Подошла к окну и выглянула во двор. Лавочка, на которой он так часто сидел и ждал меня. Скосила глаза на соседский балкон. Прикусила губу до крови. Вжалась лбом в холодное стекло, положив на него руку. Перед глазами Тоша, высунувшийся наполовину из окна и улыбающийся от уха до уха. Безбашенный. Счастливый. Родной.
— Мишка, — Настюша подошла ко мне со спины и обвила тонюсенькими руками мою талию, лбом вжавшись между лопатками, — Тоша скучал.
Я зажмурилась, не зная, что ответить. Как объяснить ребёнку, что произошло между мной и её братьями три года назад.
— Ты, как и Тоша, считаешь меня маленькой и глупой. Двенадцать лет не тот возраст, когда можно о любви разговаривать. Ведь любить умеют только взрослые… Когда ты переехала, он написал для тебя песню. Исполнил её. Сменил пароль на аккаунте и навсегда вышел с него. А потом попал в больницу, — я жадно вслушивалась в каждое слово девочки. — Он больше недели пролежал с высокой температурой.
— Заболел? — мой голос был слишком хриплым.
— Да. Тобой.
Сказать, что я обалдела, ничего не сказать. Настюша была права, я воспринимала её, как ребёнка. И сказанные ей слова прозвучали слишком взросло. Рассудительно. Будто она чётко понимала, что именно испытывала я к Тоше.
— У нашей матери постоянная ломка… Сама знаешь по чему, — в голосе проскользнули презрение и горечь. — А Тошу ломало так же. Но по тебе. Поверь, я-то видела, как это происходит. Как это выглядит.
— Насть… — попыталась развернуться, но девочка с такой силой сжала руки на талии, не позволяя двигаться, что я тихо всхлипнула.
— Я помню папу. Достаточно хорошо помню. И знаешь, даже он выделял всегда Игоря. Игорь старше на несколько минут. Игорь выше. Игорь умнее. Игорь спортивнее. Игорь выигрывает олимпиады. Игорь гордость семьи. Я даже спрашивала у папы, почему Антона никогда не хвалят. А отец тогда ответил, что Тоша не заслужил ещё похвалы, — на языке разлилась горечь. Стало больно за Тошу. Я знала прекрасно, сколько он делал для семьи. Как он старался сохранить видимость счастья и образцовости. — Родители даже не замечали никогда, какой подлый Игорь. Слепо обожали, боготворили, всё с рук спускали. А доставалось всегда Тоше. Когда он в больнице был, я почти жила в его палате, потому что дома у матери новый ухажёр нарисовался. И знаешь что? — девочка выдержала долгую паузу. — Он звал тебя. Ты тогда была нужна ему.
— Настюша, — я погладила тонюсенькие запястья, — ты не понимаешь…
— Да, я многого ещё не понимаю. Знаю. Но мой учитель по литературе сказал как-то, что дети видят правду без прикрас. И я вижу всё просто, Мишка. Ты любишь Тошку. Тошка любит тебя. А когда два человека любят друг друга, они должны быть вместе.
— Настенька, — я положила руки поверх её ладошек на моём животе. Мне нечего было сказать.
— А когда у человека больше нет любви, он превращается в мою мать. И проживают пустую жизнь. И портит её всем вокруг.
Девочка замолчала, продолжая обнимать меня и лбом вжиматься мне в спину. Я рассеянно гладила её пальцы и запястья, смотря плывущим взглядом во двор. Настя права. Я люблю Тошу. До сих пор люблю.
— Настюша, ты не расстроишься, если я уеду ненадолго? — шмыгнув носом, спросила я.
— Куда? — напряжённо поинтересовалась девочка.
— Недалеко тут. С друзьями, — говорить про то, что я хочу поехать смотреть бой её брата, не стала. Почему-то была уверена, что Настя не знает, каким способом добывает деньги её брат.
— А мне нужно будет уйти?
— Нет, — я расцепила руки Насти на животе и повернулась к ней лицом. — Ты можешь остаться здесь. Посмотреть телевизор. Заняться, чем хочешь.
— Хорошо, — на милом лице появилась улыбка. — Не смотри так, — Настя рукой прикрыла щёку и отвернулась, демонстрируя мне здоровую сторону, — я знаю, что уродка.
— Кто тебе такую глупость сказал? — я рассвирепела, желая зубами впиться в глотку тому, кто посмел вбить это в маленькую головку.
— Все, — по гладкой персиковой коже покатилась слеза. — Одноклассники, люди на улице, мать, Игорь.
— Так, — я резко придвинула табурет и опустилась на него.
Широко расставила ноги, схватила Настю за руку и потянула на себя. Девочка почти прижалась ко мне. Обхватила её лицо руками, заставив смотреть прямо, и заговорила спокойно, глуша в себе ярость:
— Мне очень жаль, что твой учитель литературы не объяснил тебе, что красота человека кроется внутри, — положила ладонь на грудь Насти, чувствуя, как часто и заполошно бьётся её сердце. — Ты мне, конечно же, не поверишь, но я не замечала никогда твоего шрама, малышка. Ни три года назад, ни сейчас, ни потом. Я вижу нежную, стройную, как тростиночка девочку, которая становится девушкой. С красивыми голубыми глазками, — пальцами коснулась её век, из-за чего Настя глаза закрыла, — и длинными-длинными чёрными ресничками. С красивой персиковой кожей. И невероятными блестящими волосиками. Шрам? Ты же знаешь, что сейчас есть косметика, есть процедуры, которые помогут его убрать или скрыть. Шрамы может и не красивые, но нужно любит в себе то, что прекрасно, — я стёрла горькие слёзы со щёк девочки. — Скажи, ты уже не помнишь, что у меня всё лицо было покрыто прыщами три года назад? — Настя открыла глаза и отрицательно замотала головой. — А почему?
— Ты всегда была самой красивой, — я покраснела от этих слов.
Но нервно облизнув пересохшие губы, продолжила, смотря в голубые влажные глаза:
— А почему я тебе казалось самой красивой?
— И сейчас кажешься. Потому что я обожаю тебя, — пожала плечами и замерла, ожидая ответного признания.
— И я тебя обожаю, солнышко. По этой простой причине и не вижу твоих шрамов. Я вижу твою красивую улыбку, восхищаюсь длинной волос и сиянием глаз. Не позволяй никому обижать тебя. Не позволяй чужим злым словам касаться твоей чистой души. Помни, что эти люди останутся за пределами твоего дома. Твоей жизни.
— А он! Он говорит мне, что я уродлива! — Настюша пыталась сдержать слёзы.
— Если мальчик может сказать тебе такие слова, то он просто не достоин тебя. Зайка, подумай сама, стал бы Тоша когда-нибудь говорить такое девочке? — Настя замотала