик убрал кинжал обратно в ножны и спросил:

– Чего вызывал-то, Сергей Эрастович? Я там чуть-чуть не доделал.

– Без тебя доделают. А вот Варшава в истерике, Лыкова требует.

– Варшава? Зачем?

– Там объявился Шпрингфедер.

Лыков присвистнул:

– Большой Пан? Вот это да… И что с того? Я-то для чего полякам понадобился?

– Чтобы его взять. Они боятся, что сами не справятся.

– Глупости! Пусть ввалятся десять человек и повяжут. Против такой толпы никто не устоит, и Шпрингфедер тоже.

– Говорю же, опасаются. В прошлый раз ввалились шестеро самых крепких. Он им по шеям настучал и ушел. Причем именно ушел, не спеша, вразвалочку.

Рудольф Шпрингфедер по кличке Большой Пан был легендарный польский налетчик. Он одновременно руководил несколькими шайками. Человек огромной физической силы, главарь при этом был умен и образован, а еще очень деятелен. Шпрингфедер знал шесть основных европейских языков и орудовал по всему континенту. Более того, Большой Пан даже ездил в Южную Америку, где тоже наделал немало шума. Варшавское сыскное отделение гонялось за ним много лет. Или лишь делало вид? Теперь сыщики нашли притон, в котором поселился знаменитый «иван». И боялись осрамиться, звали подмогу.

– Ну хорошо, – пожал плечами Лыков. – Съезжу, раз они так просят. Подписывай командировку.

Зволянский протянул ему лист бумаги:

– Уже. Иди в кассу, получай прогоны и – на вокзал. Поторопись, пока парень не сбежал.

Сыщик ушел. А директор взял со стола бланк телеграммы и в очередной раз перечитал его. Екатеринославский губернатор князь Святополк-Мирский сообщал о разгроме банды грабителей и о роли в этом командированного чиновника. И просил для него награды. Вздохнув, Зволянский убрал бумагу в папку для доклада.

Дело в том, что Лыкова было очень трудно награждать. Все ордена, какие полагались надворному советнику, он уже имел, притом с избытком. Владимира третьей степени, например, даже сам Зволянский выслужил лишь недавно. Хотя действительный статский и директор департамента. А его предшественник Добржинский так и помер на посту, не получив этого отличия. А у Лыкова есть. И как теперь его отметить? Производить Алексея в полковничий чин начальство не хотело. Для этого имелись причины. По своим способностям Лыков не подходил ни одному делопроизводству. Департамент полиции свел свою деятельность фактически к двум основным направлениям: политический сыск и хозяйственное регулирование. Алексей же был сыщик от бога, но сыщик уголовный. Политики он, по наказу Благово, сторонился. И получалось, что должность чиновника особых поручений ему подходила лучше всего. А в департаменте не было и не предвиделось такой вакансии для коллежского советника. В России и без того каждый пятый служивый занимал должность ниже имеющегося у него чина. И начальству приходилось следить за соответствием этих двух иерархий.

Вручать Лыкову денежные награды, столь желанные для других, было глупо: и так богач. Благодарности министра? Их у него уже полдюжины. Высочайшего благоволения сейчас, при новом государе, не допросишься, но их у Алексея и без того три. Получался тупик.

Между тем Лыков являлся очень удобным подчиненным. Он никогда не капризничал, не требовал особого к себе отношения. И всегда выполнял поручения. Начальство знало, что он засадит злодея за решетку любой ценой. Многим в министерстве методы Алексея казались жестокими и незаконными, особенно либералам и чистоплюям. Он не стеснялся выбить из преступника признание силой. Мог натравить арестованных друг на друга. Не задумываясь, фабриковал улики, если это помогало дознанию. Запугивал, шантажировал и ломал. Главное, что в тюрьму попадали настоящие виновники, а не те, кого было удобнее и легче засадить.