Читать интересную книгу Чужое сердце - Ирина Градова

Во время разговора я наблюдала за маленьким пациентом. Наша беседа не представляла для него ни малейшего интереса, поэтому он вернулся к просмотру мультика, больше не обращая на нас внимания.

– Думаю, нам лучше вернуться в мой кабинет, – предложил заведующий отделением.

– Где нашли мальчика? – спросил Лицкявичус, как только мы расселись вокруг стола.

– На лавочке у одного из торговых центров, кажется, – неуверенно ответил зав. – Если нужно, я выясню в приемном.

– Да, нужно, – кивнул глава ОМР. – Это может оказаться важным. Еще надо узнать, как случилось, что он вообще попал в такую ситуацию. Хорошо бы поглядеть на его мамашу – возможно, нам следует обратиться в социальную службу?

– Подождите! – возмутилась я. – Зачем сразу такие крайние меры? Мальчик выглядит вполне ухоженным, на его теле нет следов побоев, да и маму он хочет видеть, разве не понятно? Если бы его избивали дома или плохо относились, думаю, Толик не спрашивал бы о матери и не хотел поскорее вернуться домой!

Социальные службы по защите материнства и детства с недавних пор стали настоящим «пугалом» для несчастных родителей. Как показывает практика, всем глубоко наплевать, что происходит с ребенком за стенами квартир – это доказывают многочисленные случаи доведения детей до голодной смерти, бесчеловечные наказания родителями и даже побои, заканчивающиеся смертью. Ни один голос, как правило, не поднимается в защиту несчастных! Тем не менее если соответствующий сигнал все же поступает, дети немедленно отбираются у родителей и водворяются в детский дом. При этом чрезвычайно мало внимания уделяется тому, виноваты ли мать или отец в случившемся, или нет. У меня складывается впечатление, что, как и во многих ситуациях в российской системе права, мы снова имеем дело с перегибами. С одной стороны, дети абсолютно беззащитны перед родительской жестокостью, с другой – совершенно нормальным родителям частенько приходится доказывать свою состоятельность лишь потому, что комуто из представителей социальных служб показалось, что они состоятельными не являются. Видимо, как в старые времена существовала необходимость «давать план», так и сейчас мы имеем дело с чемто похожим, требующим от органов соцзащиты повышенного внимания к делам, которые на самом деле и яйца выеденного не стоят. Я не хочу сказать, что изъятие у ребенка части печени не является преступлением, но не лучше ли сначала разобраться, прежде чем немедленно огульно обвинять мать или отца?

Лицкявичус неодобрительно взглянул в мою сторону, но сказал:

– Разумеется, сначала нужно выяснить все как следует. Что говорит сам мальчик?

– Ну, вы же понимаете – ему всего пять! – развел руками заведующий. – Что он может рассказать? Говорит, что потерял маму, а некая тетя обещала ему ее найти. Это все, что мы смогли из него вытянуть.

Лицкявичус в задумчивости потер длинными пальцами подбородок.

– Ладно, – проговорил он наконец, – полагаю, с этим я смогу справиться: у меня на примете тоже имеется одна тетя, которая поможет разговорить малыша. Пока что позаботьтесь о нем как следует, а мы разберемся с мамашей.

Покинув больницу, мы пошли к припаркованной за воротами больницы машине Лицкявичуса. Он молчал, и я подумала, что глава ОМР разозлился на меня.

– Послушайте, Андрей Эдуардович, насчет соцзащиты, я вовсе не имела в виду...

– Да ладно вам, Агния Кирилловна, – прервал он меня. – Может, я и в самом деле поторопился!

Я не ожидала, что Лицкявичус со мной согласится, а потому просто не нашлась, что на это ответить. Вспомнилось то, что рассказывал Никита о его семье. Все, что было мне известно – что у моего начальника есть дочь, но вот уже много лет ни он, ни его бывшая жена ничего о ней не слышали. Судя по всему, Лицкявичус был не слишкомто опытным папашей. Постоянно находясь в разъездах по горячим точкам, он крайне редко проводил время с семьей, и дочь Лариса выросла практически без его участия. Очевидно, когда он все же решил заняться ее воспитанием, оказалось уже слишком поздно. Что он вообще знал о детях? Иногда мне казалось, что он их побаивается, а то и вообще думает, что они появляются на свет уже с усами или грудью второго размера. Странный он человек, Лицкявичус!

В машине он закурил, а я открыла окно, чтобы дым выветривался. Вообщето я терпеть не могу курения в моем присутствии, но глава ОМР никогда не спрашивает разрешения. Кроме того, он курит очень дорогие сигареты, и их запах раздражает не так сильно, как большинство других.

– Ну, – сказал Лицкявичус, выпустив дым через ноздри несколько раз, – что скажете?

– Ужас! – мгновенно ответила я. – Просто кошмар какойто, вот уж не думала, что когданибудь столкнусь с кражей органов! По телевизору много раз видела передачи, фильмы, опять же – но лично?!

Лицкявичус молча стряхнул пепел за стекло, и я решила спросить:

– А выто сами что думаете?

– Я думаю, что мальчишке здорово повезло, – ответил он, откидываясь на спинку сиденья. – Обычно в таких случаях они не возвращаются.

Сначала я не поняла, что имел в виду глава ОМР, но потом ужаснулась, подумав, что он, скорее всего, прав. Толик остался жив, и это большая удача, ведь у него всего лишь отрезали кусочек плоти. Конечно, «всего лишь» звучит цинично, но Лицкявичус прав, и через несколько лет малыш и не вспомнит о том, что с ним произошло. А вот его родители до конца своих дней станут вспоминать обстоятельства этого дела, как свой самый худший кошмар!

– Еще я думаю, – продолжал между тем Лицкявичус, – что работали профи. Операция проделана чисто – это прекрасно видно и на рентгене, и на УЗИ. Швы аккуратные, и создается впечатление, что те, кто проводил хирургию, не хотели причинить ребенку больший вред, чем необходимо.

Я заметила, что мой начальник старательно избегает называть тех, кто искалечил Толика, врачами, он использует слово «профессионалы», даже слова «люди» Лицкявичус не произносил.

– Что вы хотите сказать? – попыталась уточнить я.

– Только то, что для проведения операции такого уровня необходимы соответствующие условия. В подвале или на чердаке ничего подобного сделать невозможно, значит, у них есть подходящее помещение. Дальше. Мальчику переливали кровь – вы не могли не заметить следы от игл у него на сгибах локтей, да и вообще подобные операции проходят с большой кровопотерей. У него вторая группа А, отрицательный резус. Это значит, что у преступников имелся доступ к крови и плазме.

– Они могли купить ее? – предположила я. – В любой больнице можно это сделать – мы и не с таким сталкивались!

– Вы правы, – кивнул Лицкявичус. – В наше время все продается и покупается – даже дети и органы.

Он произнес это без всякого выражения, и я почувствовала, что за этим стоит нечто большее, нежели простое возмущение ситуацией. К своему стыду, должна признать, что за все время нашего общения глава ОМР так и остался для меня загадкой. Случайно мне удалось узнать, что когдато он здорово пил, но потом, в одночасье, сумел взять себя в руки и избавился от пагубной привычки. Еще мне было известно, что жена Лицкявичуса впоследствии вышла замуж за его бывшего однокашника, у которого имелся сын Никита – тот самый, что сейчас также работает в ОМР, – вот и вся информация, находившаяся в моем распоряжении. И еще меня постоянно поражала способность моего босса подмечать мелкие детали. Я ведь тоже читала отчет лечащего врача Толика, но не запомнила группу крови!

– Вы что, серьезно думаете, что в какойто клинике могут проводиться подобные нелегальные операции? – недоверчиво спросила я.

– Нельзя исключать и такой расклад, – кивнул Лицкявичус, поворачивая ключ в замке зажигания. – Будем выяснять. В любом случае надо, чтобы Никита посмотрел ребенка. Он все же трансплантолог, хоть обычно с детьми дела и не имеет, – возможно, увидит то, чего не можем мы с вами. Однако, – добавил он, – у меня есть ощущение, что наш мальчик – далеко не последний в этой цепочке и, возможно, даже не первый.

* * *

Придя домой, я сразу почувствовала, что Шилов уже там, несмотря на то, что свет везде был выключен, хотя на улице уже стемнело.

– Эй! – позвала я в пустоту, одновременно стаскивая сапоги и влезая в тапочки. – Есть кто живой?

Так как Олег не отзывался, я прошла в гостиную. Не найдя его там, я открыла дверь спальни. Шилов в одежде лежал на кровати, освещенный только огнями улицы, проникавшими сквозь большое окноэркер.

– Ты чего тут? – встревожилась я, приближаясь. – Заболел?

– Умер, – слабо отозвался Олег, убирая руку, которой до того прикрывал глаза.