норовит: боярин-де не взыщет, похвалит еще. Подтопок ли бабе дворовой надо, сынишке кричит: "Беги-де на соседский огород, разоряй плетень, боярин приказал". Плетень что! Всех обид высчитывать, слушать устанешь: там луга часть запахали, здесь рощу дубовую, женино приданое, всю, слышь, до пня, повырубили. Опять... сам сейчас, чай, видел, каково ваши-те озорничают. Теперь рассуди: каково легко мне с родителем твоим мириться? Рассуди, да.
Василий. Отца мне судить, господин, не приходится, а судить начну, ты же не похвалишь. Ты слово молвить прикажи.
Иван. Говори, Василий Парфеныч! Говори. (В сторону.) И умен же парень.
Василий. Одно только скажу. Не все по господарскому указу делается, не все господарь и ведает. А тут: против тебя сплутуют, да батюшке на тебя ж наговорят. "То-то-де про тебя, государь, сказывал; тем-то-де похваляется". Батюшка -- человек ведь -- на тебя пуще разгневается, думает, правду доложили. А наушники-те рады: пуще на гневе его разжигают. Кабы вы сошлись когда, друг другу обиды выговорили, может, господин, поспорили бы, да потом рассудили: чего-де нам ссориться, только воров кормить, давай лучше ладком жить станем. (Встал.) Теперь, господин, советишка моего коли послушаешь, божескую милость сделаешь, к батюшке гостем званым со мной пойдешь,-- старого, гляди, как не бывало, в мире, ладненько заживете. (Кланяется.) Усердно тебя, господин, прошу. (Садится.)
Иван (точно сам в своих словах сомневается). А ведь уговорил меня! И впрямь уговорил! Жена, аль пойти?.. (Точно опомнившись.) Что, стар, задумал: в таком деле у бабы совета спрашивать! (Василью.) Ну, Василий Парфеныч, руку давай, по рукам ударим (Оба встают и бьют по рукам.) Для тебя, молодец, делаю, полюбился ты мне. Так ты и знай. (Жене.) Жена, что ж ты на месте стоишь, дела своего бабьего не знаешь: угостить, чем бог послал, гостя дорогого надо.
Дарьица. Сейчас, батюшка. (Спешит к дому и уходит.)
Василий. Не лишнее ли, господин...
Иван. А ты со мной не спорь. (Идет к дому; Василий за ним, немного позади.) Я ведь куда норовист. Упрям, слышь, старик; меня уговорить -- ох, трудно! Норов у меня велик. (Ты думаешь, сегодня скоро меня уговорил, и всегда я таков же. Не-ет. В другой раз часа три покланяться- заставлю. Да. (Они подошли к сеням.) Ну, милости просим.
Василий. Хозяину вперед бы.
Иван. А ты не спорь. Гостю честь -- свят обычай. Милости прошу. (Василий входит; Иван за ним.)
ЯВЛЕНИЕ IX
Марьица и Глаша, обе переходят на середину сцены.
Глаша. Каков, а? Нет, скажи: ведь молодец, а? И речь, и все. Ведь молодец -- говори же.
Марьица. Парень -- ничего.
Глаша. Ничего? Нет, молодец. Говори: молодец. Не похвалить нельзя. И умен. Что ж не хвалишь?
Марьица (смеясь). Ты уж всего его расхвалила; мне за что хвалить не оставила.
Глаша. А хвалить не хочешь,-- говори: не хорош. Говори же. (Схватывает ее и кружится, припевая.) Дурен, дурен мой кисель! Дурен, дурен, не хорош!
Марьица. Ох, Глашка, полно! Оглашенная, право.
Глаша (бросая ее). А мне весело. Я всегда, как этакого молодца увижу,-- беситься мне хочется.
Марьица. Уж не приглянулся ли тебе?
Глаша. Мне этакой не приглянется! С чего приглянуться? Не жених мне, и не приглянется. А знаешь кому он жених, сказать?
Марьица. Ты почем знаешь?
Глаша. Я знаю. Тебе он жених, вот кому.
Марьица. Чего еще не выдумаешь?
Глаша. Стой, молчи. Не перебивай ты меня! Все расскажу, как по пальцам разочту. Старики теперь помирятся, ровно ведь меж ними ссоры не было. Да не мешай же мне! А помирятся, Парфен Семеныч что взял отдавать не захочет,-- что тут делать? "Пусть-де за дочкой будто в приданое пошло, скажет, а ты ее за Василья выдай и вместе жить станем". Верно так будет.-- Ты молчи только. И вот поедешь ты на Москву, а я за вами увяжусь.
Марьица. Не далече ль, Глаша, заехала?
Глаша. Ты молчи. Ты думаешь: о тебе я хлопочу? О себе думаю. Тут жить, какая мне корысть? Замуж кто возьмет? Разве подьячий какой вдовый сильно разворуется, денег много награбит, да хмелем крепко зашибаться станет,-- тот меня за себя возьмет. "Бойка-де девка, бить меня станет, чтоб не пил, учить, ан добро-то в сундуках целей лежит". А на Москве-то!..
Дарьица (выглядывая из сеней). Девки, идите! Госте-т ушел, на село пора. Отецо-т за нами ужотко придет. (Скрывается.)
Глаша. Сейчас!.. А на игрище я его в хоровод уж заманю, пусть нашу Маню поглядит.
Марьица. Да полно ж тебе, полно! (Обе, повторяя последние речи, бегут в дом, обнявшись.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
Коркинская повалуша*, высокая. Потолка не видно. Рухлядь на веревках всякая повешена. Стол. Лавки. Стены брусяные. Одни двери сбоку.
ЯВЛЕНИЕ X
Входят: Парфен (на нем, поверх рубахи, кафтанец суконный короткий); следом, Живуля, Абрам, и еще человек пять-шесть гостей. Слуги.
Парфен (в дверях). Эй, вы! Кто на ногах еще стоит, иди сюда. Тута пить станем, тут прохладней.
Входят гости, слуги вносят питья. Парфен за стол садится; подле него кто постарше; Абрам на боковой у стола лавке: Живуля присаживается у дверей.
Парфен (наливая и потчуя). Не много целых-те осталось: скольких хмель уложил. А сколько вас ни есть -- всех уложу, всех я вас перепью. (Соседу.) Начинай!
Абрам. Как еще уложишь, Парфен Семеныч, поглядим.
Парфен. Уж ты мне, Абрамка! Нет чтоб смолчать. (Живуле.) Ты, чертов кум, что даве рассказывать начал? Перебил я тебя.
Живуля (встал и подошел). А про чудо, государь. На Иванов день на самый, чудо какое в Лежайке было. Как только с образами по полям пошли, сейчас и дождь.
Парфен. Чего не знаешь, дурак, не ври. Разве лежайские умолили-те? Давно тому дождю идти бы, кабы они тучу не задерживали.
Абрам. Как так задерживали?
Парфен. А так же. Я к ним дуракам раз с пять посылывал: мы-де давно отмолебствовали, вы чего ж, дураки, молебна не поете? А они: собираемся-де. И собирались же. Мы еще когда, до