Читать интересную книгу Бал. Жар крови - Ирен Немировски

Однако избежать судьбы большинства евреев им не удалось. Утром 13 июля 1942 года за Ирэн приезжают французские жандармы с мандатом на арест: ей дают несколько минут для прощания с мужем и дочерьми. Вначале ее доставляют в комиссариат, расположенный в двенадцати километрах от Исси-л'Эвек, откуда ей позволяют послать Мишелю короткую записку: в ней Ирэн называет знакомых, к которым следует обратиться с просьбой о помощи, и просит прислать при первой возможности ее очки, книги и соленого масла. Через пару дней она попадает в лагерь Питивье. Судя по ее второй и последней записке Мишелю от 15 июля, она все еще не отдает себе отчета в том, что ее ожидает:

«Любимый!

Не беспокойся обо мне. Я добралась благополучно. Сейчас здесь неразбериха, но питание очень хорошее. Меня это даже удивило. Раз в месяц можно отправлять мне посылку и письмо.

Главное, не волнуйся. Все устроится, мой любимый. Целую тебя и детей от всего сердца, со всей моей любовью.

Ирэн».

Через два дня, 17 июля 1942 года, Ирэн Немировски в числе 928 заключенных была отправлена в составе шестого конвоя в концлагерь Освенцим. В соответствии с записью в официальном реестре, она скончалась там 19 августа в 15 часов 20 минут от «гриппа», что на кодовом концлагерном языке означало тиф.

В течение нескольких месяцев Мишель Эпштейн совершал судорожные и тщетные попытки обнаружить местопребывание своей жены. Он был уверен, что она находится во Франции на принудительных работах, и обращался к властям с просьбой послать его вместо жены, ввиду ее слабого здоровья и особенно астмы. Не дало никакого результата и его обращение к послу Германии Отто Абецу, в котором Мишель утверждал, что, несмотря на свои еврейские корни, Немировски не питала симпатий к еврейскому народу, ссылаясь при этом на ряд ее произведений. По его просьбе влиятельные друзья, имевшие контакты с немецкими оккупационными властями, так же безрезультатно пытаются обнаружить след Ирэн в одном из концентрационных лагерей Франции.

Вскоре Мишель Эпштейн, сам того не ведая, разделил маршрут и судьбу Ирэн. 9 октября все того же 1942 года его вместе с девочками доставили в префектуру. Мишеля направили в пересылочный лагерь Дранси, откуда его путь лежал в газовую камеру. Но судьба Дениз и Элизабет сложилась иначе. Немецкий офицер, ответственный за арест оставшихся членов семьи Эпштейнов, внимательно взглянув на старшую девочку, достал фотографию своей дочери: пораженный их внешним сходством, он многозначительно заявил, что за девочками придут еще через двое суток. Без промедления преданная семье Немировских Жюльет Дюмон, которая раньше работала еще с отцом Ирэн и которую Ирэн просила позаботиться о детях, если с ними что-нибудь случится, сорвав с их одежды желтые звезды, бежала с ними в Бордо, что спасло им жизнь. Несмотря на то что ей приходилось постоянно скрываться, Дениз всю войну не расставалась с завещанным ей кожаным чемоданом, содержащим рукописи матери.

Что касается Анны Немировски, то она избежала ареста, добыв себе фальшивый латвийский паспорт. Когда закончилась война и Жюльет Дюмон привела внучек к бабушке, та отказалась впустить их, заявив, что для бедных детей существуют приюты. Благополучно дожив до глубокой старости, Анна Немировски умерла в 1972 году. За 34 года до этого прискорбного события Ирэн сделала следующую запись: «Что бы я ощутила, если бы мне довелось присутствовать при кончине моей матери? Вот что: жалость, потрясение и страх перед бесчувственностью своего собственного сердца. И безнадежно сознавая в глубине души, что во мне нет сожаления, что я холодна и равнодушна, что для меня это, увы, не утрата, скорее, наоборот…»

За два года в Исси-л'Эвек, когда Ирэн была вынуждена оставаться вдали от активной парижской жизни, лишенная всех гражданских и человеческих прав, практически без средств, испытывая все возрастающую тревогу за будущее своей семьи, она сумела создать целый ряд произведений, которые были опубликованы посмертно и раскрыли новые грани ее таланта. Работала она постоянно, ежедневно отправляясь с тетрадкой и пером на прогулку по окрестным лесам и лугам, — только в эти часы, ощущая царящую в природе гармонию, она могла ненадолго отвлечься от кошмара своего существования и творить с мыслями о будущем читателе.

Без какой-либо надежды увидеть книгу опубликованной из-за повсеместной «ариизации» издательств, Немировски завершает биографию Чехова[4], при написании которой она полагалась не только на факты, но и на личный опыт и детские воспоминания о поездках в Крым. Написана биография живо, доступно, основана на многочисленных сведениях как о жизни писателя, так и о России конца XIX — начала XX века. Особенно интересны страницы, на которых Немировски размышляет об истоках революционного движения, без иллюзий говорит о коррупции государственных служащих, этом «древнем, извечном зле России», о наивности интеллигенции, которая «идеализировала мужика, не утруждаясь получше узнать его»[5], и о склонности крестьян к бессмысленной жестокости.

«В России шестидесятых годов в огромном большинстве своем люди желали отмены крепостного права. […] Думали, что все беды происходят из-за того, что мужик находится в рабстве. Жалость к русскому крестьянину привела к тому, что из него сделали идеал, образец. Вместо того чтобы видеть в нем обычного человека, ни лучше ни хуже, чем другие люди, хотя и развращенного столетиями зла, русская „интеллигенция“ стремилась во что бы то ни стало увидеть пророка и святого в этом Иване, в этом Дмитрии с босыми ногами и грязной бородой. Когда наконец крепостное право было отменено, крестьянин оказался невежественной скотиной, в той же мере способной к жестокости и низости, как и бывшие господа»[6].

Повествование о жизни Чехова оттеняют не только попытки осмысления закономерности революционных событий XX века, оставивших неизгладимый след в судьбе поколения Ирэн Немировски, но и гораздо более актуальные сопоставления прошлого с тем положением, в котором люди ее происхождения оказались в Западной Европе на пороге Второй мировой войны. Чтобы ярче показать среду, в которой расцвел талант Чехова, и его миссию писателя, она без колебаний обращается к современному опыту:

«Восьмидесятники ощущали грусть, беспокойство, их терзали сожаления и странные предчувствия. Трудно представить себе эпоху, более отличную от нашей. Те люди кажутся нам счастливыми. Им совсем неизвестны были те несчастья, от которых страдаем мы. Они жаждали свободы. Они не знали подавляющей нас тирании. Когда мы представляем себе их, живущих в своих обширных поместьях, не испытавших иных войн, кроме Крымской, и то где-то очень далеко, на периферии империи, не знающих других печалей, кроме связанных с неурожаем или протестами работников, в отличие от наших революций, — как мы им завидуем! Однако они были искренне и глубоко несчастны, возможно, более несчастны, чем мы, так как они не знали, что именно заставляет их страдать. В то время, как и сейчас, торжествовало зло, но оно не приняло сегодняшних форм Апокалипсиса. Однако дух насилия, подлости и коррупции господствовал повсюду. Как и сейчас, мир был разделен на слепых палачей и покорных жертв, но все тогда было ничтожным, ограниченным, проникнутым заурядностью. Не хватало только писателя, который рассказал бы об этой заурядности без гнева и отвращения, но с той жалостью, которой она заслуживает»[7].

Этим писателем, по мысли Немировски, и оказался Чехов.

Но ее непосредственные наблюдения за жизнью французской провинции, за динамикой отношений между оккупационными немецкими войсками и местными жителями отразились прежде всего в незаконченном романе «Французская сюита», над которым она работала вплоть до ареста. Из пяти задуманных частей написаны были две («Июньская буря» и «Dolce»), сохранились наброски третьей («Плен») и предположительные названия двух последних: «Битвы» и «Мир». Уникальность «Французской сюиты» состоит в том, что, хотя писался этот текст по живому материалу (причем автором, который был не просто свидетелем, но и жертвой происходящих вокруг драматических событий), в результате был создан не «человеческий документ», а высокохудожественное произведение. На протяжении всего романа Немировски не позволяет себе эмоционально вторгаться в повествование. 2 июня 1942 года она записывает в дневник: «Ни на минуту не забывать, что война пройдет, и вся историческая часть потускнеет. Стараться сделать максимально возможное из событий, дебатов […], которые смогут заинтересовать людей в 1952 или 2052 году»[8].

В романе оказались представлены самые разные типы людей и социальные слои, включая крупную буржуазию, интеллектуальную элиту, мелких служащих, крестьян, провинциальную знать. В первой части создано динамичное полотно массового исхода из Парижа в июне 1940 года, вызвавшего столпотворение на дорогах Франции. Во второй части действие происходит во французской деревушке, оккупированной немцами, название которой — Бюсси-ла-Круа — перекликается с Исси-л'Эвек. Война и оккупация оказываются лакмусовой бумажкой для проверки человеческого потенциала разных персонажей, описанных со свойственной Немировски иронией. Как и прежде, для нее главным является не история или политика в целом, а человек. В результате роман читается как медитация о человеческой природе, а исторически конкретная ситуация служит лишь декорацией, на фоне которой удобнее прослеживать процесс раскрытия истинной сущности каждого героя. В описании военных действий и поведения людей писательница ориентировалась на толстовский метод — снятие пафоса, разоблачение официальной патриотической риторики, лжи, мифотворчества. А в образах немцев она показала не безликую массу оккупантов, а в первую очередь конкретных людей, причем некоторые из них оказываются порядочнее французских обывателей. На примере двух персонажей из второй части романа — немецкого лейтенанта Бруно фон Фалька и молодой француженки Люсиль Анжеллье, между которыми возникает запретное в данной ситуации чувство — Немировски показывает несостоятельность любого «принципиального», идеологически обусловленного подхода к человеческим отношениям. Очевидно, оперировать готовыми формулами она отказывалась и в жизни. Наблюдая, как перед отбытием на Восточный фронт расквартированные в Исси-л'Эвек солдаты и офицеры готовили посылки для своих близких в Германии, Немировски оставляет в дневнике характерную запись, которая неизменно шокирует комментаторов этого текста: