Голова Тима Ханнигена повернулась. Его блеклые глаза под лохматыми бровями ничего не выражали. Зрачки медленно сфокусировались на черном клинышке бороды Родни. На лице мелькнула тень насмешки.
– Пошла она к черту! – медленно выговаривая слова, произнес Тим.
Верхняя губа была чуть поджата. Бросив многозначительный взгляд на жену, отец Кейт снова уставился на горящий в камине огонь.
– Вы отдаете себе отчет в том, что ваша дочь может умереть?
Голова Тима Ханнигена дернулась. Казалось, он беззвучно смеется.
– Доктор! Умоляю… Давайте я отнесу записку. Пожалуйста! Я быстро сбегаю…
Выдернув сложенный листок из пальцев врача, миссис Ханниген без дальнейших пререканий выскочила из дома через задний ход. Послышался стук захлопывающейся двери. Родни Принс стоял, уставившись на затылок Тима Ханнигена. Такого всплеска злобы он, казалось, никогда прежде не испытывал за всю свою жизнь. Эти люди… Кто они такие? Звери? Ужасная толстая акушерка, от которой воняет джином, бессердечный хозяин дома, столь жестокий, что воображение врача отказывалось поверить в возможность подобного. Следовало хорошенько врезать по этому рту, сведенному в зверином оскале, так чтобы эти змеиные глаза закрылись… Но к чему такие крайности? Ему сегодня понадобится много сил. Врач повернулся и зашагал вверх по ступенькам лестницы, придерживаясь рукой за стену. Как говорит Фрэнк, не стоит метать бисер перед свиньями. Что бы он ни делал, эти люди все равно не смогут выбраться из болота, в котором прозябают, так как девяносто процентов из них не многим лучше животных… Не то чтобы Родни Принс особо ценил мнение брата, но принятое им решение разочаровало всех членов семьи, а также Стеллу, которая, как оказалось, терпеть не может это ужасное место. И ради чего? Родни трудно было вразумительно излагать не до конца ясные чувства, побудившие его кардинально изменить свою жизнь. По крайней мере, он не смог переубедить никого из своих родных. Если бы Родни Принс все не бросил, то сейчас у него была бы лондонская практика и доходное место в одной из лучших больниц. В эту минуту он преспокойнейшим образом ехал бы ужинать к себе домой, в Рукхерст.
Каким же прекраснодушным дураком он был! «Нельзя притворяться, что тобой движет идея или симпатия к этим отвратительным людям». Отец назвал его упрямцем. Вердикт матери звучал: «Извращенная форма снобизма». Фрэнк, презрительно улыбаясь, сказал, что он просто пресытился и желает пощекотать себе нервы. Только дед ничего не сказал. Он молча слушал доводы внука, не выражая при этом ни одобрения, ни осуждения. Только во взгляде старика Родни прочел… зависть. Или это ему только почудилось?
В комнате ужасно холодно. Если девчонка не умрет во время родов, то холод наверняка сведет ее в могилу. Склонившись над Кейт, он пощупал пульс. Если мать роженицы застанет Дэвидсона дома, он сможет добраться сюда не раньше, чем через полчаса. Чем раньше они начнут, тем лучше. Роды будут трудными…
«Надо что-нибудь сделать, а то замерзнем».
Родни опустился на колени на небольшой плетеный коврик перед очагом и дунул на остывшие угли. Вследствие этого необдуманного поступка зола щедро усыпала его лицо и волосы. Черт побери! Вскочив на ноги, Родни поспешно стряхнул с себя пепел. Тот попал в глаза. Временно ослепнув, врач, спотыкаясь, подошел к полукруглому столу на трех ножках, стоящему в углу, плеснул воды из эмалированного кувшина в оловянный таз и умылся. Мыло щипало глаза сильнее, чем угольная пыль. Что за ночка! Снег валил не переставая уже несколько часов. Теперь его автомобиль завален. Да, хуже не придумаешь… Если бы не возникло осложнений, он давно был бы дома, а так… Снега выпало сантиметров тридцать. Сверху уже подмерзло, так что об «уехать» нечего и думать – проще сказать, чем сделать. К тому же состояние девушки требует его присутствия… Отодвинув в сторону бумагу кремового цвета, которой было занавешено окно, врач попытался выглянуть наружу. Ничего не вышло: стекло покрывали морозные узоры; на подоконнике лежал снег. Вернувшись к кровати, Родни сел обратно на стул.
Кейт лежала, тяжело дыша. Врач оглядел комнату. Небольшая – десять на восемь футов, не больше… Двуспальная железная кровать, украшенная латунными шишечками. Столик для умывальных принадлежностей с мраморной столешницей. Большой деревянный сундук за задернутой занавеской, на крышке его стояло зеркало. Больше никакой мебели в комнате не было. На приделанных к двери колышках висела верхняя одежда. Кейт укрывали стеганое ватное одеяло и два тонких шерстяных пледа светло-коричневого цвета. Доски пола недавно скоблили. Из-за этого они казались почти белыми. Свет давал единственный газовый рожок.
Родни Принс взглянул на пламя, дрожащее на конце загнутой вверх свинцовой трубки. По мощности, как прикинул врач, раз в сто слабее, чем свет, испускаемый большой люстрой, свешивающейся с потолка столовой в их доме. Своим домом для Родни был Рукхерст, а не то «здание», которое он делил со Стеллой. Вдруг он почувствовал жгучую ностальгию по всему тому, что долгие годы принимал как должное. Особенно ему сейчас не хватало столовой в Рукхерсте. Неяркие, выгоревшие цвета обоев. Наполовину стертая позолота. Высокие, широкие окна, обрамленные тяжелыми портьерами. Милая глазу старая мебель отполирована временем и руками. Родни испытал прилив душевной теплоты к своей семье. Величественная, седеющая, немного циничная мать, с которой ему трудно было найти общий язык. Терпимый ко всему отец. Завидующий ему Фрэнк.
Сегодня сочельник. Несмотря на все их разногласия, канун Рождества дома всегда праздновали шумно и весело. А тут он с десяти часов утра только и делал, что посещал маленькие домики. В некоторых было довольно чисто, в других неприятно пахло, но во всех жили настороженные люди с грубыми голосами. А потом была еще Стелла… Ссора, которую они затеяли вчера ночью, была бы сегодня улажена, если бы, конечно, ему удалось поехать с женой ужинать к Ричардсам. Насколько он понимал, Стелла презирала пожилое семейство, но те умели польстить ее высокомерию, пригладить яркое оперенье, которое муж любил то и дело взъерошивать. Общение с ними может привести Стеллу в «нежное» расположение духа. Впрочем, его жена только и делала, что впадала в «нежное и ранимое» расположение духа. Сама чувствительность и мечтательность! И при этом с успехом играет роль настоящей ледяной красавицы. Как ей удается заставить его чувствовать себя грязным животным? Вчера ночью, прильнув к нему, словно маленький котенок, жена довольно мурлыкала, пока он играл ее волосами, шепча ласковые слова, рассказывая о том очаровании, которому он поддается рядом с ней. Родни целовал ее глаза и уши, гладил руки. Обманчивая податливость ее красивого тела ввела его в заблуждение. Он поверил, что Стелла ждет завершающего акта. «Сейчас!» – забилось у него в голове… Горячее тело превратилось в колоду, а затем в ледышку. Жена отстранилась.