чтобы конвой не заметил огонек.
— Слышь, не киксуй, это с района, — лениво ответил второй.
— Откуда с района? — не унимался первый.
— Погорельцы, — непонятно сказал второй.
Оба замолчали. Погруженный в свои мысли Степа прошел мимо, не обращая на обитателей Нахаловки внимания. Его никогда не трогали даже самые отмороженные и самые лютые аборигены — и дело было вовсе не в территориальном трайбализме (все знали на районе всех); нет, просто над Новеньким словно висело невидимое черное облако горя — и оно было заразным, готовым окутать любого, кто приблизится, а дети, собаки и профессиональные преступники лучше всех чувствуют такие вещи.
Степа на автопилоте свернул на свою улицу — ну, как улицу: кривой переулок, названия которого никто в округе вспомнить не мог. Если бы кому-то понадобилось отправить Новенькому или его соседям письмо, им нужно было бы написать на конверте «5-я линия». Никто, правда, давно не писал сюда писем.
Показался уродливый, но зато двухэтажный дом Толи Быка — днем кооператора, а вечером цеховика, сделавшего небольшое состояние на оптовых продажах разбавленного технического спирта и «мáвинов». Так называли вареные джинсы — на их задних карманах разноцветными нитками было вышито непонятное, но красивое слово «Mavin». Со временем нахаловские подпольные цеха разнообразили модельный ряд и поменяли «Mavin» сначала на «Malvin», потом на «Marvin», а потом — на что еще хватило фантазии. Паленые «левайсы» на ростовских вещевых рынках при этом покупали гораздо хуже, чем откровенно адские «мавины», даже за те же деньги. Объяснения этому феномену не было, но Бык над такими вещами и не парился.
В это время года и суток цеховик обычно пасся у ворот своего монструозного жилища, пил пиво из стеклянной кружки и тер со своими мутноватыми приятелями, но сегодня 5-я линия была безлюдна. Зато над ней разливался ор Людки, жены Быка, — то есть было очевидно, чем занимаются соседи. Бычиха (так, естественно, все называли Людку) была женщиной крупной, шумной и державшей мужа в черном теле; когда она орала, он понуро молчал до наступления точки кипения — а после начинал молча бить посуду и колотить в стены кулаками.
Степан давно уже подсознательно фильтровал все эти страсти — так люди, живущие у железнодорожных путей, через какое-то время перестают слышать звук проносящихся поездов. Но дело было не только в привычности фона: черное облако не давало Новенькому сосредоточиться на чем-то, кроме самого облака. После того, что случилось с его родителями, разум Степана сжался до крохотной, почти неразличимой точки — в нее помещались только он сам и слепая Баба Галя. Ах да — и Машка. Кошка его мамы.
Вокруг их дома не было забора; сам дом, почерневший и покосившийся, выглядел так, словно недавно пережил страшный пожар — дом и правда его перенес, только довольно давно. Ремонтировать его было некому и не на что.
Степа открыл скрипящую дверь, сощурился на темноту внутри, зашел в дом и не глядя бросил пакет с тетрадями и учебниками на пол — рюкзака, а тем более моднейшего «дипломата», у него не было. Машка приветственно мяукнула, подошла и выгнула спинку, потеревшись о его колени. Степа погладил ее впалый белый бок.
— Степа, это ты? — донесся из тьмы голос Бабы Гали.
Окна были заколочены еще с пожара, пригодной для жилья была единственная комната — в ней они ели, спали и готовили на крохотной электрической плите нехитрую еду.
— Я, бабуль.
— Почему ты так поздно?
Было совсем не поздно, и Степа из школы пришел прямиком домой, — но время любило подшутить над Бабой Галей. Оно то скакало галопом, то останавливалось на несколько недель, а то и поворачивало вспять. Степа всё это знал. Знал он и то, что Бабе Гале нужно что-то ответить — иначе она расстроится и надолго замолчит, блестя слезами в невидящих глазах.
— Да мы, ба, с ребятами в футбол играли, — сказал он, зажигая настольную лампу. — Я от них прямиком домой!
— Так ты же голодный теперь, Степочка!
Новенькому совершенно не хотелось есть — при этом он не помнил, что и когда ел в последний раз. Он подошел к плите, заглянул в кастрюлю со вчерашней гречкой и вздохнул — ее осталось несколько ложек. Преувеличенно бодрым тоном Степа отрапортовал:
— Да нет, бабуль, я в школе пообедал! И еще меня друзья бутербродами с сыром угостили! Давай я тебе гречку погрею? Ты голодная?
— Нет, я… Я не помню, Степочка, — тихо сказала бабушка.
— Значит, голодная! — заключил Новенький. — Пять минут — и всё готово!
— Покорми Машку. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую.
Степа тихо вздохнул. Он прекрасно понимал, чтó на самом деле означают слова Бабы Гали, — она ослабела настолько, что не могла встать с кровати. В последнее время это случалось с ней всё чаще, и что делать, он не знал — когда речь заходила о докторе, бабушка только вяло отмахивалась.
— Степочка, можно тебя кое о чем попросить?
Он возился с непослушной конфоркой, пытаясь настроить температуру так, чтобы не спалить последнюю кашу. Нужно было найти еще какие-нибудь домашние дела, чтобы не думать о…
— Степа?
— Ой, да, ба, конечно! Проси о чем хочешь!
— Когда я умру, присмотришь за Машкой? Она тоже старенькая уже. Не задержится после меня надолго.
Бабушка несколько раз быстро моргнула, стараясь не заплакать. Степа сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, — хотелось выть, кричать, кататься по полу. Его голос тем не менее прозвучал ровно:
— Бабуль, не говори глупости! Вот, смотри, уже и каша голова! Давай-ка садись, сейчас я тебе тарелку дам.
— Степочка, а где Танюша? Она тоже припозднилась? Надо ей каши оставить!
Невидимая рука сомкнулась у Новенького на горле.
— Она… Да, она… Припозднилась.
Он больше не мог этого выносить. Только не сегодня. Только не сейчас. Он всё понимал, он старался быть сильным, но больше не мог.
— Ты ее впустишь? Вечно ключи забывает, дуреха!
— Впущу, ба.
Он готов был в голос заорать, перекрывая вопли Бычихи, раздающиеся над 5-й линией. Вместо этого Степа передал бабушке треснутую тарелку с последней оставшейся у них чуть теплой гречневой кашей.
— Держи.
— А масло у нас осталось? Таня любит, чтобы масла побольше.
Масла у них не было настолько давно, что Степан успел забыть, какое оно на вкус.
— Масла нет, ба, но ты не переживай, я до магазина сгоняю и принесу. Не волнуйся!
У них не было денег на масло. У них не было холодильника, чтобы хранить там масло. У них не было денег ни на что, кроме гречки, картошки и хлеба.
Баба