Читать интересную книгу Горицвет - Братья Бондаренко

заживу. Широко. Самостоятельно.

Но так говорил Прилипало, пока сыт был. А когда проголодался и почувствовал, что пора ему еду себе добывать, иную песню запел:

   — Дурак я, — говорит, — дурак. Ну зачем я от Акулы отстал? Она, поди, уж поела чего-нибудь, сытая по морю плавает. И я мог бы сытым быть, а то вон от голода голова далее кружится. А еды хоть и много вокруг, но все равно ее добывать надо. А зачем

мне делать это самому? — И сказал убежденно: — В таком большом море всегда можно найти кого-нибудь, кто бы о тебе позаботился, кормил тебя.

И стал присматриваться вокруг: к кому бы пристать.

Прилипало уже привык прилипалой быть, чьим-то нахлебником.

И потому опять кормится он объедками. На этот раз — со стола Морской Черепахи. Ест то, что остается от нее, и только тогда, когда она ест.

ЧТО ДЕЛАТЬ ЗАЙЦУ

Шел Заяц по лесу и ни о чем не думал. Бывает же так: идешь ты, а в голове у тебя ни одной мысли нет. Так и с Зайцем было. Идет он и видит: лежит под кустом Волк. Может, спит, а может, и нет, но глаза закрыты.

Растерялся Заяц. Что делать? Поздороваться? Вдруг спит Волк, потревожишь — обидится. Волки, они обидчивые. Пройти мимо, не сказать ничего? А вдруг не спит Волк. Остановит и спросит:

— Это ты что же, братец, мимо идешь и не здороваешься?

Что делать Зайцу? Как быть? Подумал он, подумал и решил поздороваться потихоньку. Если не спит Волк — услышит, а если спит — не проснется: волки, говорят, крепко спят.

Так Заяц и сделал: прошел на цыпочках мимо Волка и сказал чуть слышно:

   — Здравствуй, Волк.

А Волк — ни гу-гу. Только брови у него вроде шевельнулись немного. Остановился Заяц. Что если не спит Волк, прищурил глаза и глядит на него сквозь

щелки? Пойдет он сейчас дальше, а Волк поднимется и скажет:

   — Погоди-ка.

Подойдет и щелкнет зубами:

   — Что же это ты со мной так тихо здороваешься?

И обидится. А это очень плохо, когда на тебя Волк

обижается. И потому вернулся Заяц и, проходя мимо Волка, сказал во весь голос:

   — Здравствуй, Волк.

А Волк и на этот раз ни гу-гу. Как лежал с закрытыми глазами, так и остался лежать. Совсем Заяц духом пал. Что делать? Идти дальше? А вдруг не спит Волк, притворился только спящим. Пойдет он, а Волк поднимется и скажет;

   — А ну, иди-ка сюда. Ты что же это обрадовался, что я сплю, и не разбудил, чтобы здоровья пожелать мне? Значит, ты не хочешь, чтобы я был здоровым?

И стоит Заяц перед Волком и не знает, что ему делать. Мимо пройти, вдруг обидится Волк: почему не разбудил, не поздоровался? Разбудишь, поздороваешься, а он возьмет и опять обидится: зачем потревожил.

Как быть? Что делать Зайцу? Подскажите.

ВЕРТИХВОСТ И ФЕДОТКА

В полночь сидел пес Вертихвост возле своей конуры и думал: почесать левой задней ногой за ухом или нет. Потом решил, что этого делать не следует, и

широко зевнул. Потом посмотрел: висит ли на месте Большая Медведица, и уже хотел было ложиться спать, когда услышал на соседнем дворе лай щенка Федотки.

Вертихвост вышел на улицу. Поглядел во все концы, подумал: «Что это он? Нет нигде никого, а лает. Может, кто к нему во двор лезет? Надо сходить, поглядеть, помочь в случае чего. Все-таки Федотка еще щенок, и нет у него пока настоящей песьей хватки».

Прибежал Вертихвост к Федотке, спрашивает:

   — Ты чего это? Нет никого, а лаешь?

   — Политика, — расплылся Федотка в улыбке.— Услышит дед и скажет: вот у меня Федотка молодец какой, всегда начеку. И кормить меня лучше будет. Оно всегда так: кто громче лает, тому больше и подают. Видимость надо создавать.

Покачал пес Вертихвост головой: смотри ты, мал Федотка, а хитро придумал: видимостью хлеб зарабатывать. Сообразительный. Ишь, какая живинка в глазах. Такой далеко пойдет. Быстро в кобели выбьется.

И решил Вертихвост воспользоваться Федоткиным советом. Прибежал поскорее домой, залез на завалинку. Сел под самым окошком и давай лаять. Да так громко, что даже звезды на небе вздрагивать начали.

Прошло немного времени, распахнулось окошко и высунулся из него дед Василий. Посмотрел в один конец улицы — нет никого, в другой посмотрел — тоже никого не видно. А Вертихвост при деде еще громче лаять начал, аж вытягивается весь. Скрылся дед Василий, а через минуту опять показался в окне, и в руке валенок подшитый. Размахнулся да валенком Вертихвоста — клюк! — по башке.

   — Окаянный, — выругался дед. — Ишь придумал чего: брехать попусту. Будешь теперь знать, как деда в заблуждение вводить.

Убежал Вертихвост за сарай и до утра сидел там под навёсом, шишку на затылке лапой разглаживал да ругал сам себя:

   — Дурак, зачем я под окнами лаял? Надо было к саду бросаться. Подумал бы дед, что волки, и побоялся бы выйти. Федотка, тот хитрее. Тот у конуры своей лает, а я под окошки полез.

Завидовал пес Вертихвост сообразительности Фе- дотки, но сам с той поры никогда больше не пробовал видимостью хлеб зарабатывать.

БЫЛ ВАСЬКА БЛУДНЕЙ

Уж как-то случилось так: вырос кот Васька боль- шим-большим блудней. И била его бабушка Степанида — у бабушки Степаниды жил Васька — и есть ему не давала, даже из дому один раз прогоняла его. Все равно вернулся Васька, каким ушел, — блудней.

И вот ведь дотошный какой был: что бы и куда бы ни спрятала бабушка, Васька все равно найдет и попробует— вкусно или невкусно. Помучалась бабушка с ним, помучалась и махнула рукой:

   — Жулик ты, Васька, — говорит, — глаза бы мои на тебя не глядели.

Но глаза бабушкины строго глядели за Васькой. Стоило, бывало, ему только впрыгнуть на лавку и потянуться к кринке со сливками, как тут же раздавался на всю избу скрипучий бабушкин голос:

   — Чего это ты там не видел?

Посмотрит на нее Васька невинными глазами и по думает: «Ну что ж, нельзя так нельзя». Спрыгнет на пол, в чулан пойдет. А в чулане у бабушки пирожки с мясом в сите лежат. Пахучие. Но не успеет Васька и

принюхаться к ним, как уж бабушка голос подает:

— А в чулане ты чего не видел?

И так весь день: Васька глядит, чего бы стянуть у бабушки, а бабушка смотрит, как бы он не стянул чего. И весь день бранит Ваську:

- Блудня ты, Васька.

И где полотенцем, где фартуком или просто тряпкой норовит хлестнуть его. И Васька привык, что его день-деньской бьет бабушка,, и не обижался: пусть бьет, ведь за дело.

Но однажды поторопилась бабушка куда-то уйти и забыла на столе кусок телятины. Увидел его Васька и задрожал от радости: вот это привалило счастье. На неделю есть хватит, если припрятать подальше. Прозевала бабушка.

Вспрыгнул Васька на стол, потянулся было к мясу и спохватился: на виду оно лежит, не прикрытое. Значит, бабушка и не собиралась прятать его, на Вась- кину совесть положилась, верит, что не тронет Васька мясо.

И Васька не тронул.

«Что, я разве совсем пропащий? Совесть и у меня есть, когда мне доверяют. А вот когда прячут от меня, порой и не хочешь взять, а возьмешь : не прячьте.

А когда доверяют, зачем же брать».

И сидел Васька возле миски с мясом, караулил

вдруг возьмет кто-нибудь, а бабушка на Ваську подумает. Скажет: не утерпел, украл все-таки, а Васька здесь будет и ни при чем.

И с этого дня переменился Васька, совсем другим стал. Раз верит ему бабушка, полагается на него, как же он может подвести ее. Васька лучше голодным побудет, а не возьмет без разрешения. Он не из таких, что совести не имеют.

Не блудил больше Васька, но бабушка погпрежнему все укутывала, хоронила. Васька видел куда. И мог бы подобраться и взять, но не брал. Говорил Васька:

   — Это не от меня прячет бабушка, от других котов. Мне она верит, а от соседских котов прятать надо: у них совести нет.

И не бьет больше бабушка Ваську. Часто берет его к себе на колени, чешет у него за ушами, говорит нежно:

   — Ты у меня теперь молодец, Вася.

И Васька соглашается: верно, молодец. Вот только не знает бабушка, отчего Васька молодцом стал. Все блудней, блудней был и вдруг — молодец.

ЛЕГКИЕ СЛЕЗЫ

Она часто плакала, и поэтому все звали ее на лугу Плакун-Травой. Рядом с ней рос Одуванчик. Как-то он спросил ее:

   — Тебя кто-нибудь обидел?

   — Нет.

   — А что же ты тогда плачешь?

   — От мыслей от своих,—сказала Плакун-Трава.— Как подумала, что в прошлом году меня не было, а жизнь была, обидно мне стало, что не догадалась в прошлом году родиться, я и заплакала.

   — Глупышка, — сказал Одуванчик, — какая разница, когда родиться, главное все-таки — родиться, пожить, а ты живешь.

~ И то правда, — согласилась Плакун-Трава и вытерла слезы.