Читать интересную книгу Мощь Великая - Сергей Конышев

– Ты давай не кокетничай… нет, так соври чего-нибудь – мы поймём.

Режиссёр почему-то грустно посмотрел в окно и вздохнул:

– Ладно. Была вот забавная история. Давно, правда – в советское время ещё. Я тогда служил в одном провинциальном театре. Теперь даже город не вспомню. Ставил пьесу одного местного автора. Пьеса, понятно – говно. Что-то там про современную комсомольскую молодёжь. Там сцена была, как встречаются молодой влюблённый комсомолец с не менее молодой и влюблённой комсомолкой. А играли этих пылко влюблённых юных особ, как это часто бывает, артисты которым за сорок уже. И вот идёт спектакль. Сидят эти влюблённые на лавочке, и после признательных слов комсомолец тянет губы к зардевшейся девственным румянцем щёчке комсомолки для поцелуя и вдруг ка-ак… я существенно извиняюсь – ка-к бзднёт! – понятно, совершенно непроизвольно. Но на весь зал же! Колосники мне в задник! На галёрке слышно! Вонь за кулисы и в зал поползла. Зал поначалу похихикивает, сдерживаются культурные провинциалы. Комсомолец, вместо того чтобы взять себя в руки и как-то заиграть конфуз, только покраснел, глаза выпучил и потерялся совершенно. И эта влюблённая комсомолка туда же: не удержалась и давай ржать истерично взахлёб. И тут у неё от смеха пузырь соплей из ноздри надулся, потом второй из другой ноздри, потом третий из обеих. Комсомолец увидел пузыри и тоже со смеху покатился. Ну не могут люди себя контролировать! Тут и за кулисами артисты все покатились со смеху, и зал. Ржали все до слёз. Спектакль сорван в итоге. Обычно когда накладки какие-либо в спектакле происходят, артисты стараются представить так, будто бы всё так и задумано, но тут случай беспрецедентный…

Слушатели смеялись пуще прежнего, с ними веселился и рассказчик. Ободренный успехом, режиссёр продолжил:

– Ха-ха… да вот… ха-ха… вспомнилась ещё одна история… ха-ха. Опять же в советское время дело было. Я, будучи молодым режиссёром, получил приглашение в одном узбекском театре пьесу дурацкую, морально-пропагандистскую поставить. Ну и, понятно, согласился – других предложений ждать не приходилось. Я и от такого-то предложения от радости чуть из штанов не выпрыгнул – всё-таки самостоятельная работа, да за хорошие деньги. А пьеса была про то, как простой советский рабочий выиграл в Спортлото автомобиль «Волга», – по тем временам счастье просто неземное. Так вот, когда он пошёл узнавать где и как приз получать, к нему грузин пристал, просил продать билет – тогда ведь, если помните, просто так машину купить невозможно было, надо было очередь многогодовую выстоять. Ну, а «Волгу»-то и вообще – нереально было простому смертному получить. Вот грузин, как представитель наиболее состоятельной национальности многонационального СССР, предложил мужику за билет двойную цену. А эта сумма по тем временам – зарплата этого рабочего практически за двадцать лет. Ну, подумал мужик подумал, да и продал. Тут его и схватили за спекуляцию. Ну, потом, понятно, судили… ну, вот такая история советского маразма, каких тогда полно было. И вот до премьеры два дня, завтра генеральный прогон, и тут сообщают мне, что исполнитель роли этого мужика-рабочего заболел, и очень серьёзно: ни на прогоне не сможет быть, ни на премьере. Ну, я в шоке – второго состава нет, заменить его некем. Что делать, я не знаю. Абгалдырь полный, в общем. Я в отчаянии. Директор театра вообще на грани нервного срыва – понятно, на премьеру вся партийная верхушка республики собралась, и даже высокие гости из столицы обещались быть. Предлагает мне, в общем, директор другого молодого артиста… как сейчас помню – Кляшин его фамилия. Имени, правда, уже не помню. На полноценные репетиции, ясное дело, времени вообще нет. Ну, мы вместо прогона с этим Кляшиным роль учили… да и роль – громко сказано… текст! Выучил он кое-как. В общем, идёт премьера. Кл яшин неплохо держится. Хорошо ещё, роль такая: ходи вечно смурной да изредка бубни реплики себе под нос. Он даже умудрялся шпаргалкой пользоваться, ловко пряча её в рукаве. И вот наступает самая ответственная сцена – суд. Самая ответственная, потому что Кляшин там довольно объёмную речь говорит. Я слежу за ним, глаз не отвожу. И вот, подходит время его последней реплики. Если пройдёт, то считай всё – проскочили. Дальше там ни одного слова у Кляши-на нет. Судья спрашивает: «Кто же вас просил, уточните пожалуйста?» Кляшин чётко по тексту отвечает: «Он». Я расслабился – слава Богу, всё: дальше по сценарию Кляшин посидит на сцене минут пять молча, после чего уйдёт и больше не появится до поклонов. А судью играла Крашенинникова, местная звезда. Народная артистка республики, всеобщая любимица, в театре непререкаемый авторитет – директор с худруком перед ней расшаркивались. Так вот, когда я утверждал на роль артистов, она отказывалась играть, ссылаясь на то, что ролей у неё и так много. А я тогда настоял, и не потому, что очень она мне нужна была. Мне было всё равно, – любая другая сыграла бы – спектакль бы не проиграл. Просто я был уверен, что отказывалась она не из-за занятости, а потому как не признавала меня за достойного мастера. Меня это, естественно, задело, и я решил самоутвердиться, потому и настоял. Проявил, значит, характер. А она затаила злобу и теперь, как подвернулся случай, решила мне отомстить… Так вот. Кляшин говорит свою последнюю реплику: «Он», а судья эта, стерва Крашенинникова, спрашивает – совершенно не по сценарию, но по ситуации совершенно оправданно: «Кто, он?». Сейчас поймете – почему. Кляшин этот по сценарию должен был, когда говорит «Он», рукой указать на грузина, а мы этот момент в спешке упустили – ну, это и понятно: нам бы текст выучить, уже не до тонкостей. Кляшин что делать – не знает, растерялся, молчит, а эта сука ещё масла в огонь подливает: «Ну, обвиняемый, почему вы молчите? Поясните суду, кого вы имели в виду, когда сказали «он»?» Ну, Кляшин вообще потерялся, пунцовый весь стоит. Я готов сквозь землю провалиться. Смотрю на партработников – они вроде ничего не замечают, но понятно, что это – дело времени. И тут грузин выручил.

Вскочил и говорит что-то вроде: «Да ты что, дарагой, говори уж – вот он я. Я сам признаюсь, что уж теперь…». Тогда Кляшин очнулся, указал на грузина и сказал: «Он». Вот так всё удачно, в конце концов, закончилось. А партийное руководство на банкете в честь премьеры, когда подходили поздравлять, все как один именно эту сцену выделяли. Отмечали её «убедительность» и «натуральность». В общем, все довольны остались, кроме Крашенинниковой… хотя, может, и она была вполне довольна, что меня понервировала. Вот такая история.

На этот раз только смешливый пенсионер зашёлся смехом, заразив, правда, после и всех остальных.

– Да… а вот ещё гастролировали мы…

– Всё, хорош, режиссура… Теперь, для разнообразия, старшее поколение послушаем. Ну, старичок-рыбачок, давай, свою историю трави.

Пенсионер ещё с минуту смеялся над рассказом режиссёра или, может, над другим чем, и только потом начал свой рассказ:

– Я охотиться не люблю, больше рыбалку предпочитаю или грибы-ягоды пособирать. А вот друг детства мой – мы с ним с детского сада не разлей вода – вот он охотник заядлый. Вообще, он такой мужик, жёсткий, с характером, не зря полковник милицейский. Он меня иногда на охоту вытаскивает. Вот и в этот раз поехали охотиться: я, друг мой, капитан с его службы и капитана двоюродный брат. Идём по лесу, и как-то так получилось, что мы с полковником в одну сторону, а эти двое в другую. Ну, понятно, они помоложе, у них свои интересы, у нас, стариков – свои. Идём, значит, слово за слово, природой наслаждаемся. Вдруг смотрим, этот брат капитана бежит прямо на нас, руки вверх растопырил, глаза выпучил, рот открыл, но молчит – видать, дар речи потерял. Подбежал, значит, к нам, мычит и пляшет вокруг нас. Мы ему: «Чёш случилось-то?». Он молчит, только жестами зазывает нас за собой пойти. Мы, понятно, пошли, ясно уже – что-то серьёзное произошло, не до дури.

Прошли где-то с полкилометра, как брат капитана остановился и руками в кусты показывает, а сам подходить близко боится как будто бы. Ну, подошли мы к кустам, ветки раздвинули, смотрим, а там такое! На что полковник – человек привыкший – и тот остолбенел… Лежит там капитан на спине, вместо лица – бифштекс с кровью, а где левая глазница должна быть – рукоятка ножа торчит, здоровая такая. Я нож этот узнал: он им с утра передо мной хвастался. И, надо сказать, было чем – отличное оружие: клинок из дамасской стали, рукоять ореховая. Что произошло – ни хера не понятно. Ясно только одно: кто-то этот нож ему в глазницу по самую рукоятку вогнал. Понятно ещё, что это не лось и не кабан. Ну, дальше пошло-поехало – менты, прокуроры, следствие, версии и всё такое. Первое подозрение, ясное дело, на брата упало. Потом нас с полковником подозревали: мол, у полковника с капитаном служебные трения какие-то были, вот полковник меня в сообщники взял, и мы его грохнули. Должны были и брата его грохнуть, но тот с ума вовремя сошёл. Жутко неприятно всё это было… В итоге выяснилось, что никто капитана не убивал. Да-да! Спасибо экспертам-баллистикам. Оказывается, патроны оказались самопакованные. Такой патрон туго заходит в патронник, и капитан досылал его этим самым ножом своим распрекрасным. И вот в тот трагический момент задел капитан, получается, капсюлю ножом, из-за чего и произошёл выстрел, а гильза, выскочив из патронника, толкнула нож – и тот вонзился прямо в глаз так любившему его хозяину.