Читать интересную книгу Лучшая в мире повесть о первой любви - Фарангис Авазматова

голос у себя за спиной. Чувствую, как ко мне наклоняется кто-то — и по запаху дорогущего одеколона догадываюсь, что это тот, кто сложил меня пополам.

— Ещё поговорим, — шепчет, усмехнувшись, а потом медленным шагом уходит со своими дружками. Я позволяю себе осесть на пол, медленно открываю глаза. Рядом со мной опустилась на корточки девочка моего возраста — с кудрявыми русыми волосами до плеч, с большими-большими карими глазами, — я бы даже сказала, глазищами, — обеспокоенная и взволнованная.

— Ты как? — спрашивает она, касаясь моего плеча, — всё в порядке?

— Спасибо, — говорю, понимая, что с ней говорить — не грязно.

— И как им не стыдно, — качает головой она, помогая мне подняться, — надо завучу рассказать…

— Не стоит, — прерываю её.

Она удивлённо таращится на меня — я тяжело вздыхаю, качаю головой:

— Долго объяснять.

Я делаю попытку уйти.

— У меня есть время! — заявляет она, хватая меня за руку.

— А у меня урок, — грубо отвечаю, но не шевелюсь.

Она подходит ко мне и я чувствую, как с моей спины что-то соскальзывает. Тут же она отдаёт мне листок с надписью «чмо».

— Как мило, — улыбаюсь я, а у самой в груди образовывается дыра, размером, наверное, с Аляску. Комкаю листок и бросаю его в открытое окно.

— За что они так? — спрашивает.

— Сбагрила их учителям, — честно признаюсь я, — у малышей деньги отбирали.

Я соврала, конечно — учителя ничего бы им не сделали, скажи я о таком. А вот сдать их поставщику дури, которого они обманывают уже который месяц — это явно не тот случай, когда детишек сумеют отмазать крутые родители. Я отомстила, конечно, за многое — но, видимо, обрекла себя на ещё большие гонения.

— Ты молодец, — зачем-то говорит мне девочка, — но будь осторожнее, ладно?

Я киваю, пожимаю ей руку. Так я и познакомилась с Совой, которая стала мне впоследствии другом. Окрестить её в своей голове я отчего-то сумела только так, и всему виной её большие наивные глаза. До дрожи, кстати, красивые.

Друг — это понятие было для меня почти в новинку. Не считая Балерины, у меня друзей не было, да и она никогда своим другом меня не считала. А Сова с первой нашей встречи стала мне ближе, чем кто-либо до неё.

«Давай дружить» — не такая уж и детсадовская фраза на самом деле. Оказывается, друзей действительно можно просто брать и находить.

3

Вернувшись из школы, застаю сестру за работой, и невольно заглядываюсь — до чего же красива она, когда лепит. Глядя на её работы из камня сложно понять, превращает ли она камень в людей или людей в камень. Она для меня — волшебница.

Но волшебство не может быть вечным, как и всё в мире — а потому оно заканчивается, когда я вдруг осознаю, что нужно бы прибраться, сготовить обед и ужин. И я приступаю, как обычно себя пересилив.

В конце концов, когда мы заканчиваем ужинать, я решаю пойти выбросить мусор. Перед этим я выхожу на балкон, где меня ждёт приятный аптечный запах. Обыденно хочется курить, но сигарет осталось мало, а денег в ближайшее время не ожидается — поэтому я терплю, соскребаю со стен извёстку, крошу её мелко-мелко, жую, как одержимая, и забываю о том, чего хочется сейчас больше всего на свете.

Вылезая из моря, около минуты стою, жду, пока обсохну я и станет легче пакет с мусором, впитавший в себя очень много воды. Дохожу до мусорных баков, выбрасываю в один из них пакет — и слышу, как меня кто-то зовёт — тихо так, с хрипотцой и едва уловимым восточным акцентом.

Повернувшись на голос, я вижу перед собой Ангела.

— Привет, — говорит он мне, улыбаясь.

— Ну здравствуй, — отвечаю. Пытаюсь улыбнуться в ответ, но боюсь, выходит паршиво, потому что он спрашивает:

— Всё в порядке?

— Да, — на автомате возвращаю себе привычное равнодушное выражение лица, чтобы действительно выглядеть «в порядке».

— Так поздно на улице, — замечает он таким тоном, будто вспомнил интересный факт из истории человечества.

— Я мусор выбрасывала.

Он будто бы только после моих слов замечает за моей спиной баки, качает головой:

— Что-то туплю, извини… а всё равно поздно уже. Давай провожу?

У меня дыхание перехватывает — это самое неожиданное, что я могла от него услышать. И в то же время самое ожидаемое.

— Не стоит, — отмахиваюсь, — сама дойду.

Он в удивлении смотрит на меня — ещё бы, наверное, раз дружит с Балериной, он невероятно хорош, не привык, чтобы ему отказывали. А я не привыкла соглашаться на какие бы то ни было предложения. Вот и всё. Вот и решили, чего стоять?

— Убери чёлку с лица, — вдруг выдаёт Ангел, — я хочу посмотреть на твои глаза.

— Не на что там смотреть, — отвечаю, — глаза как глаза.

— Глаза у всех особенные, — улыбаясь, говорит он.

— Но не у всех же они есть, — пытаюсь пошутить, но у меня, как повелось, ничегошеньки не выходит.

— Но у тебя они есть, — отвечает незамедлительно, — дай посмотреть.

— Иди-ка ты на хрен.

Но Ангелу, видимо, наплевать на все мои возражения. Пальцы-щупальца пробегаются по плечам, по щекам, и вот он уже по-хозяйски приподнимает мои волосы, пристально вглядываясь в моё лицо.

— А глаза у тебя, — говорит спустя пару секунд, — цвета солнца. Красивые. Я прав?

У меня дар речи пропадает будто. Осознаю, что не знаю, как на это всё ответить. Ударить, конечно, хочется, но больше — сказать что-нибудь. И в итоге решаю выбрать самое верное и самое простое — отвечаю правдой, отвечаю тем, что думаю:

— Я уже говорила, куда ты можешь идти.

Он улыбается — и опускает руку:

— Такие глаза красивые, а слова такие грубые.

Я смеюсь. Не сдерживаясь, смеюсь, почти до кашля, а когда осознаю, что смеюсь по непонятной ему причине, становится ещё веселее. Рядом со мной стоит Ангел в человеческом обличии, говорящий со мной самым настоящим грязным человеческим языком. Чистый и невесомый.

Меня сгибает пополам от колик.

— Ты чего? — то ли удивлённо, то ли испуганно, он ко мне наклоняется.

В голове проносятся бегущей строкой слова, услышанные утром.

«Гадить только умеешь, ей-богу, каждым словечком своим гадишь…»

— Глаза мои, — всё ещё смеясь, выдаю я, — это уродство моей души.

И тут уже смеяться начинает он. Так искренне и так радостно, что я невольно засматриваюсь на него.

— Всем бы такое уродство, — в конце концов отсмеявшись, заключает он.

— Каждому своё, — развожу руки, — не всем же должно так везти.

Он улыбается в который