Читать интересную книгу Вальс в темноту - Уильям Айриш

— Вот он! — крикнул какой-то портовый рабочий, и этот ненужный, совершенно излишний возглас немедленно подхватили и повторили еще двое или трое стоявших рядом людей.

— Точно, вот он, — эхом пронеслось над пристанью. — Да, вот он идет.

«Вот он», — пронеслось у Дюрана в голове. «Вот она», — отдалось у него в сердце.

Дымовая труба, словно тупой нож, рассекла сушу и появилась над водной гладью. Под ней — темно-желтая конструкция, прорезанная двумя ровными рядами крошечных углублений, а еще ниже — казавшийся на таком расстоянии тонкой линией черный корпус корабля. Работали лопастные колеса; лопатки, дойдя до верхней точки, переворачивались и с брызгами падали в бурлящую воду.

Судно вышло из-за поворота и двинулось вперед, разрезая носом воду. Теперь оно выросло с игрушечных размеров до настоящих и держало курс на пристань, словно намереваясь разнести ее вдребезги. Воздух разрезал пронзительный фальцет гудка, бесконечно жалобный, похожий на стон терзаемой мучениями души, а над трубой взвилось белое облачко и растаяло в воздухе. Пароход «Новый Орлеан», три дня назад вышедший из Сент-Луиса, снова возвращался домой в родную гавань, в порт, давший ему имя.

Колеса перестали вращаться, и он заскользил по воде, словно бумажный кораблик, словно призрак. Развернувшись бортом к причалу, судно двинулось вдоль него, и в таком ракурсе казалось, что скорость его возросла, хотя на самом деле было наоборот.

Как частокол, замелькали перед глазами прорези-углубления, затем замедлили движение и, наконец, остановились, а потом пароход, казалось потеряв управление, подался немного назад. Вода, загнанная в ловушку между корпусом корабля и причалом, словно взбесилась: заметалась, заплескалась и запенилась в поисках выхода. Наконец сузилась до тонкой, как расщелина, полоски.

Исчезла река, исчезло небо, и то и другое вытеснила из виду темно-желтая громада. Кто-то, склонившись над перилами верхней палубы, энергично помахал рукой. Не Дюрану, поскольку это был мужчина. И, скорее всего, это дружеское приветствие никому конкретно адресовано не было. Однако один из стоящих на пристани принял его на свой счет и, наверное, от имени всех остальных помахал в ответ.

Бросили канат, и маленькая толпа расступилась, чтобы не попасть под его удар. Настала очередь докеров показать свое искусство — они подхватили канат и ловко обвязали его вокруг сваи прямо под Дюраном. Матросы на корабле проделали такую же операцию. Пароход пришвартовался.

Вперед выкатили сходни и убрали небольшой участок ограждавших палубу перил. Перекинули мостик. Едва лишь он встал на место, как по нему сошел на причал корабельный офицер и приготовился наблюдать за высадкой. С обеих сторон вдоль перил потекли потоки пассажиров, которые один за другим сходили с парохода по узкому мостику.

Дюран придвинулся вплотную к поручню и положил на него руку, словно заявляя свои права; он беспокойно вглядывался в каждое лицо, мелькавшее лишь в нескольких дюймах от его собственного.

Первым широкими шагами сошел на пристань какой-то мужчина с чемоданами в обеих руках, видимо спеша по делам. Затем, медленно и осторожно переставляя ноги, женщина. Седая и в очках — не она. За ней другая. Опять не она; следом за ней шел ее муж, держа ее под локоть. Затем — целая семья, в порядке старшинства.

Затем — еще мужчины, несколько человек один за другим. Ничего не значащие для него бледные лица. Затем — женщина, и на мгновение… нет, не она: другие глаза, другой нос, другое лицо. Быстро скользнула по нему неузнающим взглядом и тут же отвела его в сторону. Рябая и рыжеволосая, не она.

Затем — пустота, перерыв, ожидание.

Его сердце на мгновение замерло в преждевременной тревоге, потом снова забилось. По доскам застучали шаги какого-то зазевавшегося пассажира. Судя по их звуку — женщина. Шуршание юбок, лицо — не она. Всплеск лиловой воды, презрительный взгляд в ответ на его собственный — призывный и вопросительный. Не она.

И все. На мостике пусто. Как будто все кончилось.

Он поднял глаза и изменился в лице.

Он стоял, вцепившись в поручень уже обеими руками. Отпустив его наконец, Дюран обошел мостик и схватил за рукав прогуливавшегося с другой стороны офицера:

— Больше никого?

Офицер повернулся и, сложив ладони рупором, гулким криком передал вопрос на корабль:

— Еще кто-нибудь есть?

На палубу вышел другой офицер, возможно капитан, огляделся по сторонам и, перегнувшись через перила, поглядел вниз на пристань.

— Все сошли на берег! — крикнул он.

Эти слова прозвучали похоронным звоном. Дюран вдруг оказался в одиночестве, за которым последовала внезапно наступившая тишина, хотя вокруг него шума было достаточно. Но для него — тишина. Оглушительная и ошеломляющая.

— Но там ведь… Там должна…

— Да никого там больше нет, — усмехнулся капитан. — Можете сами подняться и посмотреть.

Тогда он повернулся и отошел от перил.

Начали сгружать багаж.

Он ждал, надеясь непонятно на что.

Больше никого. Только багаж, неодушевленные тюки и чемоданы. А потом и это кончилось.

Он наконец отвернулся и поплелся вдоль пристани, затем сошел с нее на твердую землю и сделал еще несколько шагов. Он глядел в одном направлении и не в силах был повернуть голову, как будто находившееся с другой стороны могло причинить ему боль сильнее той, что он испытывал.

Когда он остановился, то не осознал это, а когда осознал — не мог понять зачем. Он вообще не понимал, зачем он здесь бродит. Парохода для него больше не существовало, реки не существовало. Для него больше не существовало ничего. Ни здесь, ни в другом месте.

В глазах его стояли слезы, и, хотя рядом не было никого, кто мог бы их заметить, он все же медленно наклонил голову, чтобы скрыть их от посторонних глаз.

И так он стоял с опущенной головой, словно безмолвный плакальщик над гробом. Гробом, которого, кроме него, никто не видел.

Греющаяся в соломенно-желтых лучах солнца земля расплылась перед его невидящими глазами в неясное бурое пятно. Такой же неясной и мрачной представлялась ему его дальнейшая жизнь.

Потом на землю беззвучно наплыла тень, круглая тень от маленькой головки, появившаяся у него из-за спины. За ней последовали шея и плечи. Изящный изгиб талии. Тень замерла на месте не двигаясь.

Его затуманенные глаза не заметили этого. Они вообще не видели ни землю, ни того, что на ней вырисовывалось; у него перед глазами стоял дом на Сент-Луис-стрит. Он прощался с ним. Он никогда больше туда не вернется, не войдет в этот дом. Он обратится в агентство и попросит его продать…

Он почувствовал, как его плеча коснулась чья-то рука. Коснулась легко и невесомо, ненастойчиво и необременительно, словно прозрачное, бархатистое крыло бабочки. Тень на земле подняла руку, на мгновение сомкнувшуюся с другой тенью — его собственной — и тут же снова опустившуюся.

Он медленно поднял голову. И так же медленно повернул ее в ту сторону, откуда последовало прикосновение.

Словно диск граммофонной пластинки, крутящейся вокруг своей оси, прямо перед ним возникла фигура, как будто повернулся не он, а то, что его окружало.

Фигурка была миниатюрная, но вместе с тем обладала столь совершенными пропорциями, что в отсутствие других людей, которые могли бы послужить эталоном величины, ее можно было бы принять и за великолепную классическую статую, и за крошечную фарфоровую куколку.

Повернув голову, Дюран встретился с ее ясными голубыми глазами.

Лицо ее обладало редкой, невиданной им раньше красотой, красотой мрамора, застывшая холодность которого скрашивалась розовым лепестком губ.

Ей, наверное, едва минуло двадцать. Из-за своего маленького роста она могла казаться моложе, чем на самом деле, но вряд ли намного. О ее возрасте говорили невинные, доверчивые детские глаза и гладкая кожа юной девушки.

На голове у нее, словно букет маргариток, красовалась копна тугих золотистых кудряшек, которые она без малейшего намека на успех попыталась уложить в традиционную прическу. Пресловутая кучка на затылке держалась только с помощью многочисленных шпилек, а челка на лбу походила на бурлящую морскую пену.

Она стояла, слегка подавшись вперед, в позе, известной под названием «греческий наклон». Платье ее имело покрой, вошедший в моду несколько лет назад. Сверху оно плотно облегало фигуру, словно чехол, надетый на сложенный зонтик. Спереди шла широкая планка, присобранная по бокам, что придавало платью вид фартука или нагрудника, а сзади объемная юбка с многочисленными складками и бантиками поддерживалась каркасом — новомодное изобретение, без которого задняя часть женского тела имела бы неприлично гладкий вид. Не придать ей должной выпуклости было бы столь же возмутительно, как выставить на всеобщее обозрение лодыжки или — не дай Бог! — голени.