– Да оставь ты Аню в покое! Не будет она тебе позировать! – Он вскочил с места. – Вон, тараканов пиши – они у тебя из каждой щели лезут.
Мафусаил долил себе из бутылки и с интересом ждал продолжения.
Лёша принялся нервно расхаживать по каморке:
– Думаешь, если появится новая натурщица – в твоей жизни что-то изменится?
– Не дай бог! – отозвался Мафусаил с набитым ртом, смачно жуя батон.
– Что ты можешь? Водку пить и малевать лысыми кистями нечто неудобоваримое?
Мафусаил перестал жевать:
– О-о, тут ты… прав!
Он весело заржал и подлил себе ещё водки. Лёша остановился:
– Вот-вот, сказать-то нечего.
– Сказать-то можно много чего, да только зачем? – Мафусаил наконец дожевал батон. – Всё уже говорено, и не раз. Ты выбрал свой путь, я – свой.
– Путь? И ты называешь вот это, – он обвёл рукой чердак, – путём?
– Что-то мне подсказывает, что у вас есть своё определение, коллега.
– Дно это, а не путь. Яма. Помойка.
– Значит, я – навозный жук.
Мафусаил снова заржал, подлил в оба стакана водки и опрокинул залпом свой.
– Боюсь, ты прав. Жить в грязи, общаться с грязью и не уподобиться ей невозможно.
– А вот тут ты, батенька… опять прав!
Мафусаил загоготал и свалился со скамейки на пол. Лёша резко подошёл к Ане:
– Всё, с меня хватит. Пошли отсюда.
Взяв Аню за руку, он быстро повёл её к двери, но она всё-таки успела оглянуться на хозяина, который продолжал лежать на полу, дёргаясь от смеха.
На обратном пути Ане пришлось чуть ли не бежать за Лёшей, который быстро шагал по пустынным улицам, подняв воротник куртки и засунув руки в карманы.
– Лёш, не гони ты так, я за тобой не успеваю.
Лёша как будто не слышал её и лишь мрачно глядел перед собой.
Быстрая ходьбы сбивала дыхание; пару раз Аня чуть не поскользнулась на мокрых листьях. Холодный ветер хлестал её по щекам, вздымал полы лёгкого пальто, ледяной струёй бежал за воротник.
– Лёш, не молчи, а?
Не останавливаясь, Лёша резко повернул к ней голову:
– Да что ты прицепилась ко мне? Может, жалеешь, что ушла? Путь свободен. Иди, позируй ему. Можешь вообще там остаться.
– Зря ты так много выпил. А теперь ерунду несёшь какую-то.
Лёша резко остановился:
– Не нравится – не слушай!
Он снова взял с места в карьер. Аня уже не могла идти в прежнем темпе; расстояние между ними всё больше увеличивалось. Вскоре она уже едва различала его среди вздымаемых ветром листьев.
Не видя ничего перед собой, Лёша шагал по мосту Ломоносова. Почему-то водка ударила в голову только теперь: в висках стучало, башни моста чуть покачивались. То ли от злости, то ли от водки, то ли от того и другого, но он совершенно не думал об Ане. Ему хотелось одного: добраться до дома и уснуть.
Впереди показалась площадь, и Лёша прибавил шаг. Поднятый высоко воротник ограничивал обзор, но ему было всё равно – он и так ничего не замечал. Не заметил он и вынырнувший слева тёмный седан.
Последнее, что он успел почувствовать, был сильный удар. Всё остальное – запоздалый визг тормозов, ступор водителя, истошные крики Ани – всё это осталось в той жизни, к которой отныне он был непричастен.
Глава 3
Март в Питере всегда непредсказуем. Иногда уже в первых его числах весна со всей серьёзностью берётся за своё извечно-молодое дело. А бывает и так, что до самого апреля с небес сыпется снег и что-то ещё – мокрое, липкое, непонятное.
В тот год после некоторой заминки погода и календарь нашли общий язык, и уже ко второй неделе марта тротуары имели вполне проходимый вид. Полуденные воробьи купались в лужах, мамаши не пускали пацанов на невский лёд, и дворники ожесточённо колотили своими баграми по упрямым остаткам зимы.
***
Кусок льда с грохотом выкатился из водосточной трубы и замер посреди сухого асфальта. Санитар, заводивший каталку в дверь приёмного покоя, вздрогнул от неожиданности и выругался.
Приёмный покой являлся таковым только по названию. На самом деле здесь никого не принимали, перенаправляя пациентов кого куда: если в поликлинику – то прямо по коридору, если на процедуры – то налево. Ну, а если в стационар, то подождите, за вами придут.
В действительности здесь, в «предбаннике», как называли это помещение в городской психиатрической больнице, не принимали, а выписывали, то есть выпускали на волю, тех, кого ещё вчера держали взаперти. Здесь эти счастливчики получали последние напутствия и наставления, перед тем как попытаться снова зажить другой, адекватной жизнью среди других, адекватных людей.
Окно предбанника было небольшим, квадратным и замазанным белой краской. Аня сидела прямо напротив него, прислонившись к кафельной стене, и смотрела на этот белый квадрат, смысла в котором было столько же, сколько в знаменитом произведении русского футуриста.
Заслышав шаги сестры-хозяйки, она машинально поправила косынку, которой были туго перехвачены волосы.
– Ну вот, милочка, твоё добро. Бумажки отнесёшь в районную. – Неулыбчивая добрячка Семёновна вручила Ане эпикриз, поставила ей на колени полупрозрачный пакет и грузно опустилась на соседний стул. – Там и рецепт от Валерия Ивановича, смотри не забудь зайти в аптеку. По таблеточке перед сном. Будешь хорошо спать.
Аня кивнула.
– И поменьше кивай да побольше разговаривай. На кивках далеко не уедешь.
Тихим, чуть хриплым голосом Аня ответила:
– Я постараюсь.
– Вот-вот, постарайся. Идти-то есть куда?
– Есть.
– Ну, с богом.
***
Подъём на третий этаж дался нелегко: когда Аня наконец оказалась перед дверью Лёшиной квартиры, сердце прыгало и трепыхалось, в висках стучало, а лёгкие никак не могли набрать нужного количества воздуха. Закрыв глаза, она прижалась лбом к холодному верхнему замку. Полегчало. Собравшись с духом, она повернула ключ и вошла.
Первая опасность подстерегала в прихожей. Отразившись на зеркальной поверхности, медленным и неуверенным шагом к ней подошёл незнакомый ей человек – с поблёкшим взглядом, синевой под глазами, с сухими, потрескавшимися губами. Ане снова стало не хватать воздуха, и она заставила себя закрыть глаза. «Валерий Иванович об этом говорил… Нужно успокоиться».
С ещё закрытыми глазами она вошла в комнату и медленно, постепенно подняла ресницы. На столе, задвинутая в угол, по-прежнему стояла копия Ренуара. Ане показалось, что полянка на мгновение высветилась, что белое платье сверкнуло особой белизной, что лёгкий зонтик слегка качнулся… Видение продолжалось недолго; миниатюрная фигурка снова застыла.
Она перевела взгляд на подоконник, и ноги сами понесли её на кухню, где руки, тоже сами, достали большие пластиковые мешки, в которые эти же руки начали сгребать с подоконника остатки погибших растений.
Ритуальное действие было прервано звонком, резким и неуместным. Незнакомый женский голос не тратил времени на любезности:
– Алло! Ну наконец-то. Можно Алексея?
Аня попыталась ответить, но слова с трудом выталкивались из горла.
– Его… нет.
– Простите, я уже почти пять месяцев названиваю. Когда он будет?
– Его уже не будет.
Женщина помолчала, явно сбитая с толку.
– Ничего не понимаю. Я заказала ему работу и должна была её забрать, но никак не могла до него дозвониться.
Аня медленно вздохнула, медленно выдохнула:
– Работа готова.
– Правда? Чудесно! Я могу за ней заехать?
– Можете.
– А можно прямо сейчас?
– Можно.
– Я мигом.
Аня положила трубку, завязала мешок и села рядом с ним на пол.
Наталья Евгеньевна оказалась женщиной около пятидесяти, ещё привлекательной, хотя и пострадавшей от морщин и отёчных нижних век. Когда Аня открыла дверь, заказчица застыла на пороге, растерянно и немного испуганно глядя на неё. Аня опустила глаза и отошла в сторону, пропуская Наталью Евгеньевну в квартиру.
Как только гостья вошла в комнату и увидела Ренуара, выражение её лица изменилось.
– Это она! Боже, это она!
Наталья Евгеньевна стремительно подошла к столу:
– Можно?
Аня кивнула, и заказчица осторожно взяла в руки картину.
– Что за чудо!
Вдоволь налюбовавшись работой и одарив обоих авторов всеми возможными комплиментами, Наталья Евгеньевна засунула картину в специальную плоскую сумку и огляделась:
– А где же Лёша?
Аня молчала, отвернувшись к окну. Наталья Евгеньевна осторожно поставила сумку на пол и подошла к Ане:
– Что-то случилось?
Аня не ответила. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но помнила: плакать нельзя, после этого будет сильно болеть голова и придётся пить большие белые таблетки – а от них потом новые мучения.
Наталья Евгеньевна подошла к двери и, замешкавшись, обернулась:
– Простите, я не знаю, как вас…