Читать интересную книгу Вторжение - Леонид Кудрявцев

Эх-ма! Ну вот и все. С билетом покончено. До самолета еще уйма времени. Можно и поразвлечься.

Он прошелся по залу и, остановившись возле девушки, которая бойко распродавала свежие номера "местной сплетницы", подмигнул ей. Та не осталась в долгу и ответила тем же. И некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, а потом Ипату подмигнул очередной номер "местной сплетницы", и пришлось идти дальше.

Возле центрального фонтана он остановился и, усевшись на его мраморный край, закурил. Рядом, тоже присев на краешек, судачили две бабуси. Сначала они говорили о погоде и засолке грибов, потом придвинулись друг к другу ближе, и одна из них громким шепотом сообщила:

- А вчера-то что было! На молокановской улице оборотня милицайты подстрелили...

- Да что ты! - выдохнула вторая бабуся.

- Истинный крест! Вот как бог свят... Иду я, значит, за молочком очередь занимать. Внучек, понимаешь, молочка требует. Уросливый пацаненок, надо сказать, но я к нему уже приспособилась. Главное, что молоко любит. А это для здоровья первейшее дело. Так вот, иду я, значит, за молоком. Петровну встретила. Покалякали о том о сем. Ну, пошли каждая в свою сторону. И только я за угол свернула... Вдруг: бах, тарарах - шум, выстрелы. И потом два милицайта волокут его, сердешного, за ноги по асфальту. Как есть оборотень. Все человеческое, а голова волчья. Ужас! Я так и обомлела. Стою ни жива ни мертва. Где-то, знаешь, только в селезенке у меня екает. Ну, думаю, дожилась. А один из милицайтов обернулся и говорит мне этак, знаешь ли, с усмешечкой: "Ты, бабуся, не волнуйся. Это один из Лемурии пробрался. Пользуются, гады, что война, вот и лезут". И потащили они его. Страх-то какой, господи! А я постояла да и дальше за молочком пошла...

Ипат усмехнулся.

Ведь как пить дать врет, старая. Делать ей нечего, вот и врет.

Он выкинул окурок в фонтан и, резко вскочив, быстро пошел к выходу из вокзала. За спиной хлопнула дверь, и Ипат, окунувшись в жару привокзальной площади, остановился.

Мимо шли и бежали люди. Вот торопится маленький старичок, помахивая длинной белоснежной бородой. За спиной у него огромный рюкзак, из которого высовывается головка огнетушителя. За дедом шествовала элегантная парочка. Провожавшие их родители плакали навзрыд и совали молодым в карманы пачки потертых денег. Какой-то жулик ловил всех за руки и предлагал прокатиться по городу. Совсем дешево, но зато какие красоты, а еще есть женщины... И еще... И еще... Кто-то кричал, а кто-то истерически смеялся. И все это людское море двигалось, шумело, торговалось, схлестывалось и рассыпалось в стороны, а потом снова собиралось в шевелящиеся комки.

Махнув рукой, Ипат вернулся в здание вокзала и протиснулся к телевизору. Передавали последние новости.

Сначала показывали обычный винегрет. Кто-то кого-то лупил резиновой дубинкой по голове, а над всем этим танцевали полуобнаженные красавицы, тут же прораставшие пшеницей и клонившиеся к земле тугими колосьями, по которым барабанил грибной дождичек, падавший обильным потом с плеч двух дюжих негров, безостановочно танцующих самбу на могильных плитах, украшенных витиеватой надписью "колониальное рабство", из-под которых во все стороны расползались жуки-рогачи, мгновенно взмывавшие в воздух и с утробным воем устремлявшиеся к Антарктиде, неся под своими надкрыльями атомные бомбы, готовые в любую минуту распуститься жгучими тюльпанами, чтобы устроить на всей земле на веки вечные всеобщую тишину.

Потом мелькнули голубые полосы, и вдруг показали Верховного Предводителя, бессменного борца за демократию, человека, укравшего Созвездие Павлина. Он давал напутственное слово новобранцам, тем, что должны были отправиться служить в Лемурию. Два мужика с квадратными лицами стояли возле него и бережно держали на шелковых подушечках напутственное слово. Оно было большое, затейливое и сверкало самоварным золотом. Из карманов Верховного Предводителя, как черти из коробочки, выскакивали фотографы и снимали его в фас и в профиль, сверху и снизу, на трибуне и возле... Снимали то, как он, вытянув руку вперед, увешанный наградами, как рождественская елка, чуть хлябая нижней челюстью, особенно когда употреблял длинные слова, пережевывал заученную жвачку, которую говорил и год, и два, и три, и пять лет назад. О демократии и международном долге. О том, что мы не должны оставить в беде маленькую страну Лемурию, где никак не может установиться демократия и где она должна быть, так как без нее не могут восторжествовать великие идеалы. А они неминуемо должны победить. И это невозможно, пока в Лемурии не существует даже правительства, а так, вече какое-то. Поэтому там некому командовать и некому исполнять, а также рапортовать и отчитываться. И что это такое, как не попрание демократии, когда простой лемурский народ лишают самых элементарных прав управлять и подчиняться. И они, те, кто туда идут, являются истинными носителями прогресса и гуманности. Они смело протягивают руку помощи маленькой, заблудившейся в прошлых веках, стране...

А внизу сдавленно дышала толпа новобранцев. Ипат же, забыв обо всем, внимательно в нее вглядывался и искал в ней себя, такого, каким он был два года назад. Наголо остриженного пацаненка, которого выловили на улице, остригли и снабдили новеньким автоматом. Да, тогда-то он верил в эти слова и благоговел. А потом, действительно, пошел защищать демократию. Еще бы не пойти, когда в руках автомат. Всамделишный. Из него даже можно стрелять. И патронов сколько угодно. С серебряными пулями...

А сейчас, два года спустя, Ипат глядел на этих будущих "защитников" и думал о том, что же с ними будет дальше. А что там думать? Дальше просто. Загрузят в машины и повезут.

Ипат закрыл глаза и, опершись о стену вокзала, оказался снова в Лемурии...

Они ехали по самой обыкновенной дороге. Но чем ближе к кордону, тем она становилась чуднее. А после кордона - одни лишь сгоревшие становища и бескрайняя пустыня. Голубой песок. Тишина, покой и безмолвие. А еще длинная колонна машин. И в каждой из них солдаты, солдаты... И каждый думает сейчас о своем. И вспоминает... Может быть, старый дом, знакомый с детства двор и маму. Безусловно, какую-нибудь девчонку с расцарапанными коленками, которая будет писать ему поначалу каждый день, но уже через полгода забудет напрочь...

А потом на горизонте мелькнет гигантская мохнатая тень, да из кустов вылетит отравленная стрела и вопьется в горло твоему товарищу. Считай повезло. И не только потому, что остался цел. Просто теперь ты знаешь, что едешь не к теще на блины, а действительно воевать. И это понимание даст тебе пусть мизерный, но все же добавочный шанс выжить. И вернуться...

А впереди, там, куда уходила колонна, бушевал закат. Иначе и не скажешь. Лучи заходящего солнца странным образом искажались в воздухе Лемурии и теперь походили на тысячи кровавых рук, которые тянулись к цепочке двигавшихся им навстречу машин. Это было странно и боязно. А еще существовала дорога. И на закате она начинала что-то нашептывать, и поначалу едва слышно, но чем темнее становилось, тем громче. Когда же наступала ночь, шепот переходил в явственное бормотанье. И так до самого рассвета, пока не вставало мрачное, всклоченное солнце. И тогда становилось видно, как туго приходится передним машинам. Об этом говорили то и дело мелькавшие на обочине дороги еще дымящиеся, полусожженные трупы. И чем дальше в глубь Лемурии, тем этих трупов становилось больше...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});