Читать интересную книгу Германский вермахт в русских кандалах - Александр Литвинов

Немцам больно за погибшее свое, и не мучает гибель чужого. И не считают преступлений за собой, когда из славянских святынь с цивилизованным понятием и смаком выдирали драгоценности в азарте мародеров-победителей, не чувствуя вины и не предвидя наказаний.

…Идут бывалые солдаты разгромленного вермахта, и многие не сами сдались в плен, и в колодки влезли не по доброй воле, но ходить научились в них и по команде — бегать!

И, муками своими просветленные, с отеческим прощением взирают они в прошлое свое и вспоминают образы желанные. Те образы, нетронутые временем, что так запомнились в последний тот момент прощальный.

Людей тех, может, нет в живых, но память все еще хранит былую радость и печаль былую…

И мыслям нет конца!

И такая тоска по родному!..

А советские земли в руинах…

А советские земли в могилах…

На руинах копаются пленные немцы…

На остывших пожарищах дети резвятся…

А на тяжких работах мордуются бабы, вырывая страну из разрухи!

А две уцелевшие школы с большой территорией вокруг опутаны колючей проволокой с вышками для часовых. И по ночам в черном и слепом от темноты руинном городе прожекторы пылают, освещая паутину лагерей и портреты товарища Сталина над воротами с его же словами: «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, а государство Германское остаются».

Немцы эти слова наизусть заучили. И, завидев портрет еще издали, ощущают в себе, как слова эти сами в мозгу оживают, и молитвой звучат по-русски, и звучат обещанием, в души надежду вселяя.

А из мертвых руинных глазниц неотрывно на немцев глядит гибельный ужас убитого!

Не прощают убийцам ни пепел, ни камень руин!

«Бабуль, почему этот немец знакомый такой?»

Начало лета было жарким и голодным, и ребятня бараков шныряла по озерным отмелям и корзинами ловила мелочь карасевую. Насадив на лозовые прутья, рыбу пекли на костерках и, обжигаясь, ели с костями и горелой чешуей.

Было весело и в меру сытно.

От общего улова и ничейным котятам, что в руинах наплодились, выпадало рыбешкой поживиться. Следуя за рыбаками, они настырным кошачьим хором продирались сквозь прибрежную осоку, с потешной брезгливостью стряхивая с лапок липкий, как деготь, озерный ил. Отяжелев от съеденного, они укладывались на одежках своих кормильцев и засыпали по-детски глубоко и безмятежно.

А на взгорок к колодцу с журавлем ходил все тот же немец молодой, с белесыми от седины висками. Ходил себе и ходил, пока не разглядел его Валерик. Так пристально и так нежданно.

В тот день было жарче обычного, и рыба что-то не ловилась. Отложив корзины, ребятня бултыхалась в мутной заводи, оглашая округу визгом и беспричинным смехом.

Накупавшись вволю, Валерик с котенком ничейным в кустах сирени забавлялся. Он руку запускал в траву, и котенок комком игольчатым впивался в шевелящиеся пальцы. Валерик до визгу хохотал, пугая котенка, но через минуту все повторялось сначала.

Наигравшись первым, котенок хвост распушил и боком по тропинке к колодцу понесся. Валерик за ним.

Котенка он настиг у запыленных колодок немца.

Холодея от страха, Валерик в кусты метнулся: так близко к пленным он еще не приближался.

А немец канистру с плеча опустил, присел на нее и котенка ручищей гладит. Ладонь его киркой да кувалдой в лопату разбита, и кожа на ней, как на пятке, наверно, не чувствует шерсти кошачьей.

А котенок глазищи на немца наставил и тянется, что есть мочи, и когтями штанину терзает, и пронзительно просит есть.

Улыбается немец и нестрашным становится.

И вниманием пристальным глаза мальчика наполнились, и мысли заметались: таким знакомым лицо немца показалось! Забыв о котенке и страх потеряв, Валерик на пленного смотрит и вспомнить старается, где мог видеть его! И горько ему, и досадно, что не может ответить себе, отчего этот немец знакомый такой!

А пленный погладил котенка, вздохнул отчего-то и, не глянув на мальчика, словно здесь его не было, размеренным шагом по стежке побрел. И канистра поплыла над ним, ветки сирени цепляя.

Удаляясь, колодки затокали, и голодным комком покатился за немцем котенок ничейный.

— Знакомый такой! — шепчет вслед уходящему немцу Валерик. — Знакомый! Немец, вы кто? Почему вы знакомый такой?..

А внутри нетерпением все переполнено. Все торопится в нем и ответа немедленно требует!

И на всем белом свете в такие минуты, кроме бабушки Насти, никто не поможет.

— Бабуль, почему этот немец знакомый такой?

— А какой такой немец?

— Что охранникам воду таскает.

— Ну, дак топчется тут каждый день, вот тебе и знакомый. И не знакомый он вовсе, а похож на кого-сь. А когда он похож, то глядится тебе как знакомый… Ну, дак ты разглядел, на кого он похож?

— Нет, — вздыхает Валерик. — Он, бабуля, не хочет разглядываться. Но похож очень- очень!

И бабушка Настя усмиряет спокойствием горечь его нетерпения:

— Ну, похож и похож, что ж поделать теперь… Только ты не спеши: быстро, внучек ты мой, хорошо не бывает. Видала я немца того. Немец как немец, пленный, да и все. Ни на кого не похож, сдается мне. Разве что на родню германскую, да, может, еще на артиста какого… Дак может-таки на артиста? — смолкает она, ожидая ответа.

— На артиста? — вспоминает Валерик героев кинокартин, что «крутят» солдаты на выгоне, растянув полотно между двух тополей. — Нет, бабуля, артисты у нас не такие. Они ж все герои! А пленный тот — просто немец! Разве немцы похожи на русских героев!

— Дак, может, ты его при немцах видел! — шепчет бабушка Настя и рот прикрывает ладошкой, будто остерегается, что еще что-то скажет опасное.

— При немцах? — растерянно смотрит Валерик на бабушку.

— Да не вот тебе сразу сейчас вспоминай, а по-тихому! Раньше к немцу тому приглядись, чтоб никто не мешал. Обязательно вспомнишь, если видел когда…

— Я когда еще вспомню, бабуля! А мне надо сейчас!

— Ну, понятное дело, — соглашается бабушка Настя. — Только как же помочь тебе, внучек ты мой? Германца ж не спросишь, на кого он похож. Да он и не знает. Это ж все будто сбоку глядится… Кто да как и на кого похож.

— И ты не знаешь, на кого похожа?

— А Бог с тобой, милок! — нарочито пугается бабушка Настя. — С каких это грехов мне знать, на кого баба Настя состарилась! Наверно, на бабу Ягу! А вот раньше дак с мамкой покойницей схожа была, — бабушка Настя светлеет лицом, на икону глаза поднимает и Царствия Небесного у Бога просит родителям своим. — Батюшка глянет, бывало: «Вылитая мамка в девках!» И глазами засветится-засветится!.. А потом и запечалится. Вот как матушку нашу любил.

И с улыбкой вздыхает она, и лицом молодеет. Видно, с той глубины, где она свою юность хранила, поднималась к ней светлая радость. Неувядающая радость, чистая. Одна из тех необходимых радостей, что помогает человеку жить.

— Бабуль, а ты разве была молодой?

— Эва! Внучек ты мой! Да какой завлекалкой была! Сколько радостей было! А сколько печали да слез…

И в подол опускает глаза, будто внемлет далекому звону тех красивых, ушедших времен. И молчит.

— А я на кого похож?

— На трубочиста, — вздыхает бабушка с лучистыми смешинками у глаз.

— Я ж на полном серьезе, бабуля!

— Все говорят, «на мамку», — крутит бабушка головой и поджимает губы. — А мне сдается, что на папку, хоть я его и не видала.

— Конечно, на папу! Только папа у нас над столом неразборчивый, а хорошего мамка в тумбочке прячет, потому что последняя карточка. А какой настоящий мой папка — не знаю.

— Дитенок ты мой дорогенький! — трагически бабушка шепчет. — Ай-яй-яй! Доведись тебе папку где встретить, дак не узнаешь!

— Не-а! — от слезной жалости к себе Валерик готов разреветься.

— Ну, не горюй, милок. Этому горю мы лад найдем. А к немцу тому приглядись хорошенько. Не спеша приглядись. Бог даст, и вспомнишь, на кого он похож, раз душа того просит.

Последний путь раввина

Перекрестившись в кустах, как бабушка Настя учила, и пересиливая робость, Валерик за немцем с канистрой последовал, с надеждой вблизи разглядеть знакомость его непонятную, что никак разрешиться не может: на кого этот пленный похож?

«А может, ты его при немцах видел?» — неслышно бабушка напоминает, но глянуть в прошлое Валерику не хочется. Оно и так при нем, как старая болезнь.

Когда гроза и небо разрывают молнии, и гром над головой — ему бомбежки вспоминаются. И в шуме ветра и дождя он слышит свист летящей бомбы. И ожидание удара — страшней грозы!

Но прошлое нахлынула нежданно, когда Валерик по дороге на базар «за щавельком на борщик» глазами набежал на синагогу, и хмурое строение ему минувшее напомнило.

То было той самой фашистской зимой, когда в ошалелый мороз в стенах лопались бревна и земля под ногами, немцы гнали людей, опоясав конвоем с собаками.