Дважды была я на Пицунде: в августе 68-го и в августе 92-го.
* * *
На верхней полочке ужеНе хочется тесниться.Но сколько говорят душе,Любовь, твои ресницы…
Когда разучишь мой язык,Ты, ласковый отличник,Забудешь то, к чему привык,И станешь сам — язычник,
Тогда смогу вздремнуть часокИ вспомню про хворобу.Вот только выну волосок,Опять прилипший к нёбу.
* * *
Ты меня попрекаешь везучестью…Иногда мне ужасно везет!Вот и сделался чуть ли не участьюНебольшой путевой эпизод.
То рассеянно смотришь, то пристальноИ сидим, к голове голова…Наклонись ко мне — вот и истина.Остальное — чужие слова.
Мои дни не похожи на праздники.Мои ночи свирепо-скупы.И пускай уж чужая напраслинаНе найдет между нами тропы.
Эти встречи от случая к случаю,Разлитые по телу лучи…Ради Бога, скажи, что я — лучшая.Ради Бога, скажи, не молчи.
Таковы церемонии чайные,Не в Японии, так на Руси.Положение чрезвычайное.Если можешь — то просто спаси.
Вот гитара на гвоздик повешена.Не туда, а сюда посмотри.Поцелуй меня — буду утешенаГода на два. А то и на три.
* * *
Ну, люблю я смазливых блондинов!Что ты будешь делать со мною?И любви этой гордое знамяТак и реет над жизнью моей.Но блондины об этом не знают.Да откуда бы им догадаться?И я вынуждена объясняться,Приручая их по одному.
А блондины любят блондинок,В крайнем случае — светлых шатенок.Получают мучное на завтракИ молочное — на обед.Так живут, постепенно вянут,Угасают мои любимцы,Даже соли на вкус не зная,Даже перца не разобрав.
А такие как я — стремятсяПротянуть им всегда руку дружбы,Приготовить мясное блюдоИ зажечь интимное бра.Но блондины об этом не знают…Да откуда им догадаться?И я вынуждена объясняться,Приручая их по одному!
* * *
Ты просишь с тобой посекретничать?Приходишь средь ясного дня?Учти, я не буду кокетничать,Когда ты обнимешь меня.
Ты думаешь, видно, — раз женщина,То женщину можно понять!А женщину нужно разжечь еще,Разжечь — и тихонько обнять.
Имеют значенье условности,Но знак подают небеса.Ты видишь — твердят о готовностиМои голубые глаза.
Мои золотистые, карие…Зеленых угодно ль душе?Вот тренькаю тут на гитаре я,А можно обняться уже…
* * *
О тебе ни строка не пропета пока.Не пропета еще, не пропета,Оттого что примерзла моя рукаТам, у невского парапета.
Я с тебя одного не спросила пока.С прочих, знаешь, как строго спрошу-то…Оттого что запуталась страшно рукаМежду стропами парашюта.
И одною примерзшей своею рукойИ другою, прикрученной туго,Я держу тебя крепко, мой дорогой,Как и надо держать друг друга.
* * *
Я звоню тебе из НевинградаСообщить, что я еще жива.В Невинграде — все, что сердцу надо:И невиноватость, и Нева.И моя премьерная простуда,И моей гримерной суета.Мне никто не позвонит — оттуда,Если я не позвоню — туда.
Я себя сегодня постращаю,Теплый диск покруче раскручу.В Невинграде я тебя прощаю,А в Москве, должно быть, не прощу.Я звоню тебе сюжета ради…Я жива, и тема не нова.…В Невинграде всё как в Ленинграде —И невиноватость, и Нева.
* * *
Она над водой клубами.Она по воде кругами.Но я знала тех, кто рукамиЕе доставал со дна.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая —И только она одна.
Немилосердно скупая.Немо-глухо-слепая.Кровавая, голубая,Холодная, как луна.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая —Учу ее имена.
И верю в нее, как в рифму.И верю в нее, как в бритву.Как верят в Будду и КришнуИ в старые письмена.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая.Любая любовь, любая —И только она одна.
* * *
Сколько среди людей ни живи,каждый царь или бог.Но воспоминанье о старой любвивсех застаёт врасплох.
И открывается пыльный том,и ты не веришь глазам,а там — засушенный бледный бутон, а был пурпурный розан.
Как он кончики пальцев колол,светился весь изнутри!.Как нож из ножен, из книги на столон выпорхнул — посмотри.
Там пепел, пепел из лепестков —так собирай скорей.Как много на свете тайных богов,как много явных царей.
Но и небожителей, — да, увы! —Будь то царь или бог,воспоминанье о старой любвивсегда застает врасплох.
* * *
Как же я забыла любовь, рот-фронт,Вишня запечатана в шоколад?Как же я любила тебя, рот в рот.А теперь целуемся невпопад.Был же лепесток, был невинный фрукт,А теперь засахарен — стал цукат.Вот тебе итог — беспричинный труд,А не то чтоб мед или слет цикад…
Как же я забыла быть начеку,И уменье ждать, и взнуздать детей.А могла б ладонью укрыть щекуИ построить сон хоть из трех частей.А кровать кровила, никто не спас.Будто каравелла, пошла на дно.Я простила сердцу не первый спазм —Это было больно, да все равно.
Да, во рту горчило, но с той порыГорло научилось — печет фарфор.Падал наутилус в тартарары —Сердце отключилось на счет «файф-фор»…Так я и забыла любовь, рот-фронт.Вишня запечатана в шоколад.А ведь я любила тебя рот в рот,А теперь целуемся невпопад.
* * *
Такая печаль у меня на груди,Что надо тебе полюбить меня снова.Я больше не буду дика и сурова.Я буду как люди! Вся жизнь впереди.
Ее ль убаюкать, самой ли уснуть?Такое не носят московские леди.Такое, как камень с прожилками меди —К ней страшно притронуться, больно взглянуть.
Такую печаль на груди я ношу,Как вырвали сердце, а вшить позабыли.Но те, кто калечил, меня не любили,А ты — полюби меня, очень прошу.
Такая печать у меня на груди,Что надо тебе полюбить меня снова.Я больше не буду дика и сурова.Я буду как люди! Вся жизнь впереди.
Никаких особых мечт не было
Интервью Вероники Долиной
— Вероника, когда вы сегодня бросаете взгляд в прошлое, можете ли вспомнить, о чем мечтали и грезили в молодости?
— Никаких особых мечт не было… (Длинная пауза. Вспоминает.) Тогда я только что рассталась с музыкальной школой, наступила маленькая свобода, и я ринулась к книжкам. Красивая жизнь мерещилась, но она была сказочной, как и французская литература, которую нам успели преподать. Мы, неравнодушные к языку, проращивали свои грезы из книжек. Ничего-то мне не нужно было, кроме… Кроме дома как замка, вассалов как друзей, детей как паству и… музыки и книг — и всего этого побольше. Все мне казалось просто и реально, как в средневековье. Потом, конечно, жизнь все раскачала и подкорректировала.
— На стихи вас вдохновила первая любовь или они совпали?
— Конечно, в четырнадцать лет какой-то мальчик у меня появился, а лет в пятнадцать это был уже мальчик лет двадцати, а в шестнадцать — мальчику было уже лет под тридцать. Этот букет вызвал к жизни какие-то стихи с легкой манипуляцией гитарой.
— Но вы так давно пишете и поете, что создается впечатление, будто вы прямо со школьной парты шагнули на сцену. А может быть, так действительно и случилось?