приехал в Италию, чтобы через посредство Мечникова наладить пересылку революционных изданий в Россию. В ноябре Мечников предпринял поездку в Ливорно, а в марте 1864 года Бакунин писал Герцену: «Тебе, Герцен, давно известно, что удалось сделать Мечникову: верная и даже безденежная доставка всего из Ливорно в Константинополь и даже в самою Одессу».
В 1864 году Мечников с семьей переселился в Женеву, где находилась колония русской эмигрантской молодежи. В конце этого же года состоялось первое заседание женевского съезда русских эмигрантов, названное Герценом «Посполитая беседа». Участниками съезда были А. И. Герцен и его сын Александр, Н. И. Утин, Н. И. Жуковский, Л. И. Мечников, А. А. Серно-Соловьевич, Л. В. Шелгунов, В. О. Ковалевский и другие революционеры. На заседании обсуждался вопрос о возможностях и формах объединения сил «молодой» и «старой» эмиграции, однако по ряду причин объединение не произошло. В этот период окончательно формируются общественные взгляды Мечникова. Он знакомится со многими деятелями Международного Товарищества Рабочих — I Интернационала — и принимает участие в его работе. Примкнув к бакунинскому крылу, Мечников становится анархистом. В 1866 году в журнале «Колокол» появляются его статьи: «Весть о Прудоне» и «Прудонова новая теория собственности», в которой Мечников называет французского экономиста, одного из основоположников анархизма, своим учителем. Анархистский идеал Прудона оказал на Льва Ильича большое влияние, хотя при этом он резко критиковал философа за его враждебное отношение к польскому восстанию и за его борьбу против эмансипации женщин. В 1868 году в Женеве начал издаваться журнал «Современность», редакторами которого были Л. И. Мечников и Н. Я. Николадзе. В программе журнала ставилась задача пробудить у читателя интерес «к ходу общественных дел». Как и многие другие эмигрантские журналы, «Современность» вскоре прекратил существование. Мечников продолжал участвовать в деятельности русской революционной эмиграции, являясь заграничным агентом «Земли и воли». С большой страстностью ведя борьбу с социал-дарвинизмом и расизмом, Мечников раскрывал их антисоциальную сущность, их стремление доказать вечность капитализма, естественность войн и колониального порабощения.
Через некоторое время Мечников горячо взялся за новое ответственное дело. С официальным удостоверением корреспондента «С.-Петербургских ведомостей» он поехал в Мадрид, когда в 1869 году там началась революция. Но Мечников ехал в Испанию не только с явным заданием петербургской газеты, но и с тайным поручением своих женевских друзей наладить связь испанских революционеров с русскими.
Еще во время службы в миссии Мансурова и в пароходном агентстве Мечников много путешествовал по странам Африки и Ближнего Востока, а в связи с революционной деятельностью объездил Италию и побывал в Испании. Все это способствовало зарождению у Мечникова интереса к географической науке, которая постепенно становится его основной научной специальностью.
Сначала это были обстоятельные описания путешествий по глухим провинциям Италии. Так, он написал «Письма о тосканской маремме», болотистой низменности, тянущейся вдоль берегов Средиземного моря от устья Арно до границ Лациума. «Мареммы эти для Тосканы отчасти то же, что для нас Сибирь, — писал Мечников, — непочатая страна, богатая всякого рода ресурсами, манящая к себе всякого рода спекулянтов, предоставляя им возможность скоро разжиться, и бедных поселян, предоставляя им столь близкую для них перспективу безбедной жизни».
Он с большой симпатией описывал маремманов, этих поджарых бронзоволицых людей, спокойных и отважных. Чем-то русским повеяло на Мечникова от маленького городка Масса-Мариттима с деревянными, выкрашенными в голубую, зеленую, светло-кирпичную краску домами, с резными ставнями у окон. На городской площади вместо традиционного фонтана с дельфинами — колодец с деревянным срубом, возле домов — садики за досчатыми заборчиками, а массетаны были голубоглазые, русоволосые.
А вот Вольтерра словно подчеркивала мрачными приземистыми воротами с изображением двуликого Януса свое древнее этрусское происхождение. Город жил на древностях и жил древностями. К числу его достопримечательностей можно было отнести невероятное обилие монахов всех орденов и отставных солдат со всевозможными орденами.
Край заброшенный и, казалось, забытый. От Масса-Мариттимы до Вольтерры, от Вольтерры до Монтекатини и Гроссето шагал Мечников с сучковатым посохом, единственным своим спутником. Он обошел и холмистую вольтерранскую маремму, и болотистую массетанскую, и гроссетанскую, славную тучными пастбищами. Его очерки, живые, остроумные, лиричные, — блестящее сочетание талантливой публицистики и строгой науки. Его описания гарибальдийских походов и революционной Испании были написаны в виде путевых записок. Особый интерес к географии у Льва Ильича Мечникова проявился к концу 60-х годов. В сотрудничестве с Н. А. Шевелевым и Н. П. Огаревым он издает в Женеве работу «Землеописание для народа», в которой приводятся краткие сведения по географии и статистика разных стран.
Прошло еще несколько лет.
«В начале семидесятых годов русскому скитальцу без определенных занятий жить в Европе становилось тяжело. На каждом шагу приходилось убеждаться, что надежды на исполнение заветных своих помыслов следует отложить в долгий ящик; а если некоторые из них и начинали сбываться порою, то с какой-то постороннею примесью, от которой веяло чужим, безотрадным и холодным» — так завуалированно писал Лев Мечников в одной из русских газет в 1883 году.
Гарибальдийские походы, польское восстание, испанская революция — вот великолепный список дел славного десятилетия. Но Гарибальди в почетной ссылке, в Варшаве недавно отгремели последние залпы расстрелов, а тех, кто уцелел, послали умирать в Сибирь.
Но «республиканец, красный, опасный человек…», как охарактеризовал Льва Ильича Мечникова русский посол в Италии[1], не мог вернуться в Россию. И мысли невольно обратились от затяжного ненастья Европы к Дальнему Востоку. В начале 1874 года Мечников решил поехать в Японию.
Однако сделать это было трудно по многим причинам. Прежде всего — совершенно не было денег на поездку. «Я с ужасом смотрю на растущую нищету Мечниковых», — писал Герцен в одном из писем того периода. Деньги получались случайно, если в каком-нибудь русском журнале публиковалась очередная статья об Италии, Испании или о французской литературе.
— Вопрос, как попасть в Японию без гроша в кармане, представляется мне более загадочным, чем сама Япония, — шутил Мечников.
Был еще один очень существенный вопрос: надо изучить Японию в том объеме, в котором это представлялось возможным в Европе, и, главное, освоить ее язык.
На европейских языках литература о Японии была крайне скудна. В отношении языка дело обстояло еще хуже. Только в Парижском университете существовала кафедра японского языка. Мечников поехал в Париж. Профессор Леон де Рони, читавший этот курс, внимательно разглядывал невысокого, похожего на провинциального учителя, человека в поношенном костюме, с всклокоченной бородой, с большими залысинами на лбу и утомленными глазами. Профессор не без иронии разъяснил Мечникову возможность изучения экзотического языка:
— Прослушав четырехлетний курс, вы едва будете изъясняться по-японски с грехом пополам и разбирать японские книги с грехом на три четверти.
Но узнав, что русский журналист, так отрекомендовал себя Мечников, владеет десятью европейскими языками и